Заслышав лёгкие шаги девушки, он остановился; Эвелина положила ему на плечо руку и спросила серьёзно:
– Скажи мне, Пётр, что это с тобой? Отчего ты такой грустный?
Быстро повернувшись, он опять зашагал по дорожке. Девушка пошла с ним рядом.
Она поняла его резкое движение и его молчание и на минуту опустила голову. От усадьбы слышалась песня:
З-за крутоi горы,
Вылiталы орлы,
Вьлiталы, гуркоталы,
Роскоши шукалы…
Смягчённый расстоянием, молодой, сильный голос пел о любви, о счастье, о просторе, и эти звуки неслись в тишине ночи, покрывая ленивый шёпот сада…
Там были счастливые люди, которые говорили об яркой и полной жизни; она ещё несколько минут назад была с ними, опьянённая мечтами об этой жизни, в которой ему не было места. Она даже не заметила его ухода, а кто знает, какими долгими показались ему эти минуты одинокого горя…
Эти мысли прошли в голове молодой девушки, пока она ходила рядом с Петром по аллее. Никогда ещё не было так трудно заговорить с ним, овладеть его настроением. Однако она чувствовала, что её присутствие понемногу смягчает его мрачное раздумье.
Действительно, его походка стала тише, лицо спокойнее. Он слышал рядом её шаги, и понемногу острая душевная боль стихала, уступая место другому чувству. Он не отдавал себе отчёта в этом чувстве, но оно было ему знакомо, и он легко подчинялся его благотворному влиянию.
– Что с тобой? – повторила она свой вопрос.
– Ничего особенного, – ответил он с горечью. – Мне только кажется, что я совсем лишний на свете.
Песня около дома на время смолкла, и через минуту послышалась другая. Она доносилась чуть слышно; теперь студент пел старую «думу», подражая тихому напеву бандуристов. Иногда голос, казалось, совсем смолкал, воображением овладевала смутная мечта, и затем тихая мелодия опять пробивалась сквозь шорох листьев…
Пётр невольно остановился, прислушиваясь.
– Знаешь, – заговорил он грустно, – мне кажется иногда, что старики правы, когда говорят, что на свете становится с годами всё хуже. В старые годы было лучше даже слепым. Вместо фортепиано тогда бы я выучился играть на бандуре и ходил бы по городам и сёлам… Ко мне собирались бы толпы людей, и я пел бы им о делах их отцов, о подвигах и славе. Тогда и я был бы чем-нибудь в жизни. А теперь? Даже этот кадетик с таким резким голосом, и тот – ты слышала? – говорит: жениться и командовать частью. Над ним смеялись, а я… а мне даже и это недоступно.
Голубые глаза девушки широко открылись от испуга, и в них сверкнула слеза.
– Это ты наслушался речей молодого Ставрученка, – сказала она в смущении, стараясь придать голосу тон беззаботной шутки.
– Да, – задумчиво ответил Пётр и прибавил: – у него очень приятный голос. Красив он?
– Да, он хороший, – задумчиво подтвердила Эвелина, но вдруг, как-то гневно спохватившись, прибавила резко: – Нет, он мне вовсе не нравится! Он слишком самоуверен, и голос у него неприятный и резкий.
Пётр выслушал с удивлением эту гневную вспышку. Девушка топнула ногой и продолжала:
– И всё это глупости! Это всё, я знаю, подстраивает Максим. О, как я ненавижу теперь этого Максима.
– Что ты это, Веля? – спросил удивлённо слепой. – Что подстраивает?
– Ненавижу, ненавижу Максима! – упрямо повторяла девушка. – Он со своими расчётами истребил в себе всякие признаки сердца… Не говори, не говори мне о них… И откуда они присвоили себе право распоряжаться чужою судьбой?
Она вдруг порывисто остановилась, сжала свои тонкие руки, так что на них хрустнули пальцы, и как-то по-детски заплакала.
Слепой взял её за руки с удивлением и участием. Эта вспышка со стороны его спокойной и всегда выдержанной подруги была так неожиданна и необъяснима! Он прислушивался одновременно к её плачу и к тому странному отголоску, каким отзывался этот плач в его собственном сердце. Ему вспомнились давние годы. Он сидел на холме с такою же грустью, а она плакала над ним так же, как и теперь…
Но вдруг она высвободила руку, и слепой опять удивился: девушка смеялась.
– Какая я, однако, глупая! И о чём это я плачу?
Она вытерла глаза и потом заговорила растроганным и добрым голосом:
– Нет, будем справедливы: оба они хорошие!.. И то, что он говорил сейчас, – хорошо. Но ведь это же не для всех.
– Для всех, кто может, – сказал слепой.
– Какие пустяки! – ответила она ясно, хотя в её голосе вместе с улыбкой слышались ещё недавние слёзы. – Ведь вот и Максим воевал, пока мог, а теперь живёт, как может. Ну, и мы…
– Не говори: мы! Ты – совсем другое дело…
– Нет, не другое.
– Почему?
– Потому что… Ну да потому, что ведь ты на мне женишься, и, значит, наша жизнь будет одинакова.
