Маруся и Тимоха – крестьяне, попавшие в Якутию вследствие трагического стечения обстоятельств. Их «колея» или «линия», как говорил бродяга из рассказа Короленко «Убивец», глубока и определилась задолго до того, как мы с ними встречаемся. Главное в жизни для них – это земледельческий труд, и даже попав в Якутию, где обработка земли считалась грехом, они создают здесь «Марусину заимку» – своеобразный земледельческий оазис. Социальный облик Маруси и Тимохи четко определен; мнения, привычки, моральные нормы постоянны, неизменны, и потому их «колеи» одинаково глубоки и «рисуются ясными линиями». Соответственно они и ходят. Маруся – «привычно и ловко ступая… по глубоким и узким огородным межам». Тимоха – уверенно шагая за плугом, по борозде, «лишь иногда возражая кому-то – „н-нет, вр-решь“, – когда какой-либо крепкий, не перегнивший корень стремился выкинуть железо из борозды».
Социальный же облик повествователя и его товарища очерчен с гораздо меньшей конкретностью. Известно, что они ссыльнополитические, вероятно, из интеллигенции. На «Марусину заимку» они попадают, сбившись с проезжей дороги, хотя и «мало заботятся» об этом.
Линия другого героя рассказа, Степана, проходит некоторое время параллельно линии Тимохи и Маруси, хотя его «колея» очень «не глубока». Социальная ориентация его еще менее ясна, мы знаем только, что он с Дона. Степан – натура импульсивная, стихийная, поступки его невозможно предвидеть, и потому ходит он «перескакивая через городьбу и шагая через грядки».
Очерк построен так, что поступки, обычаи, правила поведения действующих лиц все время как бы отражаются в разных «зеркалах». Такими «зеркалами» являются различные социальные и национальные слои и группы. Например, с точки зрения ссыльного интеллигента, ведущего повествование, Маруся и Тимоха могли бы предстать перед нами преимущественно в негативном освещении. Действительно, Тимоха человек недалекий, с крайне узким кругозором, лишенный каких-либо общественных интересов. Есть и что-то рабское в его натуре. На предложения Петра Ивановича, бывшего генеральского сына, а теперь ссыльнопоселенца, работать вместе, как товарищи, Тимоха не соглашается и ставит свои условия: «Ты, выходит, Петра Иванович, хозяин, я работник. Положь жалованье». Да и внешне Тимоха далеко не красив – «похож на Квазимодо», кроме того, и неопрятен – «весь зарос грязью».
Отрицательное отношение к Марусе прежде всего могло бы быть вызвано ее браком «по расчету», – она оставляет удалого красавца Степана и выходит замуж за Тимоху только потому, что Тимоха «крепкий» работник и с ним можно завести семью и обвенчаться церковным браком.
Однако если встать на точку зрения Тимохи и Маруси, как это и делает Короленко, и оценивать их поступки в соответствии с их собственными критериями и моральными нормами, то однозначно отрицательное отношение к ним становится невозможным. Они отстаивают свои принципы с героизмом, бескомпромиссностью и последовательностью, что свидетельствует вообще о величии человеческого духа. Действительно, Маруся совершает брак «по расчету», но этот расчет не есть обычное стремление к выгоде, он необходим ей для осуществления ее идеала, необходим для того, чтобы заново восстановить утраченный в силу стечения обстоятельств свой социальный облик крестьянки, причем в строгом соответствии с теми моральными нормами, которыми определяется для нее этот облик. Точно так же «жадный» Тимоха не пойдет на золотые прииски, где можно заработать большие деньги, и не будет заниматься охотой, с помощью которой он вполне мог бы прокормиться. Он – пахарь и будет пахать землю, героически преодолевая все встающие на его пути препятствия.
«Объективный» подход к изображению своих героев, обязывающий оценивать их, пользуясь теми критериями, которыми руководствуются они сами и которые им заданы социальной средой, как раз и создавал впечатление у критики, что в очерке нет ни правых, ни виноватых, что автор их умеет все понять, оправдать и простить.
В таком «объективном» социологическом подходе была не только сила Короленко, но и его слабость, ощущаемая им самим и выраженная в трагической интонации самого рассказчика, которая иногда вдруг нарушает спокойную, «объективную» манеру повествования. «Я не пловец в этом море, моего места нет в этой борьбе; я здесь не умею ступить ни шагу!» – восклицает рассказчик, убедившийся в том, что в мире нет правых и виноватых, а значит, и активное вмешательство в переустройство этого мира бессмысленно и невозможно.
Об этом свидетельствует и героическое поведение Степана, сплотившего якутов для борьбы с воровскими набегами татар. При всей справедливости борьбы Степана он терпит не «военное», а моральное поражение, ибо понимает, что его вмешательство принесло только вред всем жителям улуса. Сознавая это, он покидает заимку и уходит на золотые прииски.
Однако этот вывод противоречил волевой и активной натуре писателя и публициста, неутомимого искателя истин, могущих быть руководством к действию. Вот почему «объективный» подход к изображению своих героев, позволивший писателю увидеть героизм и величие духа Маруси и Тимохи, не отменял для Короленко и «субъективной» их оценки, то есть оценки с точки зрения идеала, живущего в сознании писателя. И с этой точки зрения Маруся и Тимоха далеко не соответствуют высокому представлению писателя о гармонически развитом человеке.
