Опьянение от кажущейся безграничности собственных возможностей вскоре заканчивается разочарованием. Быстро растущие моторные навыки помогают преодолеть старые ограничения, и окружение начинает выставлять (новые) запрещающие знаки – перед открытыми окнами, горячей плитой, улицей, стереосистемой, супом на ковре, рисованием цветными карандашами на обоях, любимыми сандалиями зимой, грязью на полу, бодрствованием вечером и т. д. Все равно как если бы мы выиграли автомобиль, но не имели права на нем ездить. Ребенок старается стать более автономным, пытается игнорировать любое «нет» и начинает бороться с родителями за власть. Каждый малыш сталкивается и с другим видом ограничений – его собственными преувеличенными возможностями. Ботинки не зашнуровываются, дверь не открывается, игрушечные часы не заводятся, а если убежать, можно не найти дорогу назад. Полуторагодовалый ребенок понимает свою зависимость, замечая, что слишком далеко зашел, отказавшись от объекта (от матери). В этот момент малыш снова начинает усиленно искать близости.
Следующая за этим (приблизительно после 18-го месяца) и продолжающаяся до полутора лет фаза возобновления характеризуется новой привязанностью, которая проявляется чаще всего в непрерывной форме, но иногда и в приступах стремления к самостоятельности, длящихся дни или недели. Как если бы ребенок говорил матери: «Пока мы с тобой были едины, я мог делать что угодно. Теперь я понимаю, что оторвался и потерян без тебя. Но я не хочу терять мою дорогую и таким трудом завоеванную автономию, менять ее на старый симбиоз, от которого я буду зависеть. Ты должна позаботиться обо мне, быть рядом со мной, когда ты мне нужна, должна помочь мне и дать силы, поделиться со мной опытом».
Мы видим амбивалентные тенденции: ребенок знает мать как отдельную личность, но все еще пребывает в иллюзии, что она может/должна выполнить все его желания, даже в условиях его автономии, такой же удовлетворяющей, каким когда-то был «симбиотический рай». Если мать не оправдывает ожиданий, она теряет материнскую суть, иначе говоря, превращается из очень «хорошей» в очень «плохую» мать. Подобное происходит часто – всякий раз, когда ребенок достигает пределов своих возможностей и запретов, установленных средой (матерью) и, наконец, когда у него возникают автономные и регрессивные потребности. Проекция и разделение, которые у взрослых (и старших детей) работают как защитные механизмы (экскурс на с. 43 и далее), для двухлетнего ребенка – нормальный повседневный пример объектных отношений: собственное разочарование он приписывает объекту, и чем больше гнев и злость, тем злее ему кажется объект. Так снова активизируются агрессивные, отчаянные усилия ребенка получить обратно «добрую», все исполняющую маму. В такие моменты мир детей фактически соответствует бредовому миру психотиков. Границы между собой и объектом размываются (кто плохой, я или мать?), а объекты, которые в настоящее время не представляют собой ничего хорошего, не транслируют любовь, превращаются в вездесущих врагов и монстров.
Со временем ребенок начинает понимать, что «плохая» мать его не пожирает и не уничтожает, и даже если что-то из того, что происходит, выглядит угрожающим, она может быть любящей, доброй и утешающей. Ребенок осознает, что существует разница между его аффектами и поведением объекта. Если все хорошо, ребенок примерно в три года приобретает способность к переживаниям, которую психоанализ (по Малер) называет эмоциональным постоянством объекта — это знание о постоянном разделении себя и объекта. Ребенок осознал, что при продолжающейся зависимости он и мать являются независимыми объектами; он способен различать, какие чувства и аффекты принадлежат ему и что он воспринимает от объекта; наконец, приобрел уверенность, что мать остается любящей и оберегающей, даже когда что-то запрещает или ругает, и что она по причине своей «принципиальной доброты» снова вернется, если в настоящее время отсутствует. С этого момента ребенок приобретает способность к двойственным объектным отношениям – может распознать, что один и тот же объект имеет удовлетворительные и разочаровывающие стороны, что он сам любит этот объект и иногда ненавидит, и это не значит, что, рассердившись или разочаровавшись, он должен испытывать страх потери. Следовательно, постоянство объекта – одно из важнейших приобретений для здорового психологического развития. Однако есть некоторые препятствия. Трагическая ошибка, часто совершаемая родителями в «фазе возобновления», заключается в непонимании того, что ребенку нужно чередовать автономию и близость. Ребенок начинает агрессивно бороться за власть, а родитель начинает бороться с ребенком («Посмотрим, кто сильнее!»). Каждая ссора запускает механизмы проекции и расслоения, которые нарушают психическое разделение между собой и объектом и мешают развитию амбивалентных, двойственных представлений об объекте. В главе 5 я расскажу о некоторых других трудностях этого последнего этапа индивидуализации.
Данные обстоятельства имеют последствия для ребенка. Я уже говорил, что от родительского гнева он защищен родительской же любовью и совестью. Но это относится лишь к сознательным агрессиям. Психоанализ знает много способов удовлетворить агрессию, не признавая ее. Это касается и отношений родителей с новорожденным. Чрезмерная неосознанная агрессия против детей, как правило, выражается в форме неуклюжего обращения с ними, различных недоразумений или «педагогических» теорий. Возможно, с ребенком не обращаются так, как это нужно, чтобы ему было комфортно, или матери не удается создать расслабленную атмосферу, в которой он нуждается, чтобы наслаждаться деликатным и очень эротичным актом сосания. Родители могут неправильно понимать – например, думают, что малыш голоден, или приходят к выводу, что ему надо покричать, чтобы он понял, что не может их запугивать; и т. д. Агрессия есть во всех любовных отношениях, включая отношения матери, ребенка и отца, поэтому время от времени такие недоразумения и ошибки нормальны. Однако, если бессознательные агрессии в адрес ребенка превышают определенную меру, потому что взрослые не могут сносить вынужденные ограничения (в отношении независимости, общественной жизни, карьеры или просто покоя и свободного времени), обычные единичные конфликты между потребностями ребенка и действиями родителей становятся образцом, привычной моделью взаимодействия. Это может сильно повлиять на ребенка, на развитие образа матери и восприятие себя, формирование базового доверия к миру.
Кризисы, следующие за рождением ребенка, безусловно, влияют не только на молодых родителей, а причиной становится не только стресс, который связан с необходимостью ухода за малышом. Появление новорожденного сопровождается подсознательными фантазиями, которые определяют их дальнейшее отношение к нему. Неосознанные психические процессы, которые связаны с самооценкой, сексуальной идентичностью и собственным детством, влияют на партнерские отношения и родительство. Есть матери, которые настолько переполнены чувствами к младенцу, что в это время для них весь мир (в том числе супруг) не имеют эмоционального значения. А еще мать может неосознанно рассматривать ребенка как часть себя и считать, что он принадлежит только ей и больше никому, даже отцу. В обоих случаях отец исключен из интимных отношений матери и ребенка. Он может не согласиться с этим, и тогда за ребенка начинается борьба. Бывает, что с появлением младенца для отца перестает существовать все, кроме ребенка, – в этом случае пострадает мать, она перестает восприниматься как женщина и партнер. Если исключить партнера из отношений с ребенком, отношения сильно пострадают, особенно если партнер уязвим и для него травматично переживание разлуки и одиночества. Некоторые отцы воспринимают заботу матери о ребенке как травму, пережитую ими в детстве, при рождении брата или сестры. Происходит перенос (ср. с экскурсом на с. 107), жена становится матерью, которая отнимает привычную любовь и отдает ее новорожденному.
Такие фантазии могут быть вызваны уменьшением сексуальных потребностей у многих женщин после родов. Ребенок получает безграничное внимание, которое ранее было направлено на его отца. В таких случаях отношения отца и ребенка омрачаются бессознательной ревностью, а женщина становится мишенью для агрессии со стороны мужа – агрессии, похожей на ту, которая когда-то была направлена против его собственной матери. С рождением ребенка начинаются и сексуальные проблемы. Отцы чувствуют себя лишенными мужественности не только из-за отказа жены от секса, но и потому, что их исключили из идиллии «мать – ребенок». Сам младенец, который успокаивается только на груди матери, заставляет отца испытывать чувство никчемности, бессилия и беспомощности. Переживание своего рода импотенции злит, в результате многие мужчины отдаляются и полностью оставляют разочаровывающую их часть супружеской жизни – уход за ребенком – на матерей. Это еще больше усугубляет ситуацию: отец теряет близкий контакт с ребенком, не понимает его и не знает его характера, а ребенок не узнает отца. При этом отношения ребенка с матерью становятся еще теснее.
Ко всему перечисленному нередко добавляется подсознательное желание кастрации, которое испытывают матери. Всю жизнь женственность связана с чувством обделенности и неполноценности. После рождения младенца мать попадает в привилегированное положение, и этот шанс, конечно, нельзя упустить. Хотя многие женщины сознательно страдают от того, что нагрузка по уходу за ребенком ложится на их плечи, подсознательно они наслаждаются тем, что отец чувствует себя беспомощным, а младенец позволяет себя успокоить только маме, и они делают – незаметно для себя и других – все, чтобы так и осталось. Часто младенец приобретает значение (наконец-то выросшего) пениса[58]. Это делает мужа, с одной стороны, ненужным, а с другой – угрожающим, некой похотливой иллюзией. Часто именно это является причиной отказа женщины от секса в первые недели или месяцы после рождения ребенка. Все меняется, когда младенец начинает отдаляться от матери. В других случаях материнство воспринимается как еще одно свидетельство невыгодного положения женщин. Связанный с этим гнев может быть направлен против отца, представляющего привилегированный мужской пол.