Весёлая толпа терраформистов уже начала втягиваться в вагон. Мара положила руки на плечи Анджею:
— Спасибо за всё, что между нами было. Ты открыл мне Землю.
— Спасибо и тебе. Ты открыла мне Галактику.
Они поцеловались. Однако поцелуй продолжался не так уж долго. Губы Мары оторвались от губ Анджея, и она прошептала:
— Давай. А то как в балладе — планета с траектории уходит.
Анджей зашёл в вагон и оттуда бросил взгляд на перрон. Мара не глядела ему вслед — она уже поднималась по лестнице рядом с мастером Брукманом. Там, где рейлер должен был исчезнуть из поля её зрения, загороженный потолком станции, она обернулась и помахала рукой. Рейлер беззвучно тронулся и погрузился в тоннель.
Анджей вытащил из кармана наладонник и попытался найти, какую именно балладу имела в виду Мара. Как ни странно, терранетовский модуль связи, встроенный в наладонник, запросто включился в марсианскую сеть, и вместо привычной поисковой странички Watson Alpha на экран вылезла какая-то Pavonis inform.
Впрочем, поисковые системы на всех планетах работают одинаково, и на запрос «Баллада. Планета с траектории уходит» нашёлся такой текст:
Где-то в мире голубая есть планета,
Не могу никак забыть о ней.
Хоть её на звёздных картах нету,
Там живёт полтысячи людей.
А над площадкой там то ливни, то метели.
Да, погодка, что ни говори.
Если там без приключений сели,
То, пилот, судьбу благодари.
Баллада, описывающая любовь пилота и случайно встреченной в молодой колонии девушки, была длинная, как межпланетный рейс. И где-то ближе к концу были строки:
Игорёк к нам с нею вдруг подходит:
Вам вдвоём, конечно, хорошо,
Но планета с траектории уходит,
Ты как хочешь, друг, а я пошёл.
Над площадкой в эту ночь мели метели,
Да, погодка, что ни говори.
Но без приключений мы взлетели
И в молчании на курс легли.
Старейший из обитаемых миров
Рейлер вырвался из туннеля под открытое небо. Ну, относительно открытое — плёночное небо хандрамита Офир. До неба было рукой подать, ведь космопорт располагался на одном уровне с плёночной крышей хандрамита. В окно ударили лучи маленького марсианского солнца.
Анджей оторвал взгляд от наладонника и осмотрелся вокруг. Он ехал в первом вагоне поезда, довольно близко к лобовому стеклу, наклонному, как у спортивной машины. Никаких признаков кабины машиниста у рейлера не было, и пассажиры могли свободно смотреть вперёд.
Дорога полого спускалась по грандиозному склону. Таких огромных ровных склонов на Земле не увидишь. Разве что где-нибудь на океанском дне, и то вряд ли — наверняка какие-нибудь придонные течения нароют поперёк склона подводных каньонов.
Слева простиралась широкая долина, частично закрытая облаками. В просветы между ними виднелись скопления игрушечных домиков, тонкие ниточки дорог, прямоугольники возделанных полей. Чем-то это напоминало полёт на самолёте, если бы справа так стремительно не нёсся мимо склон.
Анджей взглянул под потолок вагона, где у земных скоростных поездов обычно вешают табло со скоростью. Табло там действительно было, на нем светилось название следующей станции — Fisherdome — и какие-то странные цифры времени прибытия — 14 часов 87 минут. Выше бежали цифры текущего времени. Оно было более-менее нормальным — 14:52, но почему-то отсчёт секунд начинался заново слишком быстро, где-то между 30 и 40. Анджей внимательно разглядывал часы до 14:55, но так и не смог определить продолжительность марсианской минуты.
По сторонам табло были несколько циферблатов со стрелками разных цветов. Возможно, марсиане с детства знали наизусть эти цветовые коды, но Анджею пришлось встать и подойти поближе, чтобы разобрать написанные мелкими буквами единицы измерения.
Вот скорость. Светящаяся зелёная стрелка на чёрном фоне над серединой табло. Торчит чуть левее вертикального положения. И это — 500 километров в час.
А почему два жёлтых и два синих циферблата справа и слева от табло? Ага, синий — это термометр, а жёлтый — барометр. Слева — -20° и 12кПа, справа +18° и 26кПа. Понятно, слева то, что за бортом, справа — то, что внутри. А вот справа ещё странная конструкция с несколькими цветными стрелками.
Приглядевшись, Анджей сообразил, что этот прибор показывает состав атмосферы в салоне. Голубая кислородная стрелка торчала в районе 45%, черно-коричневая азотная показывала 33% и серо-зелёная аргоновая — 22%. Черно-жёлтая стрелка углекислоты на отдельной шкале колебалась в районе десятой доли процента.
Пока Анджей рассматривал приборы, показания левого барометра увеличились уже до 16кПа, а на склоне за бортом между красноватых камней стали появляться серо-зелёные пятна какой-то растительности.
Анджей достал буклет, выданный ему портовым барменом, и углубился в чтение. Через некоторое время сосед сзади потрогал его за плечо. Анджей обернулся. Это был тот терраформист, который угощал всех можжевеловкой и успел перезнакомиться и с экипажем «Ариадны», и с Анджеем, и даже сказать пару сомнительных комплиментов Маре.
— Эй, журналист! Оторвись от книжки и посмотри вперёд, это надо видеть.
Анджей взглянул в ветровое стекло. Рейлер уже преодолел большую часть спуска и скользил по эстакаде над склоном, заросшим низкорослыми хвойными не то деревьями, не то кустами. Лёгкие кучевые облака плыли на одном уровне с ним, в отдалении от склона. А прямо впереди, на фоне довольно большого выступа, вторгавшегося в долину, как нос старинного броненосца, эстакада отделялась от склона и уходила куда-то вглубь долины, поднимаясь над поверхностью на невыразимо изящных металлических арках.
Через несколько секунд рейлер описал пологую дугу и выехал на эту эстакаду. Прямо впереди через лёгкую дымку воздуха проступили яркие крыши города в обрамлении зелени и огромный купол посередине. Зрелище действительно заслуживало того, чтобы наблюдать его воочию.
Ещё несколько минут, и рейлер затормозил около вокзала Фишердома. Если платформа Космодром напоминала станции метро, то здесь всё было больше похоже на станции электричек. Правда, над головой высилась эстакада главного пути, а для остановки рейлер съехал на ответвление, лежавшее почти на поверхности.
Большая часть терраформистов покинула вагон на этой станции, сменившись каким-то обычным народом. Тут были явные пенсионеры, фермеры, ездившие в город за покупками, школьники, возвращающиеся с занятий. В общем, нормальный народ из пригородной электрички во второй половине буднего дня.
На следующем отрезке пути рейлер делал множество остановок, что не могло не сказаться на его скорости. Дорога проходила по эстакаде на высоте где-то десяти метров над поверхностью. Путь для движения в противоположном направлении пролегал по отдельной эстакаде метрах в пятидесяти, поэтому можно было прекрасно разглядеть, как та устроена.
На Земле Анджей никогда не видел таких тонконогих металлических арок. Вероятно, всё-таки тут играл роль не только архитектурный стиль, но и маленькая гравитация Марса. Вокруг располагались возделанные поля, под эстакаду то и дело подныривали узкие сельские дороги, виднелись домики и даже перелески. Иногда рейлер проскальзывал над довольно широкими речками.
Наконец после очередной остановки на табло появилась надпись «Korad 16:18».
Два часа назад бармен в порту договорился с каким-то местным журналистом, что тот возьмёт на себя сопровождение землянина по Марсу. Этот журналист должен был встречать четырёхчасовой рейлер из космопорта на вокзале Корады.
Выйдя из рейлера, Анджей сразу же увидел спортивного мужчину лет сорока, прислонившегося к ограждению платформы и держащего в руках половинку карты полушарий Земли.
— Добрый день, вы Эрнест Карпентер?
— Я. А вы Анджей Краковски?
— Да.
— Что ж, будем знакомы.
— Интересно, Эрнест, а почему вы вызвались быть моим Вергилием?
— Обижаете, Анджей! Не хотите же вы сказать, что моя родина похожа на ад? Я не ваш Вергилий, я ваш Дерсу Узала. Тем более что, насколько я знаю ваше творчество, ваш круг интересов ближе к Арсеньеву, чем к Данте.
— Значит, считать, что ваша родина похожа на дикую тайгу, не обидно?
— Конечно, нет. Вы у себя на Земле, и если уж на то пошло, почти все остальные люди в Галактике, совершенно не цените свою тайгу, влажные дождевые леса или что там у вас растёт. Оно дикое, оно само выросло, его надо окультурить и цивилизовать. И только мы — ну, может, ещё проционцы — понимаем, насколько сложно сделать ландшафт, который будет жить самостоятельно, не требуя непрерывного приложения человеческих рук, — Эрнест мимолётно улыбнулся уголками рта. — Надеюсь, у нас хватит времени посмотреть O’Фир. Мы считаем его чудом — это лес, который выращивали на протяжении восьмидесяти лет. Первый кусок территории, который основатели колонии когда-то отвели не под использование, а под нечто вроде природного парка. Сейчас там стоят, как это называлось в старинных книгах, вековые ели.
— Но вроде ваша колония в два раза старше?
— Это у вас на Земле год в два раза короче. А у нас через месяц с небольшим будут праздновать восемьдесят пять лет перекрытия Офира. Потом ещё сколько-то времени заняло создание атмосферы, и как раз где-то лет восемьдесят назад стало можно сажать в открытый грунт не только лишайники.
— Кстати, о годах: я тут обратил внимание, что минуты и секунды вы считаете не так, как мы. Просветили бы меня на эту тему, а то буду везде опаздывать.
— Странно. Обычно визитёры с других планет ещё до посадки выясняют, какой календарь на планете назначения.
— Мне до сих пор даже в голову не приходило, что на разных планетах используются разные календари. На Луне, кстати, живут по земному календарю.
— Луна все-таки не совсем планета, — заметил Эрнест. — Вообще-то, по-хорошему, и наш Марс многие не считают планетой. Всё-таки мы тут живём не под открытым небом, и вся растительность привезена и выращена людьми. Но для календаря важнее другое — иметь сутки приемлемой длины и не слишком продолжительный год. Под Арктуром, насколько я знаю, на всех трёх планетах пользуются местными сутками и земными годами. У нас, кстати, осмысленнее было бы ввести год от равноденствия до равноденствия, то есть на тридцать дней меньше земного, а не почти вдвое длиннее. Все равно вся жизнь сосредоточена на экваторе, и сельскохозяйственный цикл привязан к переходам Солнца через экватор, так что было бы проще. А так вас, возможно, шокирует, что вчера было 56 сентября.