У меня комок стоял в горле.
Вознесенные над нами, если бы это было так просто! Но слишком многое унесли их смерти. Из их памяти, из их жизни. Из меня.
– Жаль, что ты их не знала, – заговорил я. – Мне бы хотелось вас познакомить, а не показывать тебе пустые спальни. Я бы показал тебе этот дом, когда он был домом, а не алтарем мертвецов. Иногда… – Я выдохнул сквозь зубы. – Иногда мне хочется, чтобы ты знала меня таким, каким я был. Иногда мне хочется отдать тебе того себя. Лучшего. Еще не…
…Сломанного.
Я впервые подумал об этом, когда заметил, как меняются мои чувства к Тисаане. В ту ночь, когда подарил ей ожерелье из бабочек, я целый вечер старался не замечать, как приятно горят коснувшиеся ее кожи костяшки пальцев. И в ту ночь мне не давали уснуть назойливые, неотступные фантазии и холодный голос повторял в уме: «Может, давным-давно ты и был ее достоин. До того, как превратился в коллекцию шрамов».
Тисаана обвила меня руками.
– Не думаю, чтобы ты мне тогда понравился, – сказала она так просто, что улыбка сама собой растянула мне губы.
– Тогда я был куда меньше покалечен разочарованиями.
– А ты мне нравишься покалеченным разочарованиями.
Улыбки моей как не бывало.
– Не только в этом дело. У меня был дом. Семья. Все… это. – Я махнул рукой на дом. – Все эти смешные излишества. Я мог был отдать это все тебе. И хотел бы отдать.
Я смотрел на Тисаану. Вознесенные, она ослепляла: белые волосы светятся серебром, глаза глубиной в миллион миль. На миг мне представился идеальный образ: как бы она смотрелась среди них, смеялась бы с Атраклиусом, болтала с матерью, собирала букашек с Кирой. Я представил, как она бы всеми цветами радуги расписывала здешние унылые празднества.
– Ты мог бы попробовать. – Тисаана грустно улыбалась. – Только тому миру я была не нужна. И может быть, он был бы мне не нужен.
Вот оно как. Правда.
Я закрыл глаза, и картины одна за другой погасли.
Потому что Тисаана – бывшая рабыня, безвестная чужестранка без будущего. Мне так хотелось бы думать, что моя семья увидела бы в ней иное. Может быть, каждый по отдельности и сумел бы. Но корень нашей жизни уходил в глубину и душил все, что было для него чуждым.
И пожалуй, Тисаана была слишком хороша для всей этой дряни.
Я любил семью. Любил свое детство. Но теперь, оглядываясь на тот прекрасный дом, вспомнил, что он стоял на богатстве, принесенном войнами. Война была для Фарлионов обычным занятием: игрой, приносившей почести, деньги, почет среди им подобных.
А Тисаана? Тисаана знала, каково быть пешкой на игральной доске. Для таких, как мы, такие, как она, сводились к безликим множествам. Как будто она была одна из тысячи – средством, чтобы использовать как рычаг или приносить в жертву, а не живым человеком.
В груди у меня горе схватилось с гневом. Эту схватку я подавлял долгими неделями, она разгоралась во мне при каждом взгляде на Мофа, рвалась наружу.
– Я не знаю, как их примирить, – сказал я. – Добро со злом. То, что любил, с тем, что ненавижу. А я до хрена всего ненавижу теперь в том, чем мы были. Я тогда очень многого не замечал. И все-таки…
Мне пришлось оборвать себя, потому что не мог я, не сломавшись, выговорить этих слов: «Мне их очень, очень недостает».
Тисаана долго молчала, а потом заговорила еле слышно.
– Я так много знала людей, – сказала она, – готовых творить ужасы и отворачиваться от последствий. Я научилась жить в их мире и играть по их правилам, потому что не знала другого. А ты… ты не хочешь ничем поступаться. Ты не готов никем жертвовать. Ты требуешь лучшего. Когда я повстречала тебя… до тебя я таких, как ты, не знала.
Ее рука скользнула в мою.
– Ты однажды сказал мне, что мир был бы проще, будь все люди как один. Но нам в таком мире не жить. Твоя семья – часть тебя. Конечно же, ты будешь любить родных. Конечно, ты будешь по ним тосковать. И конечно… тебе хочется сделать мир лучше, чем делали они. Ты будешь строить поверх того, что они тебе дали. Ты будешь черпать из их силы и противостоять их ошибкам. Ты сделаешь мир лучше, потому что это твое дело. Ты мечтатель, Макс. И это я люблю в тебе.
Ее слова проникли глубоко, задели все, что я схоронил в себе: старые раны от гибели семьи и свежие – от последних страшных недель. Они задели все, что болело во мне в одинокие ночи, когда я гадал, стоит ли все это хоть чего-то.
А ей так легко было поверить. Как будто ее убежденность вдыхала жизнь во все, что я отбросил как недостижимое.
У меня все расплылось перед глазами.
Я сгреб ее, прижал к себе, зарылся лицом в ее волосы. При всем желании я не мог сказать ни слова. А мне хотелось свить из слов что-то такое прекрасное, чтобы уловить в нем вот это – ее умение будто бы примирить прошлое с будущим.
Спасибо ей – она не отстранилась, потому что у меня не было сил ее отпустить. И может, никогда не будет.
