Петр Каменев — бывший журналист, костяная голова и немного рецепторов на языке.
Может быть, мы судим о кавказцах по бандитам и спекулянтам, как европейцы о нас — по новым русским и старым коммунистам? Господи, несть им числа. Они поражены чесоткой первобытного тщеславия. Они работали в ГАИ за чашку риса. Теперь они рисуют иероглифы в правительстве РФ или Госдуме, чаруя местных дам китайской грамотой. Господи, не суди нас по этому быдлу, прорвавшемуся к праву банковской подписи, четвертным билетам и розовой туалетной бумаге со стихами столичных метафористов: «Не давай поцелуй без любви…» Они без любви и не берут, просто насилуют.
Я думал о том, что пермяки относятся к племенам угров, а те в древности были составной частью неволинцев. Значит, за речкой в Неволино жили мои предки по материнской линии.
Потом я спал, мне снился трехэтажный купеческий особняк на берегу речки с нежным женским именем Ирень, в котором зашифрованы запах сирени, голос Инессы и долина неволинской археологической культуры, куда сквозь утренний туман вел длинный висячий мост над водой. На мосту, вцепившись в перила руками, стояла моя мама, боялась двинуться дальше… «Мама, иди! Иди, мама, не бойся!» — кричал я ей с другого берега, когда мы с отцом уже перешли мост и с улыбками ждали ее, чтобы миновать долину и добраться до железнодорожной станции.
Эту господствующую высоту душманы сдали почти без боя. И только утром десантники поняли, что остались совсем без воды. А жара стояла плюс 50 градусов. Олег Виноградов подошел к командиру взвода: «Что делать?» И лейтенант уже прикидывал выходы. «Возьми сапера и шесть человек. Двадцать минут — и вода здесь!» — приказал он.
Собрали пустые фляжки. Взяли двенадцатилитровые резервуары в ранцах. И направились к горной речке.
— Оставайся! — крикнул лейтенант саперу Кирилкину.
Потом они прикинули, что стрельба продолжалась не более двух минут. Если не меньше. Сначала раздались два гранатометных взрыва, а затем послышались автоматные очереди.
И еще шесть человек бросились вниз по тропе, в том числе и сапер. Метров через сто натолкнулись на своих товарищей, расстрелянных, как стало ясно, из кустов — практически в упор. У двоих было перерезано горло, видимо, душманы добивали раненых: кого пулей, кого ножом. Командир позднее объяснил: действовали профессионалы, возможно, арабские наемники, которых позднее Кирилкин не раз разглядывал в бинокль.
Они знали, что у десантников должна была кончиться вода — и ждали на единственной тропе, ведущей к горной речке…
Мы сидели с Володей Кирилкиным на лавочке в тени госпитального здания. А над нами висела малахитовая, нежная свежесть соснового бора. Я никогда не был там — как представить мне пекло афганских гор, разогретых от солнца и динамита?
Наступила пауза.
— Не могу говорить, — тихо произнес Володя и отвернулся.
И тут я заметил, как задрожала в его руке тонкая сигаретка.
…Душманы сделали свое дело — и ушли. А ребята из разведроты отдельного гвардейского парашютно-десантного полка потащили убитых товарищей вверх — волоком, за ноги, на четвереньках, чтобы не подставить себя под пули.
Вскоре противник начал атаку на высоту, а наша авиация — бомбежку, превратившую горную местность в непроглядный пыльный ад.
Силы были неравные, командир полка приказал по рации отойти вниз.
Командир — тот самый офицер-десантник, который в фильме «Черная акула» сыграл главную роль. Вот он и был командиром этого полка — Валерий Востротин. Сегодня он уже генерал.
Одеяла, спальники и рюкзаки пришлось бросить («У меня военный билет в вещмешке остался, в хэбэ — я в тот день в «зеленке» был, в защитной форме…»). Отступали в бронежилетах, касках, с оружием и боеприпасами. Раненых продолжали тащить волоком на плащ-палатках, которые вскоре изорвались о камни. Как и форма на убитых. И кожа убитых, тащившаяся за трупами страшными кусками.
Череп Олега Виноградова, вскрытый осколком наполовину, был забит месивом из остатков мозга и горячей земли.
Когда добрались до своих, обессиленных ребят стали поить водой и кормить.
— А я есть не смог, — сказал Володя, помолчал и, затянувшись сигаретным дымом, добавил: — Это был самый конкретный месяц в моей жизни.
Через несколько дней после первого в жизни боя Кирилкина контузило — рядом с бруствером одиночного окопа рванул реактивный снаряд. Очнулся — почувствовал, что трясут: «Кирилыч! Кирилыч!»
Прозвище у него было такое — от фамилии.
— Последствия имеются? — спрашиваю.
— Голова, случается, кружится. И болит иногда. Да еще кое-что…
Володя Кирилкин — высокий, стройный и светловолосый. До службы имел первый разряд по лыжным гонкам, первый по плаванию, второй по горным лыжам, третий по боксу.
Завидный жених — жена недавно ушла. А причина в том, что детей не могли иметь.
— Я виноват. В Ижевске меня профессор смотрел, сказал, что это на нервной почве. Пытался гипнозом лечить…
— Ты любил жену?
— Я ее и сейчас люблю…
Этого профессора в Ижевске нашла Володина сестра Валя, которая живет там.