Пётр остановился в изумлении.
– Я?.. На тебе?.. Значит, ты за меня… замуж?
– Ну да, ну да, конечно! – ответила она с торопливым волнением. – Какой ты глупый! Неужели тебе никогда не приходило это в голову? Ведь это же так просто! На ком же тебе и жениться, как не на мне?
– Конечно, – согласился он с каким-то странным эгоизмом, но тотчас спохватился. – Послушай, Веля, – заговорил он, взяв её за руку. – Там сейчас говорили: в больших городах девушки учатся всему, перед тобой тоже могла бы открыться широкая дорога… А я…
– Что же ты?
– А я… слепой! – закончил он совершенно нелогично.
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и её горькие слёзы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только вода тихо и ласково звенела в шлюзах. Эвелины совсем не было слышно, как будто она исчезла. По её лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос её звучал беспечно и шутливо.
– Так что же, что слепой? – сказала она. – Но ведь если девушка полюбит слепого, так и выходить надо за слепого… Это уж всегда так бывает, что же нам делать?
– Полюбит… – сосредоточенно повторил он, и брови его сдвинулись – он вслушивался в новые для него звуки знакомого слова… – Полюбит? – переспросил он с возрастающим волнением.
– Ну да! Ты и я, мы оба любим друг друга… Какой ты глупый! Ну, подумай сам: мог ли бы ты остаться здесь один, без меня?..
Лицо его сразу побледнело, и незрячие глаза остановились, большие и неподвижные.
Было тихо; только вода всё говорила о чём-то, журча и звеня. Временами казалось, что этот говор ослабевает и вот-вот стихнет; но тотчас же он опять повышался и опять звенел без конца и перерыва. Густая черёмуха шептала тёмною листвой; песня около дома смолкла, но зато над прудом соловей заводил свою…
– Я бы умер, – сказал он глухо.
Её губы задрожали, как в тот день их первого знакомства, и она сказала с трудом слабым, детским голосом:
– И я тоже… Без тебя, одна… в далёком свете…
Он сжал её маленькую руку в своей. Ему казалось странным, что её тихое ответное пожатие так непохоже на прежние: слабое движение её маленьких пальцев отражалось теперь в глубине его сердца. Вообще, кроме прежней Эвелины, друга его детства, теперь он чувствовал в ней ещё какую-то другую, новую девушку. Сам он показался себе могучим и сильным, а она представилась плачущей и слабой. Тогда под влиянием глубокой нежности он привлёк её одною рукой, а другою стал гладить её шелковистые волосы.
И ему казалось, что всё горе смолкло в глубине сердца и что у него нет никаких порывов и желаний, а есть только настоящая минута.
Соловей, некоторое время пробовавший свой голос, защёлкал и рассыпался по молчаливому саду неистовою трелью. Девушка встрепенулась и застенчиво отвела руку Петра.
Он не противился и, отпустив её, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он чувствовал, как горячая кровь разносит по всему телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернёмся к гостям», он с удивлением вслушивался в этот милый голос, в котором звучали совершенно новые ноты.
Гости и хозяева собрались в маленькой гостиной; недоставало только Петра и Эвелины. Максим разговаривал со своим старым товарищем, молодые люди сидели молча у открытых окон; в небольшом обществе господствовало то особенное тихое настроение, в глубине которого ощущается какая-то не для всех ясная, но всеми сознаваемая драма. Отсутствие Эвелины и Петра было как-то особенно заметно. Максим среди разговора кидал короткие выжидающие взгляды по направлению к дверям. Анна Михайловна с грустным и как будто виноватым лицом явно старалась быть внимательною и любезною хозяйкой, и только один пан Попельский, значительно округлевший и, как всегда, благодушный, дремал на своём стуле в ожидании ужина.
Когда на террасе, которая вела из сада в гостиную, раздались шаги, все повернулись туда. В тёмном четырёхугольнике широких дверей показалась фигура Эвелины, а за нею тихо подымался по ступенькам слепой.
Молодая девушка почувствовала на себе эти сосредоточенные, внимательные взгляды, однако это её не смутило. Она прошла через комнату своею обычною ровною поступью, и только на одно мгновение, встретив короткий из-под бровей взгляд Максима, она чуть-чуть улыбнулась, и её глаза сверкнули вызовом и усмешкой. Пани Попельская вглядывалась в своего сына.
Молодой человек, казалось, шёл вслед за девушкой, не сознавая хорошо, куда она ведёт его. Когда в дверях показались его бледное лицо и тонкая фигура, он вдруг приостановился на пороге этой освещённой комнаты. Но затем он перешагнул через порог и быстро, хотя с тем же полурассеянным, полусосредоточенным видом, подошёл к фортепиано.
Хотя музыка была обычным элементом в жизни тихой усадьбы, но вместе с тем это был элемент интимный, так сказать, чисто домашний. В те дни, когда усадьба наполнялась говором и пением приезжей молодёжи, Пётр ни разу не подходил к фортепиано, на котором играл лишь старший из сыновей Ставрученка, музыкант по профессии. Это воздержание делало слепого ещё более незаметным в оживлённом общес