– Воображаешь себя очень умной, Тисаана? – спросил он.
– Самую малость, – улыбнулась я.
– И все равно ты рабыня. Рабыней и останешься.
Я встала, прошла через комнату. Мне видна была самая крошечная морщинка на его лице, каждая родинка, каждый седой волосок. Я даже во сне узнавала каждую мелочь. Он, глядя на меня, видел красивую вещь, а я запоминала его.
– Мертвецы не помнят имен, – пробормотала я, – но скажи, вспомнишь ли ты, живой или мертвый, мое имя?
Я приподняла ему подбородок – от перемены ролей меня пробрала приятная дрожь, мне нравилось смотреть на него сверху вниз.
– Было время, я рвалась показать тебе все, чему у тебя научилась. Казалось бы, ты должен мной гордиться. Не забавно ли?
Нет, в тот день, когда он решил забить меня насмерть за то, что не превзошла его ожидания, в его глазах не было гордости.
– Эсмарис, я и теперь не прочь тебе показать, – шептала я. – И надеюсь, тебе доведется это увидеть. Надеюсь, ты увидишь, как похищенные у тебя знания уничтожат твой мир.
И только тогда он улыбнулся.
И в моих ладонях вдруг оказалось лицо Зерита с темными прожилками на нижних веках.
– Тисаана, нам никогда не называют цены, – сказал он. – Цены за то, что карабкаешься с самого дна. Ты готова платить?
Миг…
Пропал Зерит. Пропал Эсмарис. Поместье развалилось, сменившись знакомыми объятиями. Запах пепла и сирени наполнил легкие, кожу щекотало тепло – теплые губы касались плечей, груди, горла, губ.
– Не так уж плохо сгореть вместе, – шептал мне в ухо Макс. – Ты бы не прочь? Я знаю, что не прочь.
Он высказал правду, которую я боялась признать. Насколько я готова была все отдать ради него. Насколько боялась его потерять.
А я уже его отпустила.
Один вздох, и он пропал.
Я была одна.
…Не одна! Ты не бываешь одна!..
Я обернулась к одетой тенью фигуре. Решайе, каким я увидела его в поместье Микова, – тень человеческой тени. Он отвернул от меня лицо в темноту.
Я приблизилась:
«На что ты смотришь?»
И тут я почувствовала. Шарящую руку. Непреодолимое ощущение чужого взгляда.
…Не я смотрю… – тихо отозвался Решайе. – …Нас видят…
Я потянулась в темноту…
– Тисаана, дыши.
В лоб ударил ледяной холод. Все тело свело судорогой, я слепо потянулась… к чему, не знаю, а наткнулась на край миски, в которую и выплеснула в корчах содержимое желудка.
Потом я заморгала на тусклый свет фонаря. Надо мной склонялась Нура.
– Что ты здесь делаешь? – непослушным языком выговорила я.
Так плохо мне не бывало с… боги, да никогда не бывало.
– Нельзя тебе вот так оставаться одной. Вот… – Она сунула мне в руку склянку. – Выпей.
– Как ты?..
– Ты сотворила немыслимое. Даже я такого не видела. – Она жестко взглянула на меня. – Не забывай, я все прошла вместе с тобой. Знаю, чего это стоило. Извини уж, что я не позволила нашему самому ценному достоянию помереть наедине с собой, лишь бы не выдать слабости. Пей же! Ради самой себя, пропади ты пропадом.
Я проглотила содержимое склянки – и тотчас об этом пожалела.
– Смотри, чтобы не вытошнило, – предупредила Нура.
– Постараюсь, – буркнула я.
И приподняла голову, вернее, попыталась. Нура изменилась, распустила волосы. И вместо обычного жакета с высоким воротом надела камзол, оставлявший открытым больше тела, чем я видела до тех пор.
Тело покрывали страшные, уродливые шрамы от ожогов.
Мне нелегко давалось удержать веки открытыми, и все равно я вытаращила глаза.
– У тебя свои шрамы, у меня свои. – Нура невесело подмигнула мне. – Пожалуй, мы обе знаем, каково платить по счетам.
«Я не такая, как ты!»
Вслух я этого не сказала, потому что накатила волна боли. Решайе страшно взвыл. Прошлое смешалось с будущим – моим и многих других разом. Меня завалили осколки сотен воспоминаний.
Все это утонуло в белизне, белизне, белизне.
И в боли.
Очнулась я на полу. Дрожала. Вся в поту. Лоб холодила мокрая тряпка.
– Дуреха! – бормотала Нура. – Неужто оно того стоило? Неужто стоит так дорого платить за то, чтобы показать себя?
Странное дело, какую ясность приносит страшная боль.
«Думаешь, окажись ты на моем месте, – спрашивал меня Зерит, – тебя стали бы уважать без принуждения? Тебя, заморскую рабыню?»
Может, Эсмарис не ошибался. Мало жить по-человечески и умереть человеком. Надо было еще врезать память о себе в их шепотки.
Сегодня во мне видели не рабыню, не женщину – богиню.
– Ну и стоило оно того? – повторила Нура, пока я корчилась над миской.
Мои губы свела мерзкая усмешка.
– Да, – выдавила я. – Да, стоило.
Сознание снова померкло, в бреду действительность смешалась с серыми пятнами тьмы. И может быть, мне приснилось, что какое-то время спустя мои веки поднялись, повинуясь чужой воле. Приснилось, что, перевернувшись, я опять увидела Нуру с бокалом вина в руке.
