Их спасло воинское искусство Сиобан, крылья Ашраи и какая-то хитрая магия Кадуана – он нагнал морскую волну и вморозил в нее ноги тех существ. Я не удержалась, послала ему удивленный взгляд. Магия, во всяком случае в Уделе, требовала долгих обрядов. Такой не воспользуешься в бою.
– Слава богам, что вы тоже спаслись, – пробормотала я, дослушав.
Сиобан кивнула.
Долго, долго длилось молчание. Все смотрели на меня.
– Ты эсснера, – сказал наконец Ишка.
– Ты проклятая! – сплюнул Ашраи.
Я съежилась.
Вот слово и прозвучало – эсснера. Ненавистное слово, которое лишило меня всего. И особенно ненавистное, потому что оно говорило обо мне правду. Проклятая. Оскверненная. Ворующая жизнь.
Могла ли я оспорить такое толкование? Такой я и была. Стервятницей, ворующей чужую магию. О таких, как я, сказано в Писаниях. Эсснеры – воплощение порчи. Матира, матерь всех душ, укрыла сидни от неподвластных ей губительных сил. А моя душа еще до рождения выскользнула, должно быть, из ее рук и без ее защиты напиталась ядом. Такое случается очень редко, и это страшная беда.
– Она спасла вашего полководца, – резко ответила Сиобан.
– Выкрав его магию. Вот зачем сидни ее послали – воровать.
Ашраи вышагивал взад-вперед перед костром. Ишка застыл в стеклянном молчании.
– Неправда, – сказала я. Хотя и не совсем понимала, зачем отец меня послал. – Я с вами, потому что наши беды страшнее вас.
– Она опасна, – оскалился Ашраи. – Ее прокляли боги.
– Глупое суеверие, – прошипела сквозь зубы Сиобан.
– Не такое уж глупое, если в него верит ваш тиирн, – огрызнулся он. – Я все гадал. Теперь-то ясно, за что ее лишили титула.
– И все-таки она – верная сидни, – отрезала Сиобан, – и хороший солдат.
Я вздрогнула. Правда уколола меня болью, глубоко ранила, а потом боль поглотил гнев. Гнев на Ашраи: будь я проклята, если позволю вишрайскому зверюге так со мной говорить. Но боль… боль засела глубже. Моих ушей не минуло выбранное Сиобан слово: «все-таки».
Сиобан меня уважала, и ее уважение мне было дороже самого драгоценного самоцвета. Но одно это слово напомнило, что она уважает меня вопреки тому, что я есть. Все равно она видела во мне скверну и осуждала ее, хоть и верила, что моя воля ее пересилит.
– Тебе, верно, легче прятаться от увиденного за привычной ненавистью, – прозвучал у меня за спиной голос Кадуана. – Но некогда залечивать твои пострадавшие чувства, позволяя тебе терзать воображаемого врага. Без магии Эф ни она, ни Ишка не выбрались бы живыми. А кто бы их спас, если бы не она? Твои боги?
Он протянул отточенное сарказмом слово «боги», как лезвие по коже. Я не видела его лица, но догадывалась, что его острый взгляд разбирает Ашраи на части, как порой разбирал меня.
– То, что мы видели, – в мертвой тишине продолжал он, – могло бы случиться и с нами. А мы даже не понимаем, что это было.
Долго тянулось молчание.
Потом взгляд Ишки упал на меня.
– Спасибо тебе, – сказал он. – Ты спасла нас обоих.
Ашраи открыл рот, чтобы возразить, но Ишка остановил его суровым взглядом:
– Над нами нависла угроза пострашнее этой.
Взгляд его снова ушел вдаль – ясно было, что он вспоминает увиденное. Тех фейри. Тех чудовищ.
– Выживших ни одного не нашли? – прошептала я.
– Никого, кроме тех… существ. – Голос у Ашраи стал хриплым. – Все, кто жил в Доме Тростника, сомнений нет.
Я выдохнула проклятие и осторожно покосилась на Кадуана:
– А это не похоже на…
– Нет, – покачал головой Кадуан. – Нет, тут совсем не то, что они сделали с нами.
– Они… – повторил Ишка. – То есть мы признаем, что это сделали люди?
– Кто же еще? – вырвалось у меня.
Долгое молчание. Здесь собрались сильнейшие воины сильнейших в мире родов фейри – и вот они не находили слов от страха. Одно дело – когда люди атакуют малый дом, осилив его одним численным перевесом. Но такое…
– Надо вернуться, сжечь там все, – заговорил наконец Ишка. – Большего почтения мы им не окажем.
– Сжечь? – Мой взгляд метнулся к нему.
– Это было бы ошибкой, – предупредил Кадуан. – Надо бы разобраться.
– Тех, кого мы видели, – сказал Ишка, – едва ли можно назвать живыми. То, что от них осталось, неузнаваемо.
У меня заныло в груди. Я не находила в себе сил ответить. Конечно, он был прав. В Доме Тростника обитал гордый народ. Великим бесчестьем было бы оставить этих фейри жить вот так.
Кадуан негромко заговорил:
– Я думал, нет ничего хуже, чем позволить им нас перебить. Но теперь они вынуждают нас совершить то же с ними.
– Это единственная милость, какую мы можем им оказать, – сказал Ишка.
Кадуан ответил ему холодным взглядом, молча встал и отошел.