Я всегда жил одной ногой в прошлом, а Тисаана неудержимо рвалась в будущее. И только здесь, оказавшись вместе, налетев друг на друга, мы останавливались.
Прекрасная, милосердная остановка.
Мы стояли так, держась друг за друга, очень-очень долго.
В ту ночь я спал, как не спал много месяцев. В пути ночь давала зыбкий отдых, яркие сны, пересыпанные тревогами. А теперь я окунулся в покой, как в чан с темнотой. Дивно. Без сновидений. И казалось, сотню лет спустя я перевернулся, увидел рядом тихонько посапывающую Тисаану и снова задохнулся от благоговейного облегчения.
Ее веки дрогнули. Я смотрел, как она смаргивает сонную одурь, как ее глаза светлеют от счастья и снова блаженно закрываются.
Нам с Тисааной никогда еще не выпадало случая просыпаться медленно. И мы просыпались медленно. Просыпались, бормоча друг в друга «доброе утро», обнимаясь, целуясь сначала шутя, потом все глубже. Мы просыпались, переплетаясь друг с другом. Тисаана забралась на меня, и мы двигались, как один человек, лениво шаря друг по другу. Я старался запомнить, как она лежит, как утренний свет падает на нагое тело. Я решил, что такой она мне нравится.
Но в конце концов мир нас догнал.
К тому времени как мы наконец вытащили себя из постели, в мыслях у меня уже были предстоящие дела. Те, которых я боялся до боли.
Я обернулся к расчесывавшей волосы Тисаане:
– Я по дороге кое с кем повидался.
Она нашла меня глазами в зеркале:
– Кое с кем?
– Пытался разузнать о твоем проклятии. Которое наложил или не наложил Зерит.
Я завладел ее вниманием. Она обернулась:
– И?..
Я протяжно выдохнул сквозь зубы. Я сам не верил тому, что собирался сказать.
– Думаю, нам надо побывать в Илизате.
Глава 34Эф
В ту ночь я напилась.
В Итаре нетрудно было найти хмельное – что ни говори, оно течет рекой в любом придорожном селении. Стоило немножко побродить, чтобы наткнуться на маленькую пивную. Не то чтобы она приняла меня в тенистые объятия, как дома, но вино было таким же крепким, темнота такой же сладкой и улыбки незнакомцев такими же радушными. Два стакана, и у меня вдруг распустился узел под ложечкой, я целиком ушла в беседу с недурным собой соседом, и разговор наш становился все тише и теснее.
Так было хорошо. Так знакомо. Скоро я запутаюсь в руках и ногах, прикосновениях и стонах, в ударах сердца, которые пронесут меня сквозь ночное одиночество.
Незнакомец тихонько нашептывал на ухо; ни ему, ни мне не было дела до слов. Мы почти соприкасались носами, и тут…
Я зацепилась взглядом за сидящего в уголке. Знакомая фигура, утонувшая в тенях со стаканом вина в руке. В том, как он держался, было что-то необычное, настораживающее.
– Что там? – пробормотал гладивший мне пальцы незнакомец, заметив, что я отвлеклась.
Он был совсем близко. Так легко было бы раствориться в бездумных удовольствиях. Так уютно, если сравнивать с окружившими нас сложностями.
Но я, сама не слишком понимая почему, отодвинулась:
– Мне пора.
Кадуан, когда я втиснулась на лавку рядом, даже не оглянулся. Погонял в стакане остатки вина.
– Дурная у тебя привычка, – буркнул он, – замечать меня, когда мне хочется быть незаметным.
– Мне уйти?
– Нет. – Он метнул на меня тяжелый взгляд из-под век, задержал его. – Нет, не уходи.
Я посмотрела на его почти опустевший стакан. Наверняка не первый.
– За что пьем?
Едва заметная улыбка.
– За день рождения доброго друга. Который сам за себя не выпьет.
– О… – Я закусила губу.
Много у него будет таких одиноких дней рождения.
– Он бы стал королем куда лучше меня, – продолжал Кадуан, глядя в свой стакан. – Он и должен был им стать. Просто смешно, что этот титул достался мне. Надо бы ввести закон: если отстоишь в ряду наследников больше чем на десять шагов, отступись.
– Теперь ты король. Мог бы ввести такой закон.
– Пожалуй, мог бы. – Кадуан моргнул.
– Вот видишь? – Я наклонилась к нему. – Нововведения, король Кадуан.
Матира, я напилась! Нельзя было так напиваться. Я бы не удивилась, если бы он оскорбился. Но он ответил с коротким смешком:
– Нововведения. Да, может быть. Но даже так… – Взгляд его ушел вдаль, лицо стало серьезным. – Я все думаю, как много людей нужней меня могли бы жить. Среди них были самые блестящие умы из всех, кто ходил по земле. Глядя на тот вскрытый труп, я все думал, сколько других, умнее меня, могли бы стоять на моем месте и сложить то, что у меня не складывается. А живым ушел я.
У меня пересохло во рту. Я сделала большой глоток.
Я ни на миг не забывала о письме в кармане – и о запрете в этом письме. Кадуану нужны ответы, но ему не дозволено искать их в Нирае.
Мне не хотелось ему говорить. Не сейчас.
Но, отняв стакан ото рта, я встретила его упорный, раздевавший меня до нитки взгляд.
– Как я понимаю, – сказал он, – ты получила письмо от отца.
Я окаменела и без слов выругала себя за отказ от невысказанного обещания.