– Ты…
Голос у меня скрипел.
Взгляд Нуры скользнул ко мне, похолодел. Она отставила бокал:
– Привет, Решайе.
Усмешка так и застыла у меня на губах.
– Не боишься остаться со мной наедине?
– Вздумай ты меня убить, уже убил бы.
– И все же я вижу твой страх. Знаю, как глубоко он засел.
Воспоминания – как осколки стекла. Нура со сведенным ненавистью лицом в пятидесятый раз падает наземь. Нура заливает своей кровью протянутую безжизненную руку в белой, белой, белой комнате.
Нура снова и снова повторяет попытку.
А теперь Нура медленно, холодно улыбается мне в лунном свете.
– Возможно, – сказала она. – Но ненависти во мне больше, чем страха. Я ненавижу тебя сильнее.
– Ненависть… – Я покатала это слово на языке. Моя ладонь прижалась к груди. – Она тоже тебя ненавидит. Ненавидит почти так же, как я.
– Я иного и не ожидала.
Она медленно встала, приблизилась ко мне.
– Почему она? – после долгого молчания зашептала Нура. – Почему ты выбрал ее, отвергнув так много других?
У меня вырвался тихий смешок.
– Ты ей завидуешь.
– Нет.
– Да. И не потому, что ей достался твой бывший любовник, а потому, что в ней живу я. А где, по-твоему, мне жить? Ты рассчитывала запереть меня во дворце из льда и стали вместе с другими своими страхами?
Я села, хотя каждый мускул кричал от боли. И склонилась к ней близко-близко, почти нос к носу:
– На самом деле ты не хотела меня, потому что я вижу тебя насквозь.
У Нуры окаменело лицо. А глаза в темноте блестели каплями металла.
– Решайе, между нами еще не все кончено. Мы открываемся заразе ненависти, позволяя ей дать нам силу, или лишить рассудка, или то и другое сразу. Нет, не ошибись – я и правда тебя ненавижу. Ненавижу, как никогда ничего не ненавидела.
Она отстранилась, отошла к окну, устремила взгляд на горы.
– Но мы с тобой знаем, что близится другое. И наши дороги по-прежнему переплетаются.
По коже у меня прошел озноб. На миг почудилось, что я вижу: склоняющуюся тень, силуэт, обративший ко мне лицо сквозь многие слои магии.
Сознание утекало, возвращая меня в мир сновидений.
И последнее, что я услышала, был голос Нуры.
– Настоящая война, – пробормотала она, – только начинается.
Глава 15Макс
На подступах к Антедейлу нас застало известие об атаке на Корвиус. Сообщение представляло собой не более и не менее как военный рапорт, где все сводилось к сухому и краткому перечислению событий. Как будто в таком деловом докладе могло уместиться невероятное свершение Тисааны и ее блистательная – дурацкая – блистательная отвага.
Я чуть не расхохотался, читая простые слова:
Тисаана Витежиц обрушила утесы и накрыла город иллюзией крыльев. Демонстрации силы оказалось достаточно, чтобы побудить казарцев к отступлению.
Кто бы сомневался.
Ее голос в воспоминании ласкал слух. «Мы найдем способ», – шепнула она тогда. И нашла. Применила оружие, которым лучше всего владела, одержала бескровную победу искусным представлением.
Блестяще!
Но гордость моя продержалась не дольше секунды. Доклад заканчивался подсчетом боевых потерь и ущерба имуществу. Я пролистал это – дальше шла чистая страница. О Тисаане, о ее состоянии – ни слова. У меня скрутило живот.
Слишком хорошо я представлял, во что обходится магия Решайе. А такая, как тут описывалась? Такая вполне могла ее убить.
Я перечитал рапорт. Отложил его. Достал чистый пергамент и перо. Я колебался – что написать? О чем спросить? И в лучшие времена я с трудом излагал мысли на письме, а теперь слов подступило столько, что не умещались в чернильные штрихи. В конце концов я написал:
Тисаана,
напиши мне, что ты цела, дуреха расчудесная.
Макс
Посидел, уставившись на страницу, и втиснул между строками еще одно слово:
Тисаана,
напиши мне, что ты цела, дуреха расчудесная.
Люблю.
Макс
Лавры по части изящной словесности мне не светили. Я не умел выразить свои чувства. Но все же я сложил письмо, вывел на нем стратаграмму и отослал.
Город Антедейл был надежно укреплен, над высокой окружной стеной виднелись золотые шпили. Над воротами скалился волк – родовой герб Гридота. До отвращения жуткая морда видна была за милю, а отполировали ее так любовно, что изображение лоснилось в скудеющем предвечернем свете.
Как видно, Гридот был извещен, что мы собрались вырвать титул у него из рук. Подступив к городу, мы увидели изготовившееся войско, ряды солдат у ворот.
Замечательно.
Мы остановились на таком расстоянии, чтобы не представлять непосредственной угрозы, показав притом, насколько мы сильнее. Превосходство было заметно с первого взгляда – при численном равенстве за моей спиной стояли сотни повелителей, а на защиту Антедейла собрались в основном добровольцы, ополченцы.
Меня это не утешило.
Я послал гонца с письмом начальнику стражи – требовал сдачи и присяги Гридота законному (тут я чуть не подавился) королю Зериту Алдрису. Через час письмо вернулось ко мне смятым и измазанным – хотелось надеяться, в грязи. Ответ состоял из одной строки: