Я замялась. Мне не хотелось отвечать. Я редко говорила об этом даже с домашними. В каком возрасте я узнала, что я такое?
– Когда ты узнала, что ты – эсснера?
Я съежилась, как от удара.
– Что? – Кадуан вглядывался в мое лицо. – Не нравится это слово?
Он, как всегда, замечал больше, чем мне бы хотелось.
– Конечно не нравится, – пробормотала я.
И подумала, не уйти ли. Это было бы проще всего. Так я обычно и поступала, услышав неловкие вопросы.
Но вместо того я села рядом с ним:
– Мне было десять весен. Жрица распознала. Почувствовала в моей магии.
Я помнила все как сейчас. Жрица встала передо мной на колени, коснулась пальцами лба. Она читала мою магию своей – жрицы-сидни обладали редким даром: заглядывать в глубину чужой магии, в чужую кровь. Она закрыла глаза, а я смотрела на нее, притворяясь серьезной и сдерживая смех.
А потом глаза ее распахнулись, и она отшатнулась от меня. Прежде она обращалась со мной с подобающей моему положению почтительностью. А теперь смотрела так, будто увидела во мне нечто ужасное – по-настоящему ужасающее.
– Я еще не знала, что это значит. Она ничего не сказала ни мне, ни матери. Но, должно быть, поговорила с отцом, потому что…
Потому что ночью я проснулась оттого, что отец держал меня за горло.
Я заставила себя взглянуть на Кадуана. Ждала осуждения. Я находила его в каждом, кто узнавал. Но в нем – нет. Что я увидела? Нежность? Жалость?
– В Доме Камня, – мягко сказал он, – эсснера убивали.
– В Доме Обсидиана тоже, иногда.
Я не все запомнила из той ночи. Память разбилась на куски и больше не сложилась. Руки отца у меня на горле. Острый ужас. Падающий в приоткрытую дверь свет – или мне это чудилось, или я теряла сознание. Я запомнила, как умоляла. Запомнила, как лишилась чувств.
А когда снова открыла глаза, мир для меня стал другим.
– Отец меня пощадил, – сказала я наконец. – Но конечно, я не могла оставаться тиирной.
Какое-то непонятное чувство коснулось его лица.
– Прости, – сказал Кадуан тихо и с такой мягкостью, какой я никак не ожидала. – Мне жаль, что это случилось с тобой.
Я дернула плечом, изображая равнодушие, которого не находила в себе:
– Не мне судить выбор богов.
Смешные слова сорвались у меня с языка. Кадуан даже поморщился, как бы тоже это почувствовав.
Поднявшись, он сделал несколько шагов сквозь кусты. И обернулся ко мне:
– По-моему, ты сама в это не веришь. Насчет богов.
– Что? – Я захлопала глазами.
– И в то, что говорила утром, по-моему, не веришь.
– Я…
– Я не прав? – Он неотступно сверлил меня взглядом.
Матира, никогда я не умела лгать! Я промолчала, но ответ читался у меня на лице.
– Эф, у нас есть надежда найти ответы. Надежные ответы. Ты правда считаешь, что мы должны отказаться от них во имя…
– Долг тиирна – хранить наши обычаи. Чего другого ты от него ждешь?
Его лицо выразило понимание.
– Тиирна, – тихо произнес он. – Так ты не от себя говорила. Отвечала мне от имени отца.
– Я здесь потому, что избрана отцом. Не важно, что думаю я.
– Для меня важно.
– Ты будто забыл, что говоришь с опозорившимся Клинком, – фыркнула я. – В самом деле, Кадуан, для меня это поручение – честь. И я не рискну лишиться ее, уговаривая отца отступиться от его идеалов.
Он скривил губы и снова заходил по поляне.
– Для трупов идеалы – пустое место. Для той, что лежит вскрытой на столе, и для тех, кого я бросил, уползая из родного дома. Ты должна понимать это, как никто другой. Кому, как не тебе, отказаться от этих бессмысленных игр?
И как это было понимать?
– Мой отец не в игры играет, – огрызнулась я. – И ты бы осторожнее о нем говорил. Он тебя уважил…
Кадуан развернулся ко мне. Его зеленые глаза сверкали яростью.
– Он меня не уважил, а счел полезным. Это большая разница. И чем он меня одарил, чтобы счесть его непогрешимым? Позволить погубить ваш дом, как погиб мой, лишь бы не нанести ущерба его хрупкому самолюбию – за то, что он нашел меня… способным?
В памяти зазвенел отцовский голос: «Эф, я действительно вижу в тебе… большие способности».
Меч сам собой вскочил мне в руку. Опять дал себя знать мой норов, моя порывистость, заставляющая действовать, не подумав. В два вздоха я налетела на Кадуана всем телом, прижала его спиной к стволу, а клинок – к его горлу.
Мы оказались вплотную друг к другу, мне виден был каждый ручеек лунного света, стекающий по его лицу. Я видела малейшее движение его лица, каждый перелив цвета в глазах. Оба мы были легко одеты. Я ощущала его тело, ритм дыхания. Мое дыхание отяжелело от гнева. А Кадуан дышал легко и спокойно.
– Я предупреждала! – прорычала я.
Он молча смотрел на меня. В его глазах не было ни страха, ни даже злости.
Пожалуй, в них мелькнуло удовольствие.
– Справедливо, – пробормотал он.
