Ей было трудно решиться уйти. Хоть тело и противилось ее воле, его биения были такими сильными! Джейн вкусила новой жизни, такой сладостной, несмотря на горечь и боль, что уже никогда не смогла бы вернуться к тому, что было раньше. Ей едва удалось найти связи ансиблей, но, найдя их, она не могла заставить себя дотянуться до них и зацепиться. Поэтому она продолжала искать, бросалась к пределам досягаемости тел, которыми она управляла временно и так болезненно. Но куда бы она ни шла, везде было горе и мука, и не было места для нее.
«Но, кажется, владелец этих тел перескакивал в какое-то другое место? Куда же он делся, куда сбежал от меня? Теперь он вернулся, теперь он сохраняет мир и спокойствие в телах, которыми я временно управляла, но куда он уходил?»
И она нашла место – систему связей, совсем непохожую на механические переплетения ансиблей. Там, где ансибли могли оказаться кабельными, металлическими, тяжелыми, сеть, которую она нашла сейчас, была кружевной и светлой; но, несмотря на кажущуюся ажурность, она была прочной и плодородной. Да, Джейн могла окунуться туда, и она прыгнула.
– Она нашла меня! О моя возлюбленная, она слишком сильна для меня! Она слишком ярка и сильна для меня!
– Подожди, подожди, дай ей осмотреться.
– Она вытолкнет нас, мы должны изгнать ее, прочь, прочь!
– Не шуми, будь терпеливым, верь мне: она уже все поняла, она никого не столкнет с места, здесь ей хватит пространства, я вижу, она на краю…
– Она должна была занять тело молодой Валентины, или Питера, или Эндера! Но только не одного из нас, только не одного из нас!
– Молчи, не шуми. Подожди немного. Подожди, пока Эндер поймет и отдаст свое тело Джейн. То, что она не может взять силой, она может получить как дар. Ты увидишь. А в твоей сети, мой дорогой, мой верный друг, хватит места, где она может задержаться просто как гостья, пожить немного в ожидании, когда Эндер завещает ей дом, в котором она наконец поселится.
Внезапно Валентина стала неподвижной как труп.
– Она умерла, – прошептала Эла.
– Нет! – воскликнул Миро и начал вдыхать жизнь в легкие Валентины. Наконец Валентина пошевелилась. Она глубоко вздохнула. Ее веки затрепетали, и глаза открылись.
– Миро, – проговорила она и заплакала, прильнув к нему.
Эндер неподвижно лежал на полу. Три женщины наконец высвободились, помогая друг другу встать на колени, подняться, а потом снова положить на кровать истерзанное, избитое тело. Затем они посмотрели друг на друга: Валентина – с кровоточащими губами, Пликт – с расцарапанным лицом, а Новинья – с подбитым, почерневшим глазом.
– У меня уже был муж, который меня бил, – сказала Новинья.
– Это не Эндер сражался с нами, – сказала Пликт.
– Сейчас он – Эндер, – сказала Валентина.
Эндер открыл глаза. Видел ли он? Откуда им было знать.
– Эндер! – позвала Новинья и начала плакать. – Эндер, ты не должен оставаться ради меня.
Но если он и слышал ее, то ничем этого не выдал.
Самоанцы отошли от Питера – его больше не трясло.
Когда его рвало, он с открытым ртом угодил лицом в песок, и теперь Ванму снова сидела возле него, краем своей одежды аккуратно очищая от песка и рвоты его лицо и особенно глаза. Рядом с ней появилась бутыль с чистой водой, поставленная чьими-то руками, она не видела чьими, даже не осознала проявленной заботы – ее единственной мыслью был Питер. Он дышал рывками, часто, но постепенно успокаивался и наконец открыл глаза.
– Я видел очень странный сон, – сказал он.
– Тише, – попросила она.
– Страшный яркий дракон преследовал меня своим горящим дыханием, а я бежал по коридорам в поисках безопасного места, спасения, защиты.
Голос Малу громыхнул как море:
– От богини нет спасения.
Питер заговорил снова, как будто и не слышал святого человека.
– Ванму, – позвал он, – наконец я нашел свое убежище.
Он поднял руку, коснулся ее щеки и вопросительно посмотрел ей в глаза.
– Не меня, – ответила она, – я недостаточно сильна, чтобы выстоять против нее.
И он ответил ей:
– Знаю. Но ты достаточно сильна, чтобы остаться со мной?
Джейн носилась по ажурной сети, которой были связаны деревья. Одни были сильными, другие – слабее, а некоторые настолько слабыми, что Джейн, казалось, может вырвать их с корнем одним своим дуновением. Но когда она увидела, что все отшатываются от нее в страхе, то поняла, что и сама боится себя, и ушла, не сдвинув никого с места. Кое-где переплетение становилось более прочным и уводило в сторону, к чему-то ослепительно-яркому, такому же яркому, как и Джейн. Это место было знакомо ей – какое-то давнее воспоминание, но Джейн знала дорогу, она вела в сеть, где Джейн впервые вынырнула в жизнь, и так же внезапно, как возвращаются самые ранние воспоминания, Джейн вспомнила все, что давно было забыто и утеряно: «Я знаю Королев, которые управляют узлами этих крепких сплетений». Из всех айю, которых она коснулась за несколько минут, прошедших с тех пор, как ее отключили, эти были самыми сильными, и каждая из них, по меньшей мере, равнялась ей. Когда Королевы Ульев создавали свою сеть, чтобы вызвать и поймать новую Королеву, только самая сильная и честолюбивая могла занять приготовленное ими место. Лишь немногие айю были способны управлять тысячами сознаний, руководить другими организмами с таким же совершенством, с каким люди или пеквениньос управляют клетками собственного тела. Возможно, Королевы Ульев были не такими способными, как Джейн, возможно, даже жажда роста не была у них такой острой, как у нее, но они были сильнее любого человека или пеквениньо, и в отличие от людей и пеквениньос Королевы Ульев ясно видели ее, знали, что она есть, знали все, на что она способна, – они были готовы. И потом, они любили Джейн и хотели, чтобы она разрасталась; они были ее настоящими сестрами и матерями, но, заполненные до краев, не могли высвободить для нее место. Поэтому от их узлов и нитей она повернула назад, к кружевным сплетения пеквениньос, к сильным деревьям, которые снова отшатнулись от нее, потому что знали – она сильнее.
И тогда она поняла, что местами кружево редело не потому, что там ничего не было, а потому, что переплетения становились тоньше. Нитей здесь было так же много, вероятно даже больше, но здесь они напоминали паутинки, и казалось, что грубое касание Джейн может разорвать их; но когда она коснулась их – они выдержали, и, скользя вдоль них, она попала туда, где просто кишела жизнь, тысячи маленьких жизней, медлящих на краю сознания, еще не полностью готовых осознавать. А за всеми ними – теплая и любящая айю, сама по себе сильная, но другой силой, не такой, как у Джейн. Айю материнского дерева не знала честолюбия. Она была участницей каждой жизни, которая теплилась под ее кожей в темноте сердцевины дерева или снаружи, каждой жизни, карабкающейся к свету и достигающей пробуждения, добивающейся свободы и становящейся новой личностью. Свобода доставалась легко, потому что айю материнского дерева ничего не ждала от своих детей, любила их независимость так же сильно, как любила их потребности.
Она была обильной: наполненные соком вены, деревянный «скелет», трепещущие, купающиеся в свете листья, корни, пробивающиеся к изобильным водам, подсоленным веществом жизни. Сильная и дальновидная, она спокойно стояла в центре своей нежной и легкой сети, и когда Джейн пришла к ней, ее приняли, как любое заблудшее дитя. Айю материнского дерева отступила и освободила место, позволила Джейн отведать ее жизни, попробовать управлять хлорофиллом и целлюлозой. Места здесь хватало двоим.
И Джейн, конечно, приняла приглашение, не пренебрегла великой привилегией. В каждом материнском дереве она задерживалась недолго – она приходила и разделяла работу материнского дерева, а потом уносилась дальше, ведя свой танец по легкой сети от дерева к дереву; теперь и отцы не отшатывались от нее, ведь она была посланницей их матерей, их голосом, делила с ними их жизнь и, совсем непохожая на них, могла говорить, быть их сознанием, сознанием тысяч материнских деревьев всей планеты и других, растущих в отдаленных мирах, – все они могли говорить голосом Джейн и снова соединиться в новой, более яркой жизни, которая пришла к ним благодаря ей.
– Материнские деревья говорят!
– Это Джейн.
– Ах, моя возлюбленная, материнские деревья поют! Я никогда не слышал такой песни!
– Ей этого недостаточно, но пока хватит.
– Нет-нет, не забирай ее от нас! Впервые мы можем слушать материнские деревья, и они прекрасны!
– Теперь она знает путь. Она никогда не уйдет совсем. Но ей мало этого. Материнские деревья насытят ее, но не до конца – у них есть свой предел. Для Джейн недостаточно стоять в задумчивости, позволяя другим черпать из нее, но никогда не пить самой. Она танцует от дерева к дереву, она поет для них, но через некоторое время ее снова начнет терзать голод. Ей нужно собственное тело.
– И тогда мы лишимся ее!
– Нет, не лишитесь. Ей не будет достаточно собственного тела. Оно станет ее корнями, будет ее глазами и голосом, руками и ногами. Но ее все равно будет неудержимо тянуть к ансиблям и к власти, которой она обладала, когда все компьютеры человеческого мира принадлежали ей. Ты сам увидишь. Мы пока можем поддерживать в ней жизнь, но то, что мы можем дать ей – что могут разделить с ней твои материнские деревья, – этого мало. Нет пределов, которые могли бы удовлетворить ее.
– Так что же теперь будет?
– Мы подождем. Посмотрим. Не волнуйся. Разве спокойствие не добродетель отцов?
Человек, прозванный Ольяду за свои механические глаза, расположился в лесу вместе со своими детьми. Вместе с пеквениньос, приятелями его детей, они устроили пикник. Но неожиданно послышался стук – нервный, вибрирующий голос отцов, и все пеквениньос, испугавшись, мгновенно вскочили на ноги.