— Это не справедливо, — не согласилась Руби, — да, может быть для тебя тогда было легче думать о нас всех, как о врагах и желать того, чтобы мы поплатились за всё то, что люди сделали со всеми фавнами. И может быть тебе бы удалось наказать и виновных в этом — но если сражаться против всех людей, то с каждым, кто виноват пострадают и десятки, сотни невинных, тех кто никогда не причинил фавнам зла, тех кто был с ними друзьями, это уже не будет справедливостью. Это будет даже не местью, а просто бойней. Глупой, бессмысленной бойней.
Адам молча кивнул, соглашаясь с ней и наблюдая за тем, как массивный контейнеровоз удалялся от города в море. Над ним кружили десятки чаек, изредка ныряющих в пенный след, хватая оглушённую ударами винта рыбу.
— Когда-то я слышал поговорку, — он прикрыл глаза, вспоминая, — чтобы победить дракона, нужно самому стать драконом. Если бы я услышал её тогда, то подумал бы, что это оправдание моим идеям. Что, если мы хотим изменить мир, победить корпорацию Шни, Атлас, охотников, нам самим надо стать такими же, как они. Атаковать без пощады, без жалости, сражаясь за свои убеждения.
— Эта поговорка неправильная, — Руби скрестила руки на груди, — всегда есть другой путь. Всегда есть другой выход. Мы должны сражаться за то, чтобы сделать мир лучше — не за то, чтобы утопить его в крови.
— Я всё равно считаю её правильной, — возразил Адам. Руби нахмурилась, готовясь возразить, — вот только чаще всего, её понимают не так, как нужно. Это не оправдание, Руби. Это предупреждение.
Она подняла бровь, заинтересованно склонив голову на бок и поморщившись, когда порыв ветра отбросил волосы ей в лицо.
— Для того, чтобы победить дракона, нужно самому стать драконом, — повторил Адам, — да, может быть так и есть на первый взгляд. Может быть, это самый лёгкий, самый верный способ который гарантирует успех. Но вот только что будет дальше? Да, может быть один дракон победит другого — но тем, кто страдал под гнётом старого чудовища, не станет после этого лучше. Старый дракон погибнет, но его дело продолжит новый — такова их природа. И какая будет разница, кто разорит их поля, сожжёт их деревни и оставит после себя вдов и сирот, если результат будет тем же?
Он провёл ладонью по рогам, чувствуя, как дует в лицо лёгкий ветер, тянущий за собой запахи моря, водорослей и огненного праха. Вдали можно было видеть портовые кварталы и сотни, тысячи людей и фавнов, идущих по своим делам.
— Даже если бы мне удалось победить всех людей, загнать их в клетки — расизм бы остался. Ненависть бы осталась. И что потом, после этого? Никто из людей не принял бы такое добровольно — а значит, мне пришлось бы сражаться. И не только против людей — против фавнов, против моих же сестёр и братьев. Таких как Вельвет, как Блейк, они бы не стали стоять и смотреть, как их друзей и близких убивают и заковывают в цепи. Они бы стали сражаться. Что было бы с ними, если фавны одержат победу? Что было бы после того, как я построил своё новое государство на обломках королевств? Они бы не стали жить смирно, они бы не забыли всё то, что сделал я, что сделал Белый Клык. Они бы начали сражаться с властью, как начал сражаться Белый Клык. И что дальше? Я бы объявил их предателями расы, врагами революции — начал бы охотиться на них, сражаться и убивать? И за что — за то, что они не согласны? За то, что они против того мира, где одна раса возвышается над другой?
Фыркнув, Адам сжал кулак.
— И чем же я тогда буду отличаться от королевств? От Шни? Я не буду лучше — я буду ещё одним драконом. Фавны заслуживают большего, — он повысил голос, — люди заслуживают большего! Я обещал покончить с