Кое-что о «злых матерях», «безответственных отцах» и «настроенных против детей»
9.1. «После посещения отца ребенок выходит из себя!»
Констатация фактов подобного рода часто является главной причиной, по которой матери выступают против того, чтобы ребенок посещал отца. Мать Альберта рассказывает, что ее пятилетний сын в ночь перед встречей с отцом плохо спит, а вечером, после возвращения, он взбудоражен, не хочет ложиться спать, не слушает, что говорит мать, или агрессивно шипит на нее. Только через несколько дней он становится прежним, становится нежным и дружелюбным. Даже воспитатель из детского сада знает, что Альберт накануне встречался с отцом – потому что два последующих дня мальчик проявлял агрессию по отношению к другим детям, и с ним было не сладить. Подобное раздражение перед и особенно после посещений родителя, который ушел из семьи, – скорее правило, чем исключение.
Это связано с тем, что ребенок участвует в новых взаимоотношениях. То, чем для него являются объекты, зависит не только от их индивидуальности, но и от паттернов (образцов) отношений, например, таких: отец и мать принадлежит друг другу и присутствуют оба; я могу переключаться с одного на другого и т. д. И вдруг выясняется, что видеть отца – значит обходиться без матери, а чтобы быть с матерью (снова), приходится оставить отца. К этому добавляется мучительная незащищенность маленьких детей. В их головах – рой вопросов: что происходит с отцом во время моего отсутствия? Будет ли он еще там на следующей неделе, если я уйду сейчас (если ребенок вообще понимает, что значит «на следующей неделе»)?
Смена объекта каждый раз активирует переживания развода, а вместе с ними – типичные страхи, агрессивные аффекты и чувство вины. Многие дети воспринимают визит или возвращение как предательство по отношению к оставленному родителю. Здесь конфликты лояльности возникают без действий со стороны взрослых. Один из вариантов разрешения конфликта – проецировать вину на родителя, прежде всего на того, с кем безопаснее, то есть на мать. Обвинения типа «Ты забрала у меня моего папу», «Ты разлучаешь нас» или «Ты позволяешь мне чувствовать себя плохо, и я боюсь потерять его, потому что не могу быть с ним» показывают содержание агрессивного поведения детей после таких посещений.
Какой следует вывод? Стоить ли прекратить посещения? Даже некоторые эксперты и консультанты, в том числе семейные врачи, советуют успокоить ребенка. Мне эти рекомендации напоминают традиционное поведение медицинских сестер в детских больницах, практиковавшееся еще несколько лет назад: посещения ребенка родителями ограничивались чуть ли не одним днем в неделю – объяснялось это тем, что дети ведут себя спокойнее, дружелюбнее и быстрее приспосабливаются, если остаются одни с сестрами, и, наоборот, они агрессивные и капризные после визита родителей. Сейчас в больницах прижилось мнение, что волнение для ребенка полезнее такого «приспосабливания». Раздражение свидетельствует о честных отношениях, оно является результатом горя или борьбы с разлукой, а спокойствие – это смирение. Время с любимыми объектами (родителями) должно сводиться к минимуму, нужно частично забыть о них, чтобы понравиться доступным объектам (сестрам) или чтобы их бояться. Дети (во всяком случае, до шести лет), родители которых не посещали их в больнице или посещали редко, безусловно, не совсем такие, какими были раньше: доверие и отношения в целом пострадали, пострадала и их уверенность в себе.
Несомненно, ребенку после развода нужен покой. Но не столько свой собственный, сколько родительский. Ребенок должен почувствовать, что он может жить в новом мире – без постоянной готовности сражаться. Что касается посещений, он должен знать, что хоть старые отношения не восстановить, контакты с каждым родителем возможны при одновременном исключении другого; нужно научиться уходить и верить, что покинутый объект останется с ним. Прекращение посещений подтвердит страх ребенка потерять другого родителя. Поскольку в этих случаях он чаще всего «списывает отца со счетов», следующее за этим более простое возобновление отношений является иллюзией. С другой стороны, раздражение после визитов отца начнет снижаться не скоро. По меньшей мере, потребуются месяцы. Иногда такие проявления сохраняются очень долго – как нормальная реакция на нежелательную жизненную ситуацию или горе, часть осознанного решения проблемы.
9.2. «Мама, я не хочу к папе!» и «папа, я хочу остаться с тобой!»
Проблемы, связанные с посещениями, иногда усугубляются тем, что ребенок сопротивляется посещениям. Тогда матери еще труднее обеспечить продолжение контактов, поскольку сам ребенок не хочет видеть отца.
В подавляющем большинстве случаев «отказ от отца» подкрепляется теми же проблемами, которые вызывают раздражение у детей после встреч с ушедшим родителем. Отказ видеться с отцом, как правило, – обратная сторона страха быть разлученным с матерью или нежелания прерывать отношения, прекрасные и приятные в данный момент. Но это не значит, что сопротивление нужно игнорировать. Дело в том, что в обоих случаях есть опасность, что ребенок станет воспринимать отца как «зло», которое забирает мать, или, наоборот, будет воспринимать мать как «злую», раз она от него, ребенка, отказывается. Возникает чувство беспомощности, приводящее в ярость, а в определенных обстоятельствах способное превратиться в нарциссическую травму, подорвать уверенность в непрерывности отношений. В этой ситуации может помочь вовремя оказанная поддержка, которая снизит тревогу.
Например, трехлетняя Сюзанна, отец которой обратился ко мне в отчаянии, потому что дочь всегда кричала и сопротивлялась, не желая никуда идти с ним. «Передача» ребенка происходила следующим образом. Мать заранее одевала девочку, отклоняя ее желание играть – «потому что скоро придет папа». Когда отец приходил, он пытался взять малышку на руки, а Сюзанна убегала от него, плача и цепляясь за мать, или пряталась в своей комнате. Мать тоже пребывала в отчаянии – ей не хотелось «отнимать» дочь у отца, который ее очень любил. С другой стороны, ей не хотелось и выходить из роли любящей и доступной защитницы, отсылая ребенка против его воли. Бывшие супруги сохранили хорошие отношения, и нам удалось решить проблему. Очень важную роль играло время. Отец стал приходить, когда Сюзанна играла, одна или с матерью, и чувствовала себя комфортно. Он осторожно принимал участие в игре и таким образом возобновлял отношения, прерванные на несколько дней (или несколько недель). Вскоре мать уже могла оставить отца и дочь вдвоем. Потом отец начал делать Сюзанне заманчивые предложения: поехать в парк «Пратер» или на игровую площадку; сходить за трехколесным велосипедом, который стоял в его новой квартире; пойти послушать уличных музыкантов и т. д. Девочке нравилось чем-то заниматься, она ждала визитов отца с нетерпением, позволяла себя увлекать – иногда ему, иногда матери, иногда обоим. И наконец, радостная, она отправлялась в путь с папой, забыв даже попрощаться с матерью. С психологической точки зрения в новых условиях «передача» ребенка потеряла характер разлуки. Отец не отнимает дочь у матери, а устанавливает с ней отношения, дает время на привыкание, и ребенок не просто уходит с ним, а идет в «Пратер» или к музыкантам – имеет право голоса во всем, а не просто подчиняется воле взрослых. Кстати, Сюзанне не потребовалось много времени, чтобы начать строить собственные планы еще до появления отца и надеяться что-то предпринять вместе с ним[113].
У детей старшего возраста (около пяти лет) эта форма сепарационной тревоги не так остро проявляется, но напряжение увеличивается из-за конфликтов лояльности, которые частично инициируют родители, как описано в предыдущей главе, а частично – сами дети (см. выше). Маленький Франц, как показало психологическое обследование, опасался ранить мать, проявляя радость по поводу посещений отца. Вечером, когда мать напоминала ему о завтрашнем дне посещения, мальчик начинал ныть: «Это обязательно?», «Я хочу с тобой!» и т. д. Когда появлялся отец, Франц прятался, демонстративно бежал к матери и всегда покидал квартиру, громко протестуя. Однако он быстро успокаивался вне поля зрения матери; сцен не было, когда отец забирал его из детского сада (по словам воспитателя); вечером демонстративное поведение повторялось – теперь уже мальчик не хотел расставаться с отцом.
Еще один мотив сопротивления визитам – сильное желание детей восстановить семью в полном составе. Когда приходит отец, они хотят не уезжать с ним, а чтобы он остался, то есть протестуют не против отца, а против развода. Конечно, порой ребенок отвергает отца как личность или в большей степени идентифицирует себя с матерью, а та открыто пренебрегает бывшим супругом. Бывает, что пережитая обида сильнее потребности в отце, бывает, ре
После этого судья вынес решение, запрещающее отцу посещать ребенка в течение полугода. Это типичный пример превышения полномочий. Конечно, ребенок болел, но не из-за встреч с отцом, а из-за того, как родители их обставляли. Компетентная медицинская экспертиза, тем не менее, установила, что соответствующие болезни симптомы проявляются без органических изменений и причиной могут быть психические нагрузки. Поэтому в таких случаях необходимо психологическое обследование.
бенок всю свою ненависть к матери или к себе переносит на отца, подсознательно делая его «козлом отпущения». Или ждет наказания за лояльность к матери. Или конфликт лояльности настолько мучителен, что ребенок предпочитает отказаться от объекта, кажущегося ему в настоящий момент менее важным. Все это нельзя оставлять без внимания, нужно обязательно разобраться, в чем дело. Если вы точно знаете, в чем проблема ребенка, почти всегда можно вместе с родителями найти решение (ср. также разделы 10.1 и 10.2).
9.3. «Настроенный против» ребенок
Раздражение детей после визитов отца и отказ от встреч не просто приводят многих родителей в замешательство или отчаяние. В этих проблемах они почти всегда усматривают вину другого родителя, его негативное влияние на ребенка. Похоже, никому не приходит в голову мысль, что выстраивание отношений развода влечет за собой значительные трудности для ребенка и что боль длится долго. Родители могут не знать о сложной динамике развода для детской психики, но даже это, вероятно, лишь половина правды. Иногда создается впечатление, что подобного рода подозрения в адрес бывшего супруга/супруги – результат неправильного понимания сложившейся картины, в которое дети вносят свою лепту. Так, четырехлетний Якоб, который на протяжении трех-четырех дней после посещения отца игнорировал все замечания, распоряжения и запреты матери, бросил ей однажды, рыдая: «Ты – совсем злая, потому что выгнала папу!» А когда, оцепенев, она спросила: «Кто это сказал?» – Якоб ответил: «Папа, бабушка, все так говорят!» – и убежал. После этого мать обратилась ко мне, желая получить подтверждение, что регулярные посещения отца дурно влияют на сына.
Тот, кто имеет дело с детьми, знает, как часто они приписывают другим постыдные и опасные мысли, обвиняют в словах третьих лиц. Вопрос матери («Кто это сказал?») в тот момент показался ребенку удачным, он смог переложить ответственность за свою ярость на другого. Тут мы должны себя спросить, почему мать задала именно этот вопрос, а не спросила, например: «Тебе все еще грустно, что папа больше не живет с нами?», или: «Ты веришь, что только я не хотела больше с ним жить?», или совсем просто: «Иди сюда, я знаю, что ты несчастен, но все будет хорошо!», либо еще лучше: «Иди сюда, расскажи, чем именно ты обеспокоен!». Так она могла снять у ребенка боль, сигнализировать ему о понимании и предложить поговорить о том, что с ним происходит. Но мать Якоба спросила: «Кто это сказал?» А данный вопрос подразумевает: «Ты не можешь сам так думать, я тебе ничего не сделала!» и «Это должен быть кто-то, кто использует тебя, чтобы мне навредить. И кто это может быть, если не твой отец и его семья!». Вероятно, отец действительно сделал такое или подобное замечание, например, чтобы защититься от обвинения в том, что он ушел. А мать, очевидно, не учитывает возможность, что ее сын сам может предъявлять ей упреки. Примечательно здесь и то, что из всех возможных реакций на упрек Якоба особенно привлекательной оказалась возможность поймать отца с поличным.
Я встречал в своей практике случаи, когда матери и воспитатели буквально ждут «подстрекательства» со стороны разведенного партнера. Изо всех сил пытаются защитить свою версию событий – что второй родитель злонамеренно настраивает ребенка против них. Причем выглядит все так, будто они этого действительно хотят. В беседах скоро выясняется, что возбуждение, которое испытывает ребенок во время встреч с отцом и после них, – проблема, которая оказывается для родителей в чем-то выгодной. Мать Якоба, например, рассказала, что ей правила посещения ребенка отцом, которые определил суд, с самого начала казались ужасными и что она страдала каждый раз, когда случался такой визит[114]. В другом случае отец не позволял себе смириться с тем фактом, что опека над дочерью была предоставлена бывшей жене. Он ждал подходящего момента, чтобы воспользоваться «неблагоприятным влиянием матери». Когда дочь начала упрекать отца, выражать недовольство по поводу его новой подруги, тот пришел к выводу, что ребенка, должно быть, подстрекает мать.
На этом примере и на примере Якоба мы замечаем еще одну функцию подобных обвинений: они помогают родителям снять с себя ответственность за смену настроений и агрессивность ребенка. Общая тенденция, характерная для многих родителей, – отрицать боль и проблемы, которые развод приносит детям. Говоря о «теории подстрекательства», я не утверждаю, что у отцов совсем не бывает коварных умыслов по поводу детей, пренебрежения матерью и наоборот. Конечно, бывает и так, но это скорее исключение. Уничижительные замечания обременительны для детей, таким образом родители вселяют в них неуверенность и погружают их в конфликт лояльности. Однако крайне редко в этом бывает замешан лишь один из родителей. Мать Якоба рассказывала мне, как она беседует с мальчиком: «Ты еще поймешь, что люди не всегда говорят правду». Или, когда однажды Якоб сказал, что папа любит его больше, чем мама: «Твой папа, сынок, вообще никого по-настоящему не любит – только себя». Ей не пришла в голову мысль, что она точно так же дискредитирует отца, как он – ее. Вместе с тем, обвинения подобного рода – не единственная причина возникновения постразводных проблем у детей.
9.4. Любовь ребенка к ушедшему супругу пугает и приносит боль
Я спросил мать Якоба, что за интерес бывшему мужу настраивать ребенка против нее. Из ее рассказала стало ясно: муж не мог принять тот факт, что она освободилась от него путем развода, что ему пришлось оставить сына, которым он гордился, поэтому он ненавидел ее за это и хотел забрать ребенка. Почти все матери и отцы так или иначе обвиняли своих бывших супругов в том, что те настраивают детей против них. Это всегда вопрос ненависти или мести, защиты от чувства вины и необходимости побеждать, следствие страха потерять ребенка и его любовь. Там, где у нас была возможность работать с обоими родителями, оказалось, что интерпретации такого рода – в основном правильные, но они не иллюстрируют осознанные взгляды и стратегии действий. Как и мать Якоба, другие наши пациенты не знали, что выставляют бывшего партнера в плохом свете перед ребенком. Они думали, что сами пережили разочарование и смогли удержать ребенка от отношений, которые могут разочаровать (хотя и придерживались мнения, что он должен любить обоих родителей). После консультаций эти родители сумели признаться в желании единолично владеть любовью ребенка (либо в том, что испытывают страх его потерять). На историю матери Якоба стоит обратить внимание еще и потому, что эта история описывает не только бывшего супруга, но и собственную (прежде всего подсознательную) психологическую ситуацию женщины. В принципе, достаточно всего лишь прислушаться, чтобы уловить остатки ярости к бывшему партнеру и тайное удовлетворение из-за того, что тот тоскует по ребенку, – но также и страх: вдруг ему удастся отнять сына или его любовь?
В описанной выше «теории подстрекательства» мы обнаруживаем довольно важную часть «психологической правды». Лишь в редких случаях отец или мать сознательно и целенаправленно пытаются настроить детей против второго родителя. Уничижительные замечания «случаются» регулярно, но в большинстве случав бывшие супруги их даже не замечают. С другой стороны, такое поведение – повседневная особенность отношений после развода, оно отражает психологические проблемы, которые типичны почти для всех разведенных родителей. «Неразрешенная» агрессия против бывшего партнера, чувство вины, которое подрывает самооценку, страх потерять ребенка… Начинается борьба за привязанность и верность и, в конечном счете, – за исключительность любви ребенка. Хорошие отношения сына или дочери с другим родителем кажутся постоянной угрозой, которую нужно устранить. Иногда бой ведется открыто. Но чем больше бывшие супруги знают о важности обоих родителей для ребенка после развода, тем более тонкие методы используются в этой борьбе. Для себя эти отцы и матери поддерживают образ ответственного родителя, готового сотрудничать с бывшим партнером, и обвиняют во всем вторую сторону.
В данной борьбе родители – враги самим себе. Потому что чем реже ребенок видит разлученного с ним родителя, тем больше склонен его идеализировать. Это относится даже к детям, которые по какой-то причине не поддерживают связь с отцом. В этом случае идеализируется не конкретный, настоящий отец, а идеальный, совершенный родитель. Чем ограниченнее способность ребенка формировать триангулированные отношения, тем агрессивнее отношения с родителем, с которым он живет. Относительно изолированные отношения между одинокими матерями и их детьми, особенно когда ребенок только один, часто носят открыто садомазохистский характер: мать и ребенок чувствуют экзистенциальную зависимость друг от друга, борются и мучаются везде и всегда. И наоборот, отцы, живущие отдельно, которые борются за любовь ребенка против матери, увеличивают риск того, что дети со временем выберут субъективно более важного родителя – обычно мать – и прекратят дальнейшие контакты с «приходящим» отцом. Лишь в очень редких случаях кому-то из отцов удается так настроить ребенка, что тот отворачивается от матери. Чтобы прийти к такому отстранению, очень похожему на разлуку, ребенку ничего не остается, кроме как вырвать из сердца все доброе, что для него означает или когда-то означала мать. Это имеет катастрофические последствия для дальнейшего развития личности, а также является одной из причин, почему на детей нельзя возлагать ответственность за решение, с кем они хотят жить (ср. также ниже, с. 285 и далее).
9.5. «У отца ему разрешено все, а я, получается, злая!»
Эта проблема известна почти всем матерям. Ответственность за посещение школы и успехи в других сферах лежит на плечах постоянно находящегося рядом родителя – как правило, матери. Проводить с ребенком много времени не всегда получается, потому что есть профессиональная и бытовая нагрузка. Бюджет такой семьи, как правило, скромный, а вот «воскресным» отцам легче все разрешать любимому чаду и баловать его. С точки зрения ребенка, родители объединяют в себе два начала – помогающее и радостное, ограничивающее и запрещающее. Функция ограничения, как правило, ложится на плечи родителя, с которым живет ребенок, при этом другой может играть роль «идеального отца» или «идеальной матери», создавая иллюзию, что жизнь может быть легче и лучше. Дети иногда прямо об этом говорят. «Мне не пришлось бы идти в школу у папы!» – утверждает семилетняя Барбель, а Томми жалуется, что у папы ему всегда разрешают выбирать еду. Речь идет о проблеме, которую в целом трудно решить: желания и страхи родителей, потребности детей и разные педагогические аспекты играют здесь каждый свою роль, и они часто противоречат друг другу.
Прежде всего, сложно выяснить, действительно ли «расстановка сил» в доме матери и отца так различна. Я часто наблюдал, как матери боялись дисбаланса описанного выше типа. Это связано с эмоциональными проблемами, о которых мы уже говорили: матери опасаются, что дети станут их меньше любить из-за ограничений, и чем большее чувство вины из-за развода они испытывают, тем сильнее эти страхи. Нередко такие матери обвиняют отцов в том, что те слишком балуют детей. Хотя рассказы детей о том, что у папы можно без ограничений смотреть телевизор, допоздна не ложиться спать, что с ними там постоянно играют, а во время дождя не заставляют надевать куртку, часто не соответствуют действительности. Очевидная для детей стратегия – исполнять собственную волю, настраивая родителей друг против друга. Это безобидное явление встречается в каждой семье. Но в нормальной семье мать не поверила бы в то, что отец разрешает все, или, по крайней мере, поговорила бы с ним об этом. В худшем случае бывает, что один родитель делает так, а другой иначе[115]. Но ситуация бывает и гораздо сложнее. Матери и отцы похожи на адвокатов, которые используют все доказательства, какими бы сомнительными они ни были, желая увеличить вину второго родителя. Чаще всего это оборонительная борьба: каждый стремится разоружить другого, приписывает ему сознательное зло.
Часто ограничения, установленные родителем, которого посещает ребенок, действительно менее строгие. Один отец рассказывал мне: «Я вижу мою дочь Сенту всего раз в месяц, в выходные. Конечно, я стараюсь освободить эти дни от других дел, чтобы мы могли как можно больше общаться. И разве трудно понять, что я не требую от нее, чтобы она ровно в полвосьмого выключала свет, тем более что в воскресенье она может поспать подольше?!» Да, это можно понять. Но можно понять и мать, у которой из-за этого возникают проблемы.
В чем отличия режима с педагогической точки зрения и с точки зрения детской психологии? К сожалению, на этот вопрос нет четкого ответа. Я знаю детей, которые используют относительно свободные дни, проводимые у отдельно живущего родителя, чтобы заполнить нехватку отношений с ним, наслаждаются этим временем как каникулами, и это дает им возможность лучше переносить требования повседневности, меньше упрекать мать за необходимые ограничения, даже если они эти упреки и озвучивают.
Но я также знаю детей, у которых похожая ситуация приводит к разделению представлений об объектах: все хорошее, что могут предложить родители, приписывается отцу, а все плохое – матери. В дополнение к измерению «больше свободы» или «больше ограничений», как правило, существуют другие, индивидуальные различия в представлениях матерей и отцов о воспитании детей. Например, относительно, вежливости, поведения за столом, решения межличностных конфликтов, независимости и т. п. Есть дети, которые легко переключаются с одного режима на другой и даже выигрывают от этих различий, потому что так им легче адаптироваться к разным людям. А есть дети, которых это смущает, у них появляются внутренние конфликты, которые могут обострить социальные отношения.
Какой вариант мы увидим в конкретном случае, зависит, с одной стороны, от индивидуального психологического состояния ребенка (его можно установить путем соответствующего психологического обследования)[116], с другой – от типа отношений, которые существуют между родителями. Родители, чье взаимное недоверие в борьбе за любовь ребенка не слишком велико, имеют реальный шанс помочь детям и друг другу. В случае Сенты удалось достичь взаимопонимания. Отец говорил вечером, что в качестве исключения дочь может у него позже ложиться спать и что он считает правильным требование матери, чтобы в обычные
дни она шла в постель в половине восьмого. Пожелав Сенте хороших выходных с отцом, мать сама получила «долю» в этих хороших выходных. Были и другие соглашения. Например, отец не знал, что мать на протяжении долгих недель старалась делать так, чтобы Сента не лакомилась перед едой, и каждый раз внутренне содрогалась от возмущения, когда дочь рассказывала, что у папы она ела мороженое в 11 часов и вообще сладости в любое время, а если была сыта, могла за обедом ничего не есть. Кроме того, отец мог не отправить дочь чистить зубы вечером.
9.6. Воспитательный аспект отношений матери и ребенка после развода
Мать Сенты потихоньку начала исправлять свое воспитание. В ходе психоаналитически-педагогической работы с ней стало ясно, что выпады дочери были вызваны не только объективной сложностью положения одинокого родителя. Некоторые ограничения и ожидания, от которых защищалась восьмилетняя девочка, были следствием индивидуальных честолюбивых воспитательных представлений матери. Так, мать боялась школы, опасалась, что дочь может быть неуспешной в учебе, а виновата будет мама. Поэтому Сента должна была заботиться не только о собственных успехах, но и о чувстве полноценности матери. Фраза «Только попробуй получить двойку!» здесь имеет глубокое значение: мать Сенты переживала за оценки дочери как за оценку своих материнских способностей[117]. В результате она оказывала огромное давление на ребенка и сама зависела от ребенка. Мать боролась за то, чтобы ребенок учился для нее. Сента чувствовала свою силу и использовала ее в личных интересах. В то же время ей не позволили рассматривать школу как область личной ответственности. И еще мать не верила, что Сента сама сможет придерживаться однажды установленных правил, а также соблюдать ограничения и запреты без напоминаний и сопротивления. Поэтому каждое «нарушение» становилось драмой. Если отец в дождливую погоду просто напоминал: «Дорогая, пожалуйста, сними туфли!» – мать обычно вздыхала и укоризненно говорила: «Сента, ты же знаешь, что надо снять туфли! Почему ты этого не делаешь? Я должна тебе каждый раз напоминать?!» В то время как отец не думал раздражаться, если Сента шла в комнату в обуви, лишь миролюбиво напоминал ей о необходимости снять туфли, мать воспринимала аналогичную ситуацию как невнимание или даже как агрессию по отношению к ней, обижалась и раздражалась. Сента же начала плакать и говорить: «Я вообще ничего не могу с тобой поделать, ты всегда на меня ворчишь!» Таким образом, не всегда тип и количество границ «виноваты» в конфликтах с ребенком, часто протест – это способ справиться с ситуацией. Мать Сенты в итоге поняла, что подавляет дочь, мешает нормальному самоуважению, социальной зрелости, и научилась давать ребенку больше свободы.
У меня сложилось впечатление, что разведенные матери-одиночки «педагогизируют» свои отношения с детьми. То есть значительная часть того, что они делают и говорят, служит сомнительным педагогическим целям. Школа, особое внимание к другим, осуждение агрессии, поддержание стратегии разумных переговоров и соглашений играют здесь особую роль. Эти матери подчиняют все свои интересы детям и иногда предоставляют им гораздо больше прав, чем имеют дети в семьях с двумя родителями. Концентрация жизненных интересов на ребенке ограничивает и его самого, большие ожидания матери перегружают, а часто «добрые» педагогические концепты диаметрально противоположны тому, что иногда нужно детям – праву быть эгоистичными и злыми, сопротивляться и т. п. При этом у детей не должно возникать чувства, что этим они обижают мать. Педагогические представления матерей вроде матери Сенты – миролюбивый гуманизм. Предполагается, что сын/дочь приблизится к идеалу еще в детские годы. Но добродетелям нельзя научиться – это будет принудительное приспособление или невротическая замена. Приобрести такие навыки можно лишь на основе успешных отношений, удовлетворенных потребностей в любви и самоутверждении, а также через процессы идентификации с объектами, когда-то удовлетворявшими потребности и чувства ребенка. Конечно, даже в нормальных семьях встречается такое воспитание, и не все разведенные и одинокие матери таковы. Но по моему опыту, это распространенный случай. У этого есть вполне реальные причины. С одной стороны, существует концентрация на ребенке, вызванная потерей партнерских отношений: развод часто приводит к временной приостановке режимов отношений со взрослыми (женщина потерпела неудачу или ей не повезло). С другой – возможности для самоутверждения продолжают возникать, помимо роли матери. Есть и дополнительная причина – чувство вины за то, что развод причиняет ребенку боль и, возможно, вред. «Педагогическое внимание» в адрес ребенка имеет и функцию преодоления чувства неудачи как матери. Социальное давление, оказываемое на разведенных матерей, тоже немаловажно, его нельзя упускать из виду (ср. со с. 73 и далее). Женщинам приходится доказывать окружающим, себе и, прежде всего, бывшему мужу, что развод не повредил ребенку и что «я могу это делать сама». Школьные трудности, проблемы с поведением и другие отрицательные моменты в жизни ребенка, которые случаются и в лучших семьях, для разведенных матерей превращаются в опасность, так как могут стать причиной для скрытой дискриминации со стороны окружающих, а также причиной самоосуждения[118].
Однако ограничения и чрезмерные требования к ребенку также агрессивны. Агрессия, которую мать неосознанно переживает, может вытекать из обычной амбивалентности отношений «родитель – ребенок». Может быть связана с тем, что мать (сознательно или неосознанно) обвиняет ребенка в том, что брак распался. Иногда это следствие кризиса после развода или результат частичного переноса на ребенка чувств, испытываемых к отцу. Это особенно верно, если ребенок (прежде всего мальчик) постоянно напоминает матери бывшего супруга – внешне и в результате самоотождествления с отцом.
Негативно матери оценивают все, что имеет отношение к агрессии, в том числе нормальное конкурентное поведение, стремление побеждать, быть лучшим. Часто матери отвергают стереотипы мужской роли, хотя они абсолютно нормальны и являются обязательными этапами развития детей [119].
Мальчикам, которые страдают от недостатка мужской модели, будет особенно трудно развить мужскую идентичность. В определенных обстоятельствах самоутверждение может быть связано со страхом потерять привязанность близких и любимых людей. Может случиться и так, что эти мальчики, уже став мужчинами, всю жизнь будут подражать детскому мачо-идеалу, которого они когда-то были лишены. Девочкам в этом отношении полегче: отсутствие агрессивности свойственно социально приемлемому женскому облику, а получать нарциссическое удовлетворение они могут из других источников, с помощью красоты, шарма и идентификации с могущественной матерью – это придает им сил.
Нередко за сознательной агрессивной враждебностью матери скрывается неосознанное желание подчиниться ребенку, как когда-то мужу. То есть ребенок символически заменяет партнера. Такие матери порой стимулируют детей вести себя «по-мужски». «Приглашение» к агрессивности часто носит мазохистский характер, который играет известную роль в супружеских отношениях, и (или) характер подсознательного самоутверждения, смягчающего чувство вины: если ребенок ведет себя отвратительно по отношению ко мне, мне не надо испытывать укоры совести[120]. Эти противоречивые сигналы приводят детей к тяжелым внутренним конфликтам и могут усилить уже имеющиеся невротические проявления, как и нарушения адаптации.
Наконец, после развода симбиотическо-нарциссические желания и фантазии матери, знакомые нам по первому году жизни ребенка, возрождаются: ребенок опять становится ее частью, и она стремится формировать его в соответствии с собственным идеальным представлением о себе. Она стремится восстановить изначальное идиллическое двуединство симбиотического периода.
Ясно, что это – большая нагрузка для всех. Чрезмерные ожидания и требования матерей часто противоречат важным потребностям в развитии детей. Могут возникнуть агрессивные конфликты, которых мать всегда избегала, в итоге «управляемая разумом идиллия» отношений становится почвой для невротических процессов. В конце концов, такого рода педагогические амбиции матери могут препятствовать утверждению хороших отношений с отцом. Изложенное выше, как ни странно, в гораздо меньшей мере характерно для разведенных отцов, живущих с детьми. Мужчинам в нашем обществе удается гораздо эффективнее справляться с проявлениями детских агрессий.
9.7. «Ребенок останется со мной!» о роли самоуважения и власти в отношениях между матерями и отцами, живущими отдельно
Я уже говорил, что к причинам родительских трудностей как у матерей, так и у отцов относится продолжающаяся агрессия против бывшего партнера, чувство вины из-за развода и страх потерять любовь ребенка. Для многих отцов, живущих отдельно, актуальна еще одна проблема: развод они переживают не просто как разлуку с сыном или дочерью, а как потерю. Как часто можно услышать: «С кем останется ребенок?», или: «Если ты хочешь со мной развестись – пожалуйста, но ребенок останется со мной». Эти высказывания показывают нам, как часто определение права опеки переносится в измерение «выиграть-проиграть», даже когда с юридической точки зрения все происходит по взаимному согласию. Потеря ребенка представляет собой не только разлуку, но и лишение отцовских прав и влияния; она не просто болезненна сама по себе, но также представляет собой поражение, тяжелую нарциссическую обиду. Трагедия в том, что продолжение отношений с ребенком не закрывает нарциссическую «рану», а лишь увеличивает ее: отношения с ребенком требуют продолжать противостояние с матерью, а это унизительно. Если отец ради блага ребенка воздерживается от выяснений в суде, у него вообще нет права защищать свои отношения с ребенком. Встречаясь с ребенком, отец его у матери «одалживает», и это возможно лишь при соблюдении всех материнских инструкций. Отец перестает быть похожим на ответственного отца, это скорее старший брат, которому мать временно доверяет ребенка для присмотра или совместной игры. Отношениям отца с детьми угрожает опасность – ведь роль сильного отца-защитника, примера для подражания теряется. «Когда я забираю Гудрун, почти всегда происходит скандал между ней и матерью, – рассказал мне один отец. – Чаще всего речь идет о мелочах вроде того, что она должна надеть, что может или должна взять с собой. Во взгляде дочери в такие моменты я вижу мольбу о помощи. Но горе мне, если я вмешаюсь! Я рискую потерять все привилегии: совместный поход на каток или двухдневный туристический поход мать тут же может запретить. В такие моменты мне хочется провалиться сквозь землю!» (Выше мы уже говорили о том, почему матери так реагируют на вмешательства отцов.) Другой отец чувствовал себя несчастным, когда десятилетняя дочь жаловалась ему на мать, которая, по ее мнению, предпочитала ей младшего брата. «Что мне делать? – спрашивал он меня. – Я чувствую себя слабым и беспомощным. Какой я отец? В такие моменты я ненавижу себя и бывшую жену». В ответ на упреки ребенка, что они проводят вместе мало времени и что отец за него не заступается, мужчине не остается ничего, кроме как взять всю «вину» на себя. Если же он защищается и говорит, что не все зависит от него, это равносильно признанию своего бессилия.
Нарциссические нарушения порождают гнев, вызывают сопротивление. Отцы начинают вести себя как подростки в период сепарации от взрослых. Некоторые мужчины разрывают все связи одним махом, будто и не было семьи, которая что-то для них значила. Они вступают в новые отношения, наслаждаются свободой, путешествуют по миру. Такая регрессия иногда занимает месяцы, а то и годы, после чего, как правило, уже поздно снова становиться отцом.
Вторая группа мужчин демонстрирует агрессивную защиту от бывшей жены («сильной матери»)[121]. Стоит таким отцам исчезнуть из поля зрения экс-супруги, как они тут же забывают все требования, среди которых есть и важные для детей. Часто диву даешься, как некоторые взрослые мужчины наслаждаются отсутствием отцовской ответственности: они перестают давать детям лекарства, которые те должны регулярно принимать; ребенок смотрит телевизор, сколько захочет (включая фильмы ужасов); перед важной контрольной работой он остается с отцом в ресторане до десяти вечера и т. п. Очевидно, что такие отцы вживаются в роль старших братьев (см. выше), с той разницей, что превращаются из послушных мальчиков в непослушных. Как вырвавшиеся на свободу подростки, они не могут понять требования и запросы матери, воспринимают их как репрессии, а «законность» собственной точки зрения не подвергают сомнению. Некоторые отцы начинают искать союзников среди родителей, друзей, экспертов и адвокатов, чтобы утвердиться в своих правах. В конце концов, они нередко приходят в суд с требованием отозвать опеку у матери. Официально это называется «благом ребенка». Но с точки зрения психоанализа речь в подобных случаях идет не о детях, а о преодолении последствий символической кастрации.
Третья группа отцов пытается противостоять унизительному лишению родительских прав, пытаясь продолжать играть роль главы семьи и опекуна, несмотря на изменившиеся обстоятельства. Власть матери для них настолько невыносима, что они ее отрицают. Эти отцы любят появляться в детском саду и школе; приводят ребенка на медосмотр у своего врача; дают детям инструкции, как себя вести (в рамках того, что те не могут выполнять без согласия матери); записывают их на курсы и в спортивные клубы и т. д. Разумеется, все это без согласования с матерью, она для них просто не существует. Однако в большинстве случаев такая иллюзия недолговечна. Все возвращается на круги своя после суда, который определяет права отца и позволяет ему восстановить мужскую самооценку.
Последняя, четвертая, группа отцов – это мужчины, которые сильно пострадали из-за развода. Их можно назвать «бедными отцами». Вместо того чтобы убегать, сопротивляться или отрицать, они объявляют себя беспомощными жертвами, и при этом не готовы принять тот факт, что позиция «жертвы» – часть нарциссической болезни. Прежде всего, такой статус открывает заманчивую возможность отомстить матери, не испытывая чувства вины. В этой неправильной агрессивной триангуляции (ср. с разделом 5.4) «бедный отец» делегирует агрессию детям, в результате чего моральное право всегда остается на его стороне. Эти люди не осознают, насколько сильно обременяют детей таким поведением. Например, Ютта, играя, гуляя и приятно проводя время с матерью, все время вздыхала и говорила: «Бедный папа! Он, наверно, сейчас один сидит дома». Девочка волновалась, не болен ли отец, достаточно ли у него еды и т. п. Это не просто злило мать, а повергало ее в растерянность. Ютта мучилась из-за чувства, что она должна заботиться об отце, и постоянного бессилия от того, что она не может реализовать свою ответственность. Ее съедало чувство вины – ведь девочке было хорошо с матерью. Ей хотелось то обвинять себя в том, что отец страдает, то нападать на мать. Агрессивные конфликты с матерью скоро приобрели дополнительную функцию: они освобождали девочку от чувства вины по отношению к матери. Она все чаще идентифицировала себя с отцом, чувствовала себя «жертвой» матери. Через два (!) года после развода девятилетняя девочка начала бороться за то, чтобы жить у отца. Однажды отец не привел Ютту домой и на основании ее свидетельских показаний добился частного определения суда о том, что девочка имеет право оставаться у него, пока не будет получено новое решение суда о праве на опеку. О катастрофе, к которой может привести такое развитие событий, я расскажу ниже (с. 262 и далее).
Четыре группы отцов, описанные выше, представляют крайние формы реакции на нарциссическую травму, связанную с разводом, или потерю опеки.
Во-первых, большая часть так называемых «убегающих» отцов исчезает из жизни детей не полностью. Несоблюдение времени посещения, невыплата алиментов, «забывчивость» в отношении дней рождения детей и т. п. – по сути, мягкая форма регрессивного бегства от ответственности. Даже те, кто активно борется против власти матери, не должны заходить так далеко, пренебрегать здоровьем и успехами детей в школе или забирать их у матери. Оппозиция часто ограничивается действиями, идущими вразрез с желаниями матери и мелкими «уколами», агрессивный характер которых трудно доказуем. Таким образом, «подстрекательство» (раздел 9.3) обычно является не только выражением страха потерять любовь ребенка или агрессивной обиды на бывшую жену, но и средством восстановления нарушенного нарциссического баланса. Большая часть педагогических различий, которые я описал выше (раздел 9.5), объясняется вовсе не тем, что родители не могут общаться. Более вольное обращение отцов с ограничениями – часто результат того, что мужчины отождествляют себя с детьми. В братском союзе с ребенком отец способен какое-то время снова чувствовать себя сильным. «Бедный отец» накладывает на ребенка тяжелое, порой невыносимое бремя – так было в истории Ютты, которая вынуждена была бороться с образом «хорошей матери» в себе. Такие отцы не дают детям начать новую жизнь после развода, ведь для мужчин болезненное событие длится, остается реальностью даже много времени спустя.
Далее, очень немногих отцов можно четко классифицировать, отнести к той или иной категории. Большинство мужчин использует разные методы, чтобы избежать нарциссической обиды. В некоторых случаях бессознательные стратегии защиты используются последовательно. Я знал одного мужчину, который многие месяцы после развода боролся с бывшей женой за власть, потом исчез и через два года вернулся, чтобы взять на себя ответственность за обучение и воспитание ребенка, а в итоге стал отвергнутым одиночкой.
Право матери на опеку или, вернее, совместное проживание с ребенком дает реальную власть. Хотя само по себе не имеет однозначных последствий. Власть можно реализовать по-разному и не реализовать вовсе. И все же есть кое-что свойственное всем отношениям, где власть распределена неравномерно, – вероятность того, что эта власть будет использована там, где существует необходимость защищаться от нападений. Стремление раненого мужского нарциссизма к компенсации представляет скрытую угрозу для матерей. Для многих из них обладание властью после развода играет важную роль, поскольку компенсирует разочарования и обиды, полученные в браке. К описанным выше мотивам – чувству вины, страху перед потерей любви и т. д. (раздел 9.4) – добавляется желание восстановить женское самоуважение, удерживая ребенка при себе, осложняя контакты с отцом или препятствуя оным. В результате отец чувствует себя еще более униженным.
Все это в основном подсознательные процессы. И мама, и папа думают, что в ухудшении отношений всегда «виновата» вторая сторона. Это мешает разорвать порочный круг происходящих действий и реакций. Очевидно, что в отношениях разведенных родителей заложена настолько большая вероятность конфликта, что порой достаточно какого-то одного проявления, чтобы привести в движение сложную систему, состоящую из чувства вины, обвинений, тревоги, страха, агрессии и унижения. Иногда потенциал для конфликта теряется. Некоторым родителям удается понять, что они и после развода продолжат разделять ответственность за воспитание, образование и будущее ребенка. Бывает, мать рассказывает отцу о его развитии и важных событиях, благодаря чему у того возникает чувство, что он принимает участие в жизни ребенка, даже когда не видит его. Это пробуждает желание общаться и активно участвовать в жизни ребенка. Сохраняется радость и гордость отца за ребенка. У мужчины появляется чувство, что и он вносит свою лепту в достижения и успехи сына/дочери. Школьные вопросы, развлекательные мероприятия, большие покупки и т. п. обсуждаются со всеми. Для ребенка родители выступают в роли носителей решений, это спасает его от конфликтов лояльности и дает безопасность. Отцам иногда трудно взять на себя финансовые обязательства, потому что они не получают ни благодарности, ни признания своей роли. Все меняется, когда мать называет покупки или подарки общими. Достижения отца имеют и личное значение, поскольку становятся видимыми. В какой-то момент, разговаривая с матерью, «нарциссически компенсированный» отец начинает спрашивать не только о том, когда снова увидит ребенка, но и как облегчить ее положение. Это удовлетворяет женский нарциссизм и снижает страх потерять ребенка.