Руки у меня подернулись гусиной кожей.
Не нравился мне его взгляд. Такой испытующий, что делалось не по себе.
Я вздернула подбородок.
– Выбей у меня оружие, – отрывисто приказала я. – Ты четвертый день не упражняешься.
Он так и не отвел глаз. Его пальцы легли мне на запястье и задержались немного, поглаживая полоску голой кожи.
Я сдержала порыв отдернуть руку – в прикосновении была странная ласка.
Потом он нанес быстрый удар по локтю, взялся за рукоять кинжала и сбил меня на колени. Я выскользнула из его хватки, но он снова поймал, не дав опомниться, выправиться.
Я сама не заметила, как очутилась на земле. Он навалился сверху, придерживая за плечи.
– Ошибка, – сказала я, подняв кинжал. – Я вернула себе нож.
– Пожалуй. – Он прищурился. – Однако ты выглядишь безоружной.
Я и чувствовала себя обезоруженной. Как бы ни стискивала пальцами сталь.
Я прокашлялась.
– Отпусти, пожалуйста.
Он послушно, легко отскочил, дал мне подняться на ноги. Не глядя на него, я принялась отряхивать пыль и сухую листву.
– Я напишу отцу, – проговорила я, не поднимая глаз от запачканного рукава. – Внушить ему твои взгляды не сумею, но могу высказаться за поездку в Нираю.
«Только он слушать не станет, – прошептал мне тихий внутренний голос. – А только утвердится в худшем мнении о тебе».
Все равно. Обернувшись, я увидела в глазах Кадуана что-то похожее на гордость. В уголках губ таилась легкая усмешка. Такое восхищение, будто я поступила правильно.
Так что, вернувшись к себе в палатку, я достала письменные принадлежности и пергамент и принялась тщательно выводить буквы. Я описала отцу, какой ужас нашли мы в Доме Тростника, и пересказала подозрения Кадуана.
Перед заключительными словами мне пришлось собрать все силы.
Кадуан полагает, что нираянцы могут знать, чего добиваются люди. И что нигде больше мы не найдем ответа. Я не забываю, что они изгнанники. Однако перед лицом серьезной угрозы, учитывая, что мы здесь видели, я настойчиво прошу разрешить нам побывать у них. Нет сомнений, что люди творят кощунственную магию: нам необходимо наведаться туда, где знают против нее средство.
Я еще помешкала. И добавила:
Прости мне непочтительность. Я решаюсь на нее только в стремлении защитить тебя, мать, Оршейд и обычай сидни.
Перо зависло над пергаментом. Страшно хотелось вычеркнуть последние слова, заменив их другими, которые пришлись бы отцу по душе, – заверением, что только традиции сидни смогут нас спасти.
Вместо этого я подписалась, сложила письмо и запечатала его, как и затаившийся в душе разброд.
Глава 27Макс
Вернувшись в таверну, я застал в нижнем зале странную тишину. В глаза бросились знакомые светлые кудри. Моф сидел за столом над почти опустевшим кувшином жидкого, как моча, меда.
Помогите нам всем, Вознесенные!
Я подошел к нему:
– Вижу, ты отменно провел время.
Моф поднял голову и улыбнулся так, что я невольно закатил глаза.
– Моф, тебе еще лет тридцать не полагается пить в тавернах в одиночку. В твоем возрасте пить не следует вовсе.
– Я был не один. Пока… – Он огляделся, будто только сейчас заметив отсутствие дружков.
– Вознесенные в небесах! Сколько же ты таких выпил?
– Всего два. – Моф гулко прихлебнул из бокала немногим меньше его головы.
– Моли богов, чтобы не оставили тебя утром, – вздохнул я и придвинул стул поближе к нему.
Во мне тоже говорило вино. Давненько не случалось так много пить.
По лестнице в глубине зала шумно сбежала служанка, протолкалась к другому слуге и жарко зашептала ему в ухо.
Я тупо разглядывал их, и между бровями у меня собирались морщины.
Даже сквозь пьяный туман я видел – что-то не так. У служанки был ошарашенный вид, и в шепоте даже через весь зал слышалась паника.
Она обратила к нам круглые, полные испуга глаза.
– Моф, – тихо спросил я, – куда ушли остальные?
– Наверх. – Он пожал плечами. – Спать.
Служанка не сводила с меня глаз. И подняла палец, указав… наверх.
В голове всплыли воспоминания десятилетней давности – о такой же таверне. Где случай свел мои и вражеские войска. Я в ту ночь лишился двоих друзей – просто по несчастной случайности. Неудачное место, неудачное время, неудачная встреча.
До нашей очередной цели отсюда было меньше ста миль. А в Мариату стекались в поисках отдыха и удовольствий солдаты всех армий – их сюда словно притягивало.
Я позволил себе беспечность.
Ради своего дела отбросил бдительность. А ведь до того был так осторожен.
Я встал:
– Моф, поднимайся.
– Зачем? – не понял он.
– Меч при тебе?
У него сразу застыло лицо. Парень кивнул.
– Мы здесь не одни.
Я медленно указал подбородком на лестницу. Моф проследил мой взгляд. Слуги не сводили с нас глаз. В глазах молоденькой служаночки застыл испуг, а старший слуга был слишком опытен, чтобы удивляться. Наверное, здесь такое не в первый раз. Что ни говори, во времена Ривенайской войны в Мериате случалось немало стычек.