Даже если ребенок в данный момент предпочитает какого-то одного из родителей, это еще не дает ответа на вопрос, кто из двоих важнее для него. Желание ребенка остаться с матерью или отцом не говорит о том, в ком из них он больше нуждается для дальнейшего развития. Еще серьезнее тот факт, что ребенок берет на себя ответственность, а следовательно, и вину за свои предпочтения. Есть очень большая разница между тем, виноват ли я перед отцом из-за того, что радуюсь, оставшись с мамой, или я должен сказать обоим родителям и суду: «Я не хочу к папе, я хочу остаться с мамой!»[142] Еще хуже, если из-за пожеланий ребенка право на опеку передается другому родителю (не тому, с кем он остался после развода). Фактически это приводит к новому «разводу», ответственность за который лежит на ребенке.
Катастрофические последствия такой борьбы – это не только конфликты лояльности и чувство вины у детей. Такие решения ребенка заставляют «пострадавшего» родителя переживать унижение и отчаяние. Могут ли в такой ситуации ребенок, мама и папа построить новые близкие отношения? Вовлекая ребенка в спор об опеке, мы вкладываем в его руку нож, которым он может в отчаянии убить одного родителей – это будет драма и для него самого, и для других.
Промежуточное положение между неспецифическими и специфическими долгосрочными последствиями развода занимают проблемы борьбы с агрессией. Конфликты, связанные с агрессивными эмоциями, практически всегда сопровождают невротические состояния. И все же дети из разведенных семей, видимо, особенно часто сталкиваются с такими конфликтами. Болезненные состояния, отрицание базовых потребностей, регрессия и сложный процесс разделения, трудности с идентификацией (когда родители конфликтуют между собой) и необходимость защищаться от чувства вины часто приводят к тому, что ребенок проявляет агрессию – по отношению к одному родителю или к обоим. Агрессивные аффекты, желания, действия и фантазии вступают в конфликт с детской любовью и зависимостью от мамы с папой.
Страхи, которые возникают у детей в такой момент, усиливаются из-за того, что подходящих моделей борьбы с агрессией больше нет, а расставание мамы с папой показывает, насколько агрессия опасна. Страх, чувство вины и нарциссические проблемы приводят к тому, что ребенок начинает защищаться от этих конфликтов. Результаты могут быть очень разными. Кто-то начнет бояться собственной агрессии и в дальнейшем из-за этого будет испытывать проблемы – в ситуациях, когда гнев уместен (например, из-за неудач или несправедливости). Ребенок будет обижаться, но не сможет активно показывать свой гнев и возмущение. Кто-то направит агрессию на себя и в дальнейшем будет страдать от чувства вины и депрессий. Может случиться и так, что первоначальный конфликт не был подавлен, а уступил место перманентной «готовности к претензиям». Безобидные мелкие разочарования приводят таких детей к фрустрации, и они будут реагировать на незначительные проблемы слишком (для стороннего наблюдателя) агрессивно. Если основным способом проработать конфликт станет вытеснение, это может сказаться на любовных отношениях – это мы могли видеть на примере отца, с которым дети прекращали общаться после развода.
Эти реакции могут сменять друг друга, комбинироваться, а иногда и превращаться в постоянные черты характера. Такая модель объектных отношений может использоваться только применительно к родителям, а может быть перенесена и на другие персоны. Некоторые дети делят мир на «хорошие» и «плохие» объекты и к первым относятся дружественно, а вторые отталкивают. Аналогичный стиль взаимодействия они иногда показывают и после, став взрослыми. Вряд ли найдется ребенок из разведенной семьи, в дальнейшей жизни которого психологические конфликты из-за агрессивных эмоций не будут играть особой роли. Насколько часты эти конфликты, в какой мере они формируют характер и вредят дальнейшей жизни? Давайте возьмем в качестве примера случай, когда кто-то направляет агрессию на себя в виде чувства вины. Такой человек кажется покладистым, он угождает другим людям, его считают милым, это способствует его социальным успехам. Шаг вперед – и аутоагрессии ему станет мало, он начнет, оставаясь внешне дружелюбным, наносить удары другим. Эти удары будут стоить ему симпатии и любви окружающих, приведут к конфликтам в отношениях с партнером и трудностям в воспитании детей. В экстремальных случаях агрессия, направленная на себя, может привести к тому, что человек будет себя ненавидеть, у него появятся тяжелые депрессии и стремление к самоуничтожению.
Последствия развода, несомненно, включают в себя проблемы с самооценкой. Дети – с их точки зрения – брошены и их недостаточно любят; им не удалось сохранить семью, или они недостаточно важны, чтобы родители пожертвовали личными интересами ради их желаний; они потеряли важную часть идентичности, объект идентификации, на который могли бы равняться, или любовного партнера, который мог отражать их привлекательность и ценность; они не уверены в своей сексуальной идентичности; они чувствуют себя беспомощными и неполноценными, видя несчастных родителей… Чувство вины, которое возникает у детей в результате, приводит к тому, что они боятся совершения новых ошибок[143].
Поскольку большинство наших представлений о себе – бессознательные и трудно отследить их возникновение, дети из разведенных семей подолгу страдают от чувства, что они «недостаточно любимы», и страха неудачи. У них возникают проблемы в отношениях со сверстниками, а затем, во взрослом возрасте – сложности в профессиональных и социальных отношениях. С одной стороны, это связано с описанной выше проблемой самооценки – такие люди избегают конкуренции либо вынуждены всегда доказывать свое превосходство. (Проблема агрессии тоже играет здесь большую роль.) С другой стороны, тесная связь с матерью затрудняет «переключение» на иные режимы отношений – все формы взаимодействия, в которых ребенок занимает иное положение, чем дома. В некотором смысле это верно для всех детей. Просто детям с двумя родителями проще, потому что они научились исключать себя из отношений папы и мамы и имеют более богатый опыт в том, как разные люди по-разному реагируют на других.
Наконец, я столкнулся с феноменом, который приближает переживания детей из разведенных пар к переживаниям, которые испытывают представители дискриминируемых меньшинств и маргинальных групп. О том, как стыдно, когда у тебя нет «настоящей» семьи, уже говорилось выше. В дополнение к ощущению «со мной что-то не так» есть еще нечто, что можно выразить словами: «Я живу среди вас, но часть меня принадлежит к совсем другой жизни – она где-то еще». Это «где-то еще» – отсутствующий отец или мать. Чувство неполноценности или социальные конфликты (см. выше) здесь уравновешиваются представлением «мне будет лучше там, где меня примут». Иногда это приводит к ощущению «нездешнести», отсутствию целостности и тенденции самоустраняться – особенно в случае социального конфликта. (Иногда это может стать мотивом для присоединения к меньшинству или группе аутсайдеров, где, однако, вскоре появятся те же проблемы.)
Марио было шестнадцать лет, когда мы с ним начали терапевтическую работу. Причиной обращения к врачу, по словам самого Марио, стало «непреодолимое нежелание учиться» и проблемы с дисциплиной. Он рисковал не просто закончить год с плохими оценками, а и вовсе вылететь из школы. Попытки матери повлиять на сына обычно заканчивались ссорами и криками. Потом он хлопал дверью, бежал в кафе-бильярдную и снова не выполнял задания. Неуверенным в себе человеком парня назвать было никак нельзя. Мать говорила: «Он такого высокого мнения о себе, что считает, будто все должны плясать под его дудку. Школу, учителей и взрослых он считает дураками, учиться не хочет и его не допросишься чем-нибудь помочь». Марио был высоким и привлекательным молодым человеком, с удивительными для его возраста манерами – он был заносчив и презрительно говорил о других. Однако картина изменилась, когда Марио начал доверять мне и признался в некоторых мыслях и чувствах, о которых никто не догадывался. Хоть его и любили товарищи, внутри он оставался одиночкой. У него всегда было чувство, что всем на него плевать, все люди настроены против, и он должен постоянно, снова и снова завоевывать их симпатию. Делать это помогали спортивные таланты, а также внешность и манеры. Товарищи пользовались умением Марио привлекать девушек, а ему даже не приходило в голову, что другим может быть важна его дружба. Собираясь сесть за уроки, парень начинал думать, что другие сейчас делают что-нибудь интересное, радуются его отсутствию или просто не замечают, что его нет. Тогда он убирал учебники и шел в кафе, в результате обычно убеждался, что там никого нет – все сидят за уроками. На следующий день страх оказаться «за бортом» и потерять свои позиции возобновлялся. Это проявлялось и по отношению ко взрослым – парень слишком остро, порой яростно реагировал на любую критику и замечания. Также выяснилось, что Марио сильно идентифицировал себя с матерью, которая после развода, состоявшегося восемь лет назад, чувствовала себя нелюбимой и страдала. Мальчик стремился компенсировать эту идентификацию подчеркнуто мужественным поведением. Начать лучше учиться, чтобы порадовать мать, для Марио означало «прогнуться», перестать быть мужчиной и оказаться отвергнутым. Марио также идентифицировал себя с идеальным образом отца – это помогало. Отец переселился в Канаду и, по свидетельству парня, не имея образования (!), добился успеха. «Он правильно сделал, что покинул прогнившую Австрию и мою мать!» Марио считал, что они с отцом, которого он видел не чаще раза в год, могли бы прекрасно понимать друг друга, и после школы собирался тоже уехать из страны. Истинной целью, конечно, была не Канада, в подсознании мальчика отъезд имел значение «нового объединения с отцом», с которым ему не придется чувствовать себя непонятым и отвергнутым. По сути возвращение домой (на «обетованную землю», «землю отцов») – область жизни, которая, похоже, сильнее всего страдает после развода. Отделение подростков от родителей происходит особенно конфликтно, когда речь идет о семье, пережившей развод. Как мы видели, связь между одиноким родителем и ребенком очень тесная. Родителю в этой ситуации труднее отпустить ребенка, а ребенку – «оставить мать (отца) совсем одну (одного)». К этому добавляется страх перед внешним миром, о котором мы говорили выше