В целом ряде своих произведений Короленко обращается к таким малоисследованным явлениям человеческой психики, как интуиция, подсознание, таинственные и неосознанные порывы и влечения, которые вообще указывают на самую тесную связь человека с природой и его далекими предками. Причем именно природа человека во многом определяет его нравственные нормы, и он «инстинктивно», «стихийно» стремится к правде, добру, свободе, свету.
В рассказах 80-х годов эта тема чаще всего звучит как некий парадокс, ибо общественные условия, в которых живут герои Короленко, таковы, что должны были бы заглушить у них всякое стремление к свободе, правде, справедливости. Но в какие бы гибельные условия ни был поставлен человек, подчеркивает Короленко, эти его природные свойства неистребимы, и он вдруг, неожиданно, проявляет их, и часто вопреки разуму и логике.
Таков крестьянин Яшка из одноименного очерка (1881) – человек, живущий «для души», неколебимо отстаивающий свои убеждения, «свой прав-закон». Не желая ни на шаг отступить от своих взглядов, Яшка бросает хозяйство, семью, хотя и твердо убежден, что правды ему «не увидать».
С «неразумными» и «нелогичными» поступками обитателей далекого, затерянного в Сибири уголка знакомит нас Короленко и в рассказе «Убивец» (1882).
Один из героев этого произведения, станционный смотритель Василий Иванович, человек деградировавший, так как за свое вольнодумство спускался медленно, но верно с верхних ступеней общественной лестницы на нижние, рассказывает о недавно назначенном следователе по особым поручениям Проскурове, который пытается бороться с нравами сибирской администрации. В этой борьбе Василий Иванович оказывает всяческое содействие Проскурову, впрочем, как и целый ряд местных жителей, делающих все, чтобы столкнуть с пути честного чиновника «один, другой камешек». Вместе с тем и Василий Иванович, и местные жители заранее уверены в полном провале деятельности Проскурова. Вот если бы новый следователь, считают они, «обходцами ползать умел, величие бы являл, где надо, а где надо – и взяточкой бы не побрезгал», тогда бы его миссия могла быть успешной. «Только… черт возьми! Тогда не было бы сочувствия…» – вдруг, неожиданно для себя, делает парадоксальный вывод «сибирский вольтериянец». Так сталкивается Василий Иванович с «нелогичным» проявлением природы человека, заставляющей его вопреки разуму откликаться на любой честный поступок, даже заведомо безрезультатный.
А в написанном тремя годами позднее рассказе «Соколинец» автор-повествователь, выслушав длинную историю беглого каторжника, до предела насыщенную страшными подробностями каторжного быта, смертельно опасного побега, задает себе вопрос о странном, парадоксальном восприятии им этой истории: «И почему, спрашивал я себя, этот рассказ запечатлевается даже в моем уме – не трудностью пути, не страданиями, даже „не лютою бродяжьей тоской“, а только поэзией вольной воли?» Потому, наверное, что в рассказе беглого каторжника проявилось стихийное и не всегда осознанное стремление человека к свободе. И оно отозвалось в душе писателя глубоким сочувствием: «нелогичность» восприятия услышанной им истории автор объясняет тем «инстинктивным сочувствием» «всякой смелой попытке вырваться из глухих стен на вольную волюшку», которое, по мнению Короленко, обусловлено самой природой человека.
«Нелогичный», «парадоксальный» герой, который не укладывается в теорию подчинения человека среде и обстоятельствам, с самого начала становится одним из персонажей, проходящих через все творчество Короленко.
Повинуясь неясным для него самого влечениям, хотя и ненадолго, но покинет привычный мещанский уклад и своих заказчиков сапожник Андрей Иванович («За иконой», 1887), отличавшийся в своих поступках «быстротой, решительностью и некоторой парадоксальностью» и потому на пути своем за иконой беспощадно обличавший купцов и вообще всех неправедно живущих. Он осмеливается даже, правда с целым рядом оговорок («по крайней мере», «как бы то ни было», «все-таки»), выступить перед грозной женой в защиту своего спутника, писателя Галактионыча, указывая на то, что писатель не чета его заказчикам, – он «человек образованный, книги сочиняет».
Таков и Тюлин из рассказа «Река играет» (1891) – вдруг преодолевающий свою лень и апатию, казалось бы навсегда сковавшие его, и внезапно проявляющий мужество, активность, силу духа.
То, что герои Короленко, подобно горьковским, не вмещаются в рамки своей среды, «выламываясь» из нее, часто объясняется «таинственным», «неведомым» зовом, идущим из глубины души, который слышит, например, Вася из рассказа «В дурном обществе»: «…то неведомое, что подымалось из глубины детской души, по-прежнему звучало в ней несмолкающим, таинственным, подмывающим, вызывающим рокотом». Тогда «навстречу этому неведомому и таинственному во мне из глубины моего сердца что-то подымалось, дразня и вызывая». И Вася остро осознавал убожество окружающей его обстановки и «инстинктивно бегал и от няньки с ее перьями, и от знакомого ленивого шепота яблоней в нашем маленьком садике, и от глупого стука ножей, рубивших на кухне котлеты».