Сестра, ярая комсомолка, неожиданно ушла в православную веру, как раз тогда, когда Володя изучал противопехотные мины в Фергане, в шестимесячной учебке (остальное время — один год и семь месяцев — он провел в Афгане).
Сестра прислала ему письмо с маленьким клубочком ниток. Наговоренным клубочком. И он всю войну проносил его в кармане. В разведке всегда шел со своим саперным щупом впереди и не разу не подорвался. Бронежилет — в дырах, и трофейный пуховик — в клочьях, а однажды пуля пробила баночку из-под сока, лежавшую за спиной в рюкзаке, но его даже не задела. Привез эту баночку домой. На память и долгую жизнь. Считает, что сестра спасла, Бог уберег.
Ходит на лыжах по безмолвному зимнему лесу — как по прошлому. Раньше с женой ходил, а теперь один — однолюб. Один, потому что там уже никого нет. А тут — не все, не лучшие из тех, что были.
— Со мной товарищ служил — тезка, Володя Кропачев. Кровати рядом стояли. Красивый, гирями занимался. Как-то в «горках» — так мы называли горы — встретились. У меня сигарет не было, у него — последняя пачка. Поровну разделил ее — до последней штучки. Погиб за тридцать семь дней до приказа. В день воздушно-десантных войск ходили мы с ребятами к его матери, тете Але, а потом на кладбище — на могилу. На обратном пути зашли в кабак, чтобы выпить немного. А там — жулье местное, главшпана. «Ну что, орлы, расселись?» — говорят нам. На шеях золотые цепи висят — с палец толщиной, и пальцы на руках в сторону разогнули. Пришлось показать им Кабул… Правда, за мебель мы потом заплатили.
Конечно, можно разгромить кабак и поверить в Бога. На этом свете можно сделать все, кроме одного — никого и никогда не вернуть с того.
Заместитель командира взвода, старший сержант Владимир Кирилкин, награжден почетным знаком «За разминирование» и двумя медалями «За отвагу». Владимир Кропачев — орденом Красной Звезды. Посмертно.
Жизнь меня поставила перед факсом: надо искать работу. Я рассылал свое резюме по разным конторам и ждал ответа. Дошел до того, что начал перечитывать книги. Сашка по-прежнему обзывал тараканов талибами, а я обратил внимание на то, что они напоминают жареные зерна кофе. Кажется, я внутренне смирился с их существованием. Особенно после того, как в одном из рассказов Володи Сарапулова прочитал о парне, который вернулся из Афганистана и закатил разборку другу — за то, что тот однажды убил таракана. Так Володя относился к жизни вообще — как к божественному явлению. У таракана свой Бог.
Однажды Сарапулов вышел с балкона четвертого этажа на асфальт — и не вернулся.
Скоро я устроился пресс-секретарем в федеральную экологическую структуру. В тот ясный день я зашел на старую работу — в редакцию «Пармских новостей». На столе в приемной главного редактора лежала книга. По графике букв я понял — армянская, открыл — стихи, покачал головой от удивления — бывает же.
— К нам в гости заходил армянский поэт Сурен Григор, — сказала секретарша, — сейчас он ушел куда-то с твоим другом Матлиным.
Я двинулся по улице Сибирской вниз. Это был тот самый Сибирский тракт, по которому вели в кандалах декабристов и других аристократов. И на перекрестке, переходя на зеленый свет улицу, увидел идущего навстречу Матлина, а рядом с ним — высокого, худого, слегка сутулящегося мужчину. Сразу догадался — тот самый армянин… На проезжей части не сильно задержишься, но я остановился, церемонно поздоровался с Андреем, с приветливой улыбкой пожал руку поэту — и быстро побежал дальше, пока не задавил какой-нибудь меланхолик или алкоголик.
«Через пару часов он мне позвонит», — сказал я себе, направляясь к рабочему месту.
Через пару часов раздался телефонный звонок.
Так мы с ним познакомились — с армянским поэтом Суреном Григором. Конечно, Андрей Матлин на другой стороне улицы сказал ему, что он только что пожал руку пермскому поэту Юрию Асланьяну.
В каких веках, в каких еще землях встретятся рассеянные по Вселенной армяне?
— Какой-нибудь поворот колеса истории — и я был бы одним из них! — сказал я однажды своему другу Меликсету Габояну, кивая на армянчиков в черных костюмчиках с сотовыми телефонами в руках, стоявших в фойе гостиничного ресторана.
— А разве ты не один из них? — ответил Меликсет.
Я рассмеялся — с национальной самоидентификацией у меня всегда были проблемы.
Потом я вспомнил: солнце появилось после затяжных дождей в тот день, когда в Пермь из Еревана прибыл Сурен Григор — он привез эту звезду. Египетский бог солнца Ра. Книга стихов вышла у Сурена в Каире, где существует большая армянская диаспора, две книги — в Ереване. Я нарисовал звуковой код поэта: Ра, Арарат, Урарту и, наконец, — Урал.
Зимой в Ереване солнца не хватает, поэтому армянам так нужен жидкий газ. Он рассказал мне, что приехал в командировку, на газоперерабатывающий завод, — и решил, что в России тоже должна появиться его книга. С этим и пришел ко мне.