Дом Тростника горел плохо. Воздух был влажным, земля – мокрой, и пришлось поджигать стены со всех сторон, раздувая огонь тихими заклинаниями Ишки и Кадуана. Мы трудились до сумерек, рыжее пламя слилось с туманами. Небо полыхнуло красным, и тогда поднялся вопль, душераздирающий вопль, от которого меня мороз подрал по хребту.
Огонь продвигался медленно. Они вопили до глубокой ночи, а мы молча слушали, лежа в темноте.
Глава 24Макс
Сборы в Мериату вызвали заметное волнение. Все изголодались по отдыху и веселью и с радостью готовы были встретить восхитительные пороки города. Что ни говори, предстояла не просто дневка. Это же Мериата – пресловутое пристанище всевозможного разврата.
Когда люди прознали о предстоящей остановке, я подслушал перешептывание двух солдат:
– Это Фарлион придумал?
Мне трудно было сдержать усмешку, когда второй фыркнул в ответ:
– Подозреваю, он даже не знает, чем там занимаются. Сколько он просидел в горах, лет десять?
Знали бы они! Я немало времени там провел много лет назад, и город, может статься, запомнил меня лучше, чем я его. В годы после войны, когда я скитался по земле в тумане горя и дурмана, Мериата приняла меня, как любовника, в объятия. Нет лучше места, чтобы потерять себя, а больше мне терять было нечего.
Я мало что запомнил из того времени. Но стоило туда попасть, вдохнуть воздух города, он выудил обрывки воспоминаний, которые я считал надежно похороненными. Город был красив даже издалека – блистающие стеклянные шпили, подсвеченные огненными гирляндами, обступали знаменитый высокий купол со струящимися по бокам цветочными каскадами. Улицы, узкие и извилистые, превращались в ручейки, истекали немыслимыми, как во сне, излишествами, музыкой, запахом сластей и духов.
Вот чем он меня достал. Мелочами. Дуновениями цветочных ароматов, звоном струны, туманными вывесками освещенных теплым светом таверн. Мучительно-острыми клочками воспоминаний, вроде бы отброшенных и все же неуловимых.
Солдаты немедля рассыпались по всему городу, только Моф остался со мной.
– Впервые здесь? – зачем-то спросил я.
Можно было не спрашивать – стоило заглянуть в его круглые глаза. Он покачал головой.
– Здесь легко попасть в беду. Так что не забредай в… нет, Моф, вот сюда совсем ни к чему, – проворчал я, оттаскивая его за плечо.
Слишком явно он замешкался, проходя мимо броско разукрашенного здания, окруженного не менее броскими женщинами. Когда я потянул его дальше, парень чуть шею не вывернул, оглядываясь на хихикающих бабенок.
Я закатил глаза. Влияние Саммерина.
– Слушай, – заговорил я. – Другого случая развеяться у нас долго не будет. Так что не упусти возможности найти настоящее…
– Эй, Моф! Моф!
Мы оба обернулись. Через улицу нам отчаянно махал другой солдатик, Жорг, немногими годами старше Мофа. Тот уже рванулся ему навстречу, бросив мне только:
– До завтра, Макс!
– Не наделай глупостей! – крикнул я вслед, немного обидевшись: уж больно легко он меня бросил.
Глядя ему вслед, я с тревогой думал, сколько неприятностей может нажить незадачливый подросток в таком злачном городке, как Мериата.
Вознесенные над нами, уж не постарел ли я!
Запихнув руки поглубже в карманы, я оглядел улицу. Кругом теснилась толпа, и мне это, конечно, не нравилось. Будь здесь Тисаана, может – может, – стоило бы потерпеть, чтобы посмотреть, как ей это понравится. А ей бы, верно, понравилось. Я вспомнил ее лицо в тот день, когда привел ее в столицу. В ее глазах сияло блаженное, бьющее через край изумление, и я впервые подумал: «Пожалуй, я не прочь привыкнуть к такому взгляду».
Я недолго предавался соблазнительным воспоминаниям – передернул плечами и зашагал дальше. Я ведь не просто так здесь оказался. У меня было дело.
Как только я вышел из центра и отдалился от толпы веселящихся гостей, стало тише. В этих местах заманчивые огоньки сменились укромными тенями.
Я смутно помнил Мериату, но ноги сами находили дорогу. Дом за семь лет не изменился, разве что немного обветшал. Шелушащуюся краску над аркой двери прикрыли бархатистой тканью – пожалуй, с претензией на изысканность. Подоконники украсились поддельными золотыми цветами. Вывески не было. Она и раньше не требовалась.
Стоило войти, ноздри обжег густой запах роз. В воздухе разносилась чуточку нестройная и слишком громкая музыка. И обстановка тоже осталась прежней – вдоль стен маленькой гостиной выстроились устеленные бархатными подушечками скамьи, стояли выщербленные кофейные столики и сомнительных достоинств кушетки, которым я даже в незапамятные времена, Вознесенные мне свидетели, не доверил бы своего зада.
Я подсел к свободному столику – разумеется, на деревянный стул, только на твердое, – и оглядел комнату. Дела в этот вечер шли бойко. Голые до пояса мужчины и женщины склонялись к прячущимся в тенях клиентам, нашептывая им слова слаще меда.
– Добрый вечер, солдатик. Чем могу?..
Я отстранился от рук, огладивших мне плечи:
– Спасибо, ничего не надо.
Женщина изогнула бровь, заправила за ухо светлые локоны:
– Ты уверен?
– Боюсь, вполне уверен.
Она пожала плечами – как хочешь! – и отошла к более приветливым гостям.