Особое практическое значение имеет тот факт, что движение системы двух личностей, находящихся в конфликте, обратимо, а значит, описанный выше порочный круг может быть разорван. Что особенно интересно – это бывает возможно, если изменится отношение к ситуации хотя бы одного из родителей. Однако для этого необходимо, чтобы он мог справиться с болезненными переживаниями, желаниями и страхами. Когда нам удается помочь отцу или матери, мы видим, что их поведение постепенно меняется. Изменения часто начинаются с малого, но, видимо, достаточно и этого, чтобы постепенно переломить ситуацию в целом, сделать ее менее болезненной и угрожающей[122].
9.8. Разочарование и стресс вместо радости: как некоторые отцы переживают дни посещений
Просматривая девятую главу, кто-то может решить, что в этом разделе не хватает систематической взаимосвязи между отдельными частями: здесь – о повседневных проблемах матери, там – о бессознательных желаниях и страхах, еще в одном месте мы переходим от матери к ребенку, от ребенка к отцу и обратно к матери. Так получилось потому, что в данной главе я размышлял о беседах систематической семейно-терапевтической работе с супружеской парой или со всей семьей.
В связи с описанными выше положениями возникает вопрос: может ли принести пользу так называемая совместная опека разведенных родителей над детьми, которая существует в Германии (в Австрии и Швейцарии такой формы опеки нет). Юридическое урегулирование вопроса прав и обязанностей в отношении ребенка помогает решить проблему. Если у разведенных родителей есть ощущение, что общая воспитательная ответственность возможна, трудно возразить против общей опеки, а когда они способны общаться, то, по сути, и не нуждаются в специальном юридическом документе. Если же сложности в отношениях существуют, это может стать дополнительной проблемой для ребенка. Вопрос стоит того, чтобы подробнее его исследовать: можно ли бывшим супругам благодаря соответствующему официальному статусу совместно опекать ребенка? Уменьшит ли это нарциссическую травму родителя, живущего отдельно, а значит, устранит ли один из мотивов для борьбы со вторым (опекающим) родителем? Для ответа на этот вопрос у нас слишком мало эмпирического материала. (Имеющиеся эмпирические обследования в ФРГ, утверждающие позитивное влияние данного явления на постразводные отношения, с теоретически-методической точки зрения не вполне убедительны.)
со многими матерями, отцами и детьми в нашем консультационном центре и о своей личной практике. Переходы между мыслями и бессознательными эмоциями, разными точками зрения, переплетение педагогического просветления и бессознательного раскрывающегося самопознания соответствуют неструктурированной драматургии, согласно которой разворачивается психоаналитически-педагогический диалог. Вероятно, это облегчит неподготовленному читателю понимание перекрестных связей сознательных и бессознательных, индивидуальных и межличностных эмоциональных импульсов.
Сейчас мои ассоциации возвращают меня к переживаниям – перейдем от борьбы и защиты разведенных отцов от матерей к стрессам и нагрузкам, которые испытывают эти отцы. Так же, как и женщины, испытывающие разочарование после развода (ср. разделы 9.1–9.5), мужчины переживают сложные чувства, их нельзя недооценивать как динамический фактор для будущего поведения. «У меня в животе регулярно возникает неприятное чувство – по пятницам, перед выходными, когда я думаю о том, что мне нужно позвонить бывшей жене», – сказал господин М., отец девятилетнего Руди. Мать уже трижды отменяла встречу: один раз Руди было слишком холодно, второй – потому что бабушка с дедушкой приехали навестить внука, в третий – еще что-то. Я сказал клиенту, что, вероятно, он зря не воспринимает объяснения матери всерьез. М. подтвердил, что так и есть: «Я чувствую, что это желание причинить мне боль. Ева (так зовут мать) всегда делает так, чтобы я чувствовал себя бедным родственником, если же пытаюсь что-то сделать, меня просто устраняют». Я спросил М., говорил ли он об этом жене, и в ответ услышал «нет». Инфантилизация отношений разведенного отца с бывшей женой здесь отчетливо видна: вместо того, чтобы попытаться обсудить с бывшей супругой возникшие проблемы, он воспринимает ее доводы как банальный отказ. Обсуждать проблему, по всей видимости, было слишком рано. Хотя М. мой вопрос явно заставил задуматься.
Первые шаги на пути обнаружения собственной причастности к ситуации очень важны. «Мне особенно плохо, – продолжил отец, – когда Руди снимает трубку. Если он спрашивает, когда я его заберу, я не осмеливаюсь сказать что-нибудь определенное, пока не получу подтверждение Евы. Он лишь произносит “Алло”, а мне уже плохо, я чувствую, что я больше для него не важен». Особенно мучительны ситуации, когда М. забирает ребенка. С виду отец и сын дружелюбно приветствуют друг друга, но на отца давит вся эта ситуация, он чувствует, что происходит нечто постыдное. Родители не обмениваются ни словом, мать деловито готовит к выходу сына, который раздражен и непредсказуем, а отец молча стоит в стороне, как шофер в ожидании пассажира, будто его все это не касается. В ответ на мой вопрос мужчина описал прошлое некогда счастливого брака: «Это же наша квартира, и я вижу, как мы вместе заботимся о нашем любимом мальчике. Я тоже хотел развода, но до сих пор не могу пережить того, что мы в итоге потеряли или бездумно разрушили».
М. также признался, что все еще (или снова?) находит бывшую жену привлекательной и сексуальной, хотя ее холодность унизительна, а у него уже есть новые отношения. Мог ли он подумать, что бывшая жена в сложившейся ситуации использует холодность в качестве защиты? Я спросил М., по его ощущениям, имеет ли бывшая жена представление о том, как он себя чувствует в этой ситуации, в том числе из-за ее поведения. Он решительно сказал «нет» и добавил: «Я стараюсь не показывать своих эмоций и не делаю ей одолжений!» Я задумался: понимает ли мужчина, насколько его явное равнодушие могло повредить матери, тем более что она еще не завела новых отношений? Вероятно, нет. Каждый из партнеров пытается преодолевать свои обиды, нанося обиды другому. «В конце концов, начинается самое плохое, – продолжал М., – тревога. Я не знаю, что мне делать, на что обратить внимание, о чем думать. Неужели кричать на них? Перед Руди мне стыдно, я готов сквозь землю провалиться!» М. в этот момент был просто в отчаянии. «И вот наконец мы одни, – продолжал он. – Теперь я вроде должен радоваться хорошим выходным с ребенком…» Но возникают трудности, уже не связанные с матерью – характерные для отношений многих отцов с детьми после развода. Выходные с сыном превратились в задачу: как передать свою любовь и что сделать, чтобы обеспечить себе любовь сына? М. боялся, что Руди может обвинить его в разводе, а спросить мальчика о подобных вещах не решался. Вместо этого отец старался развлекать ребенка, придумывал разные программы, становился кем-то вроде аниматора – и постоянно боялся, что ничего не получится.
