– Кадуан? – позвала я.
– Ш-ш, – предостерегающе подняла палец Сиобан.
Когда все смолкли, я услышала – странные звуки из леса.
– Кадуан? – снова крикнула я.
Ответ донесся из-за деревьев:
– Я здесь!
Я проломилась сквозь кусты на маленькую поляну…
…и чуть не подавилась рвотой.
Ругательство вышло у меня скомканным – страшно было открыть рот, чтобы не расплескать содержимое желудка.
За мной подоспели остальные. Ашраи выбранился громче моего, заглушив возглас Сиобан.
Оглянувшись на нас, Кадуан утер лоб ладонью Его лицо испещрили мутно-пурпурные пятнышки.
– Знаю, – сказал он. – Неприятно.
– Неприятно? – вырвалось у меня.
Прокляни Матира! Перед ним на подобии стола распростерлось – вскрытое! – тело. Вспоротое от горла до пупа, в разрезе, как грибы, топырятся кишки и плоть – такая же тускло-лиловая. Лицо прикрывал клочок белой материи, но сальные щупальца золотисто-рыжих волос свисали со стола.
– Чем это, – в мертвенной тишине проговорил Ишка, – ты занимаешься?
Мы все думали об одном: он сошел с ума. Да и кто мог бы его винить?
Потом я осознала, что вижу. Тело на столе изуродовал не только разрез на животе – у него и конечности были перекрученные, узловатые, и кожа сероватая и какая-то оплывшая.
– Оно из Дома Тростника, – поняла я.
– Она, – кивнув, уточнил Кадуан. – Одна из фейри, погибших в Доме Тростника. Да.
Зажав нос ладонью, я шагнула ближе. Вблизи тело выглядело еще… страннее. Я видала немало мертвых изуродованных тел. И знала, как выглядят внутренности обычных фейри.
А здесь… все было не так. Слишком серые, слишком… бесформенные.
– Чем ты занимаешься? – строже повторил Ишка.
– Нам нужно понять. – Кадуан не сводил глаз с того, что лежало на столе. – Я надеялся, что ошибся.
Его взгляд мельком встретился с моим, и я увидела в нем чистый ужас.
– Это женщина-фейри. Или была ею. Теперь нет.
– Не понимаю, – подала голос Сиобан. – Понятно, что-то случилось с…
– Не «случилось». Это наследственные изменения. – Он отступил от стола, тряпкой вытер руки. – Ее кровь загрязнена человеческой. И еще чем-то. Какой-то магией. Определить ее я не могу, но…
Он хмурился, будто не замечая, что прервался на середине фразы.
– Что это значит? – тихо спросила я.
Ужас собрался во мне комом под ложечкой.
– Кто-то пытался превратить ее в нечто иное. В какую-то… помесь.
Кадуан снял ткань с ее головы, открыв потрясающе красивое и одновременно тошнотворно ужасное лицо. Перемена черт была почти неуловима, лицо словно расплывалось, не даваясь взгляду. Бледная кожа припухла, под ее лоснящейся поверхностью проступали темно-лиловые сосуды.
Я даже не сумела бы сказать, что с ней не так. Но тяжело было смотреть на это лицо, принадлежавшее тому, кто когда-то любил, улыбался, смеялся, теперь непоправимо испорченное.
– Зачем? – выдохнула я. – Зачем такое делать.
– И как? – добавила Сиобан. – С целым домом. Всех сразу.
Кадуан покачал головой. Он опять смотрел на труп.
– Не знаю.
– Может, это такое оружие? – спросила я. – Чтобы разом всех убить?
– Убить можно было проще, мне ли не знать. Нет, чего бы они ни добивались, думаю, их постигла неудача. – Он ножом указал на раскрытые внутренности тела. – Прошло всего несколько часов, а тут все разлагается. Тело ссыхается на глазах. Ее отравила собственная кровь. Она не нами убита. Я нашел ее под стеной, куда не добрался огонь. Кажется, она захлебнулась в собственных растворяющихся органах. Постепенно.
Говорил он спокойно и ровно, но костяшки сжатых на рукояти ножа пальцев побелели.
– Не думаю, – сказал он, – чтобы люди добивались вот этого. Полагаю, их опыт не удался. Они стремились не уничтожать – создавать. А то, что мы сейчас видим, – это фейри, застрявшая между тем и этим. Как Эф прошлой ночью. – Он метнул на меня горящий яростью взгляд. – Здесь сама земля испорчена. И не говорите, что вы этого не чувствуете.
Я чувствовала – порча просочилась до самых недр земли.
– То, чем они занимались, их самих тоже губило, – продолжал он. – Неподалеку от этого я нашел тело человека – так же изуродовано, обезображено. И сохранилось хуже этого. Там взять было нечего.
Ишка протяжно выдохнул сквозь зубы:
– И что мы узнали нового? Что люди не знают жалости? Это не новость.
– Многое узнали. И могли бы узнать еще больше, если бы не спалили город, не обследовав прежде.
Взгляд Ишки стал жестким.
– Ты говоришь, они пытались что-то создать, применяя магию фейри, – заговорила я. – Сплавляя человеческую магию с нашей. И…
Я прочистила горло. Следующее слово слишком походило на брошенное в меня всего несколько часов назад.
– Ты говоришь… о порче.
– Думаю, да. Но я еще не разобрался зачем и как.
– Такая магия кощунственна, – проворчал Ашраи. – Ни один мудрец-фейри не стал бы изучать подобную.
– Он верно сказал. Дома фейри во многом различались, но сходились в одном – может быть, только в одном и сходились: что магия дарована нам богами. И потому она почиталась священной, относились к ней бережно и благоговейно и никогда, ни за что не изучали и не использовали кощунственно.
Мне ли не знать этих учений? Они и приговорили меня за ту магию, что обитала в моей крови.
– Мудрецы-фейри – нет, – сказал Кадуан. – А нираянские – возможно.
Я вскинула голову. Должно быть, ослышалась?
– Нираянские? – повторила я. – Ты предлагаешь нам написать в Нираю?
– Я предлагаю отправиться в Нираю.
Так нелепа была эта мысль, что я чуть не расхохоталась.
Ашраи презрительно фыркнул:
– Отправимся в Нираю – ни один домой не вернется.
– Ты говоришь так, будто мы могли бы туда попасть, – добавила Сиобан. – Но мы не сумеем, даже если захотим.
– Да я в жизни не соглашусь войти в царство изменников-полукровок, – буркнул Ашраи. – Удивляюсь, как тебе в голову пришло говорить с теми, кто готов сходиться с убийцами твоего рода. Сидни, ручаюсь, презирают их еще больше меня.
Я невольно согнула пальцы руки – правой, покрытой не позорными крестами, а почитаемой историей моего отца.
Да. Для многих и многих одна мысль посетить Нираю была… ну, слово «неприемлема» показалось мне слишком слабым. Это маленькое королевство на островке между землями фейри и людей лежало еще южнее Дома Кораблика. Для любого дома фейри нираянцы были отверженными, потому что основатели их королевства совершили постыднейшее.
Они смешали кровь с человеческой.
И они жестоко поплатились за осквернение обычая фейри: изгнанием и много худшим. Наказание вершилось и руками моего народа. Руками моего отца.
– Нам невозможно посещать народ изгнанников, – сказала я.
– А что нам мешает? – возразил Кадуан. – Есть причина?
– Их изгнание вечно и всеобъемлюще, – сказал Ишка. – Ступив на их землю, мы осквернили бы себя.
Я еще ни разу не видела Кадуана сердитым. Да и сейчас его гнев разгорался медленно, словно бурлил подо льдом замерзшего озера.
– Вот в чем люди сильнее нас, – тихо заговорил он. – В изобретательности, в приспособляемости. Они умеют избавляться от своих слабостей. Мы же цепляемся за старину, даже видя, как гибнет наш народ. Так ли мы далеки от еретической магии? Вы не созданы полуоборотнями. Вы этому учились, не от богов получили. Или это тоже ересь?
Над переносицей у Ишки собрались морщины.
– У нас нет ничего, кроме традиций. Отказавшись от них, мы потеряем все.
– Ничего? Мы сохраним жизни! Думаешь, я дорожу традициями моего Дома? Нашими бессмысленными законами? Я бы все их отдал, и больше того, лишь бы вернуть погибших в тот день. И у того, кто скажет иначе, нет мозгов или сердца.
Ишка вздернул брови. Ашраи, похоже, еле сдерживался, чтобы не закатить пощечину королю. Мне пришлось проглотить возмущенный вздох, хотя сквозь него пробилась и толика восхищения.
Как легко Кадуан сбросил с себя груз общепринятых правил! Я же день ото дня чувствовала, как он жесткими лямками натирает мне плечи, напоминая, что я такое и чем мне никогда не быть. Правила определяли каждый миг моей жизни. А для Кадуана ничего не значили.
Кадуан перевел взгляд на меня. Зелень его глаз от ярости сделалась еще ярче.
Он только и сказал: «Эф?» – и я в который раз поразилась, как звучит в его устах мое имя.
Я молчала.
Может быть, что-то подсказывало мне, что он прав. Но я всю жизнь глушила этот голос – голос, бунтовавший против приговора крови, ненавидевший отца, отвергшего любящую, почтительную дочь. Я загнала эту часть себя в дальний ящик. И не собиралась выпускать сейчас, когда из обесчещенной эсснеры стала избранницей отца.
– Мы найдем другой способ узнать ответ, – сказала я. – Условия изгнания ясны. И тиирн никогда бы такого не допустил.
Кадуан словно съежился. И отвернулся – отвернулся к трупу на столе.
– Мы найдем другой способ, – повторила я.
– Конечно, – сухо ответил Кадуан. – Не сомневаюсь.
Весь день мы держались намеченного пути. Странно было продолжать начатое, когда весь мир внезапно переменился. Мы почти не переговаривались и к ночи, разбив лагерь, молча разошлись по палаткам.
Я долго лежала без сна. Наконец выбралась из палатки и тихо ушла в лес. Кадуана разыскала без труда. Думала застать его за упражнениями, но он сидел на поваленном дереве, запрокинув голову к небу.
Я остановилась.
Глаза его были закрыты, лунный свет, стекая по щекам, очерчивал профиль. Мне подумалось, как он красив: резкие изломы черт в идеальном равновесии, словно на полотне художника.
Я стояла так, не приближаясь к нему. Пока Кадуан, не открывая глаз, не проговорил:
– Итак, теперь нам известно, почему ты не тиирна.
У меня вспыхнули щеки, и я возблагодарила скрывшую краску темноту.
– Ты сегодня не упражняешься?
Кадуан открыл глаза, взглянул на меня. Таким взглядом можно резать камень.
– Сколько тебе было?