– Мне показалось, – сказала Эла сухо, – что ты уже назвала десколадеров людьми.
– А что, нельзя? Мы же не знаем, как они выглядят. – Квара смутилась. – Я имела в виду, что у них есть язык, что они…
– Мы здесь именно для того, чтобы решить, – вмешался Огнетушитель, – кто такие десколадеры – раман или варелез. Проблема перевода – всего лишь маленький шаг на пути к этой цели.
– Большой шаг, – поправила его Эла. – Но у нас не хватает времени, чтобы сделать его.
– Пока мы не знаем, сколько времени нам потребуется, – возразила Квара. – И насколько я понимаю, у тебя нет оснований для такой уверенности.
– Я совершенно уверена, – ответила Эла, – потому что мы только и делаем, что сидим и болтаем, наблюдая, как Миро и Вэл смотрят друг на друга с одухотворенным выражением на лицах. Не нужно быть гением, чтобы понять, что к тому времени, как выйдет кислород, мы не сдвинемся с нулевой точки.
– Другими словами, – изрекла Квара, – нам пора прекратить убивать время.
И она повернулась назад к своим записям и распечаткам.
– Но мы не убиваем время, – тихо произнесла Вэл.
– Да? – ехидно переспросила Эла.
– Я жду, когда Миро скажет мне, как можно было бы вернуть Джейн в реальный мир. Есть тело, чтобы принять ее. И тогда звездные перелеты возобновятся. А его старый и верный друг станет живой девушкой. Я жду.
Миро покачал головой.
– Я не хочу потерять тебя, – сказал он.
– Это не поможет, – отрезала Вэл.
– Но это так, – возразил Миро. – В теории все просто. Конечно, разъезжая по Лузитании на флайере, я мог прийти к выводу, что «Джейн в Вэл» может быть «и Джейн, и Вэл». Но после того, как тебе пришлось пройти через это, я больше не могу сказать, что…
– Заткнись, – оборвала Вэл.
Такой тон был совсем для нее не характерен. Миро заткнулся.
– Не говори больше об этом, – попросила она. – От тебя мне нужны такие слова, которые помогут мне отказаться от этого тела.
Миро покачал головой.
– Последуй своему собственному совету, – настаивала она. – Не останавливайся. Говори. Повышай ставки или заткнись. Лови рыбку или оборви крючок.
Миро понял, чего она хочет. Она объясняла ему, что единственное, что поддерживает ее в этом теле и привязывает к этой жизни, – это он. Ее любовь к нему. Их дружба и партнерство. Сейчас и помимо Вэл было кому заняться дешифровкой, и Миро вдруг понял, что и это входило в план с самого начала – взять Элу и Квару, чтобы Вэл не могла счесть себя необходимой. Но оставался Миро, и Вэл не может так просто отказаться от него. Но она должна, должна уйти.
– Какая бы айю ни жила в тебе, – сказал Миро, – ты будешь помнить все, что я говорю.
– Тебе придется учесть и это, – отозвалась Вэл. – Говори правду.
– Как я могу! – возразил Миро. – Правда в том, что я тебя…
– Заткнись! – потребовала Вэл. – Не повторяй этого снова. Это ложь!
– Нет.
– Да! Это полный самообман с твоей стороны, тебе пора бы опомниться и посмотреть правде в глаза, Миро! Ты уже выбрал между мной и Джейн. А сейчас ты просто делаешь шаг назад, потому что тебе не нравится быть в шкуре человека, который совершил такой жестокий выбор. Но ты никогда не любил меня, Миро. Меня ты никогда не любил. Конечно, тебе нравилось работать с единственной женщиной, которая была поблизости. Обычный биологический императив сыграл шутку с отчаянно одиноким молодым человеком. А что я? Думаю, ты любил не меня, а свою память о дружбе с настоящей Валентиной, сохранившуюся с тех пор, когда вы вместе с ней вернулись из космоса. И потом, тебе нравилось ощущать свое благородство, говоря мне о любви, чтобы сохранить мне жизнь, когда Эндер лишил меня своего внимания. Но все это ты делал ради себя. А меня ты никогда не понимал и никогда не любил. Ты любил Джейн, Валентину и самого Эндера, настоящего Эндера, а не этот скульптурный контейнер, который он создал ради того, чтобы обособить все те добродетели, к которым сам больше всего стремился.
Ее просто трясло от исступления и обиды. На нее это было настолько не похоже, что удивлен был не только Миро, но и остальные. Но все же ему показалось, будто он понимает, что с ней происходит. Это было в ее духе – накрутить себя до ненависти, до бешенства и на этой волне убедить себя отказаться от жизни. Как всегда, ради других. Альтруизм, доведенный до совершенства. Ничья другая смерть не подарит остальным шанс вернуться домой, завершив работу. Только смерть Вэл позволит Джейн жить – она получит новую плоть и унаследует воспоминания. Вэл должна была уговорить себя, что ее жизнь сама по себе не имеет никакой ценности ни для нее, ни для окружающих, что ее единственная ценность – в смерти.
И она хотела, чтобы Миро помог ей. Она требовала от него жертвы. Помочь ей решиться уйти. Помочь ей захотеть уйти. Помочь ей возненавидеть эту жизнь.
– Хорошо, – сказал Миро. – Ты хочешь правды? В тебе ничего нет от Валентины, ты пуста, Вэл, и всегда была такой. Ты у нас сама доброта, сидишь тут, разглагольствуешь, только се́рдца в тебе никогда не было. Эндер чувствовал потребность создать тебя не потому, что в нем действительно были какие-то из тех добродетелей, которые ты предположительно воплощаешь, но потому, что у него их не было. Вот почему он так сильно восхищался ими. Поэтому, когда он создал тебя, он не знал, что в тебя вкладывать. Получилась пустышка. Совершенный альтруизм – ха! Так какую жертву приносит тот, кто никогда не жил, отдавая свою нежизнь?
Некоторое время Вэл удавалось себя сдерживать, а потом слезы потекли по ее щекам.
– Ты говорил, что любишь меня.
– Жалел. В тот день, на кухне Валентины, помнишь? Но правда в том, что я просто хотел произвести на Валентину хорошее впечатление. На другую Валентину. Показать ей, какой я хороший парень. Вот в ней действительно присутствуют некоторые из этих самых добродетелей, и для меня очень важно, что́ она обо мне подумает. Поэтому… я влюбился в такое существо, которое достойно уважения Валентины. Именно тогда я любил тебя больше, чем когда-либо. А потом мы поняли, в чем на самом деле состояла наша миссия, и ты внезапно перестала умирать, а я, связанный своим «Я люблю тебя», должен был идти все дальше и дальше, чтобы держать слово, хотя становилось все яснее, что я скучаю по Джейн, скучаю по ней так безутешно, что мне даже больно, а единственная причина, по которой я не могу вернуть ее, в том, что ты не хочешь уйти…
– Пожалуйста, – проговорила Вэл. – Это слишком больно. Я не думала, что ты… Я…
– Миро, – вмешалась Квара, – я много дерьма видела в своей жизни, но то, что ты делаешь сейчас…
– Заткнись, Квара, – оборвала ее Эла.
– Вот еще, ты кем себя возомнила, королевой корабля? – огрызнулась Квара.
– Дело не в тебе, – объяснила Эла.
– Знаю, дело в Миро, который ведет себя как последняя сволочь…
Огнетушитель аккуратно оттолкнулся от своего кресла, и в следующее мгновение его сильная рука уже зажимала рот Квары.
– Сейчас не время, – тихо произнес он. – Ты ничего не понимаешь.
Она высвободила лицо:
– Я понимаю достаточно, чтобы видеть, что это…
Огнетушитель повернулся к работнице Королевы Улья.
– Помоги нам, – сказал он.
Она поднялась и с удивительной быстротой вынесла Квару из главного отсека шаттла. Где Королева Улья изолировала Квару и каким образом обуздала, совершенно не интересовало Миро. Квара была слишком зациклена на себе, чтобы разобраться в маленьком спектакле, который разыгрывали Миро и Вэл. Но другие поняли.
Главное, чтобы Вэл не поняла. Она должна была верить, что он действительно думает то, что говорит сейчас. И это почти работало до того, как вмешалась Квара. Но теперь они потеряли нить разговора.
– Знаешь, Вэл, – сказал Миро устало, – не важно, что я говорю. Потому что ты все равно не уйдешь. И знаешь почему? Потому что ты – не Вэл. Ты – Эндер. И, несмотря на то что Эндер может взорвать целую планету ради спасения человеческой расы, его собственная жизнь священна. Он никогда не откажется от нее. Ни от одного клочка. Включая тебя – он никогда тебя не отпустит. Поскольку ты последняя и величайшая из его иллюзий. Если он откажется от тебя, то утратит последнюю надежду на то, что он действительно хороший человек.
– Чепуха, – возразила Вэл. – У него только один способ подтвердить, что он хороший человек, – отказаться от меня.
– Согласен, – кивнул Миро. – Только в действительности ему далеко до хорошего человека. И потому-то он и не сможет от тебя отказаться. Даже ради того, чтобы подтвердить свою добродетель. Потому что нельзя обмануть айю. Он может обдурить кого угодно, но не твое тело. Он просто недостаточно хорош, чтобы отпустить тебя.
– Так, значит, ты ненавидишь Эндера, а не меня?
– Нет, Вэл. Я не испытываю ненависти к Эндеру. Просто он не совершенство, а обыкновенный человек, вот и все. Как и я, как любой другой. Как настоящая Валентина, если уж на то пошло. Только в тебе живет иллюзия совершенства – ну да ладно, ты ведь не настоящая. Ты просто Эндер, который переоделся Валентиной. Ты сойдешь со сцены, и ничего не останется, ты что-то вроде стертого грима или снятой маски. И ты действительно веришь, что я мог любить все это?
Вэл развернула кресло.
– Я почти верю, что ты говоришь искренне, – проговорила она.
– А мне трудно поверить, что я могу говорить такое вслух, – подхватил Миро. – Но ведь ты именно этого хотела, так ведь? Чтобы я был честным с тобой, чтобы и ты, может быть, смогла быть честной с собой и понять, что твоя жизнь – и не жизнь вовсе, а просто постоянное признание Эндера в своей неадекватности как человеческого существа. Ты – детская чистота, которую, как он думал, он потерял, но правда в том, что еще до того, как его забрали от родителей, еще до того, как он попал в Боевую Школу, до того, как из него сделали совершенную машину для убийства, он уже был жестоким убийцей, которым всегда боялся быть. Именно этот факт Эндер всегда пытался представить в другом свете. Но как бы то ни было, он убил человека еще до того, как стал солдатом. Разбил голову мальчишке. Бил и бил его, и ребенок больше не очнулся. Родители больше никогда не видели его живым. Ребенок был препротивный, но не заслуживал смерти. Эндер с самого начала был убийцей. Вот что отравляет его жизнь. Вот зачем ты ему понадобилась. И Питер тоже. Чтобы одну свою часть – мерзкого, жестокого убийцу – впихнуть в Питера. А потом смотреть на совершенную тебя и твердить: «Смотрите, какая прекрасная штука была во мне!» И чтобы мы все ему подыгрывали. Но ты не прекрасна, Вэл. Ты – жалкое покаяние человека, вся жизнь которого была ложью.