В один из первых весенних дней отец и сын пришли в парк «Пратер» покататься на автодроме, но он еще не открылся после зимнего сезона. «У меня было такое чувство, словно я потерпел поражение, что-то пообещал и не сдержал слово». Мы пришли к выводу, что господин М. измучился, постоянно представляя себе, что Руди в один прекрасный день может собрать вещи и сказать: «Папа, ты можешь мне предложить слишком мало, я лучше вернусь к маме!» или: «Я больше не приеду к тебе в гости!» Из-за этого малейшее разочарование ребенка, его скука или раздражение казались отцу угрожающими. Здесь мы видим феномен, с которым я столкнулся у ряда разведенных отцов. Отношения матери и ребенка после развода становятся «педагогическими», а отец, наоборот, переживает инфантилизацию не только по отношению к бывшей жене, но в определенных обстоятельствах – к ребенку: господин М. стал зависим от сына, боялся потерять его любовь, если вдруг станет «плохим». В таком состоянии неудивительно, что радости от этих встреч не было. Господин М., видимо, не имел представления о том, что важен Руди просто как отец, и что ребенку нужны близкие отношения, а вовсе не идеальные развлечения.
Об этом мы еще поговорим. Есть дополнительный фактор, который важен почти для всех отцов, чувствующих неуверенность в своих отношениях с детьми. Говорить о продолжении контактов ребенка с обоими родителями неверно в принципе – после разделения папы и мамы отношения уже не могут быть такими же, как прежде. Изменения в отношениях матери и ребенка мы уже упоминали несколько раз, что же касается отца и ребенка[123], развод в большинстве случаев порождает незнакомую, новую ситуацию. Ребенок и отец оказываются вдвоем на длительное время. В данном случае исчезновение «третьего» становится гораздо более заметным, нежели в случае с матерью – ребенок подолгу оставался с ней наедине и до развода. Отцу может просто не хватать компетентности, чтобы компенсировать утрату матери: как правило, мужчины редко играют с детьми и плохо знакомы с детским миром, они привыкли быть «дополнением» к всепоглощающей матери.
Данный паттерн отношений использовал и М. Страх оказаться несостоятельным в отношениях с ребенком приводит к тому, что разведенный отец начинает искать новые «третьи объекты» – отправляется к бабушке и дедушке, предлагает пригласить друзей или поиграть с соседскими детьми. Одним словом, пытается восстановить привычную и безопасную трехстороннюю констелляцию в новом составе. Здесь отцы снова недооценивают значение, которое они имеют для ребенка, надеясь, что дружба с другими людьми станет отцовской заслугой. Это не так! Мужчины упускают из виду тот факт, что их «периферийного» присутствия в дни посещений ребенка недостаточно, чтобы компенсировать отсутствие в повседневной жизни.
М. тоже приходилось бороться с этой проблемой. «Я просто не знаю, как (!) играть с человечками из конструктора “Лего”. Мне ничего не приходит в голову!» «А что делает Руди в таких случаях?» – спрашиваю я. «Он говорит, как я должен играть». М. испытал заметное облегчение, когда я сказал ему, что достаточно того, что он стал товарищем ребенка по игре. Иногда это даже более удовлетворительный и полезный вариант. Но есть другая серьезная проблема: игры с сыном не доставляли М. удовольствия. Время, проведенное с ребенком, оставалось для него «педагогической обязанностью», поэтому одной из задач консультации было дать ему возможность общаться с Руди в соответствии с желаниями мальчика. Чтобы сделать это, сначала следовало разобраться со страшной зависимостью от ребенка. Утро воскресенья всегда было прекрасным: отец и сын долго спали, завтракали в постели, возились, устраивали бои подушками, беседовали о школе, футболе и многом другом. После обеда начинались проблемы: Руди становился капризным, ему ничего не нравилось, он начинал ругать отца, тот в ответ раздражался, и происходила ссора. Очевидно, предстоящая разлука трудно давалась мальчику: легче оставить того, кого ты раздражаешь. М. чувствовал, что эти сцены как-то связаны с прощанием. Возвращение к матери всегда было напряженным – и сын, и отец чувствовали себя подавленными. Руди быстро прощался с отцом и уходил в свою комнату, а М. бросал бывшей жене «Итак, через две недели» и бежал к лифту, где едва не плакал. На мой вопрос, что он думает в этот момент, М. отвечает: «Я вспоминаю развод, четыре месяца назад, когда я ушел с чемоданом. Каждый раз, прощаясь, я будто заново переживаю тот ужасный день!» И через какое-то время: «Когда Ева три недели назад сказала мне не приходить, я ответил ей раздраженно. Но, к своему ужасу, заметил, что мне стало легче». И после новой короткой паузы: «Я думаю, это и есть причина, почему я пошел к вам!»
9.9. Отцы, которые (больше) не появляются
Ошибка господина М. – то, что он не запомнил причину, озвученную матерью для последнего, третьего, отказа, – обрела новую окраску: оказывается, мужчина сам неосознанно хотел услышать отказ, и ему «посчастливилось» услышать «желаемое». В результате он перестал перекладывать ответственность за трудности в общении с сыном исключительно на мать, – М. начал искать свою долю вины в происходящем[124].
Господин М. оказался в критической ситуации после развода. Ему было больно, он пытался заглушить эту боль, развивая новые, поверхностные отношения с другой женщиной. В разгар нарциссического кризиса он почувствовал, что будет, если эта боль, горе и чувство вины будут расти. Если отцу не удается выйти из этого кризиса отношений с матерью, ребенком и самим собой, высока вероятность, что он попытается постепенно прекратить общение или исчезнуть вовсе. Нельзя воспринимать этот шаг как сознательное решение, – причины отступления противоречат чувству ответственности отца и любви к ребенку. Но отцы часто используют возможности, которые позволяют переложить ответственность на третье лицо. Очень «пригождаются» профессиональные моменты: работа в выходные дни, из-за которой отменяются встречи с ребенком, частые командировки, в том числе приводящие к смене места жительства, и т. п. Напряженность в отношениях с матерью тоже дает основания для отстранения отца.
Один мужчина сказал мне, что после того, как бывшая жена дважды отменила посещения ребенка, он несколько недель не звонил вообще: «Зачем звонить? У нее в любом случае найдется отговорка!» Другой мужчина постоянно ссорился с бывшей женой и перестал видеться с дочерью, «чтобы та не видела эти сцены». Есть люди, которые просто сдаются, объясняя свое поведение, например, так: «Если она (мать) не позволила мне заново стать отцом, я полагаю, это хорошо для ребенка, и предпочитаю его оставить. Она забрала моего ребенка!» Это следствие конфликта интересов. Отец осознанно хотел бы видеть своего ребенка, но жалуется, что мать ему мешает, – при этом сам испытывает бессознательное желание уйти. Мать сознательно поддерживает продолжение отношений ребенка с отцом, но жалуется на эгоизм и безответственность последнего. Но бессознательно хочет владеть ребенком единолично и изгнать отца из новой жизни.
Так возникает мощная подсознательная коалиция, против которой сознательные мотивы – и отца, и матери – не имеют шансов. Вроде бы есть желание обеспечить ребенку общение с обоими родителями, есть желание ладить с ушедшим партнером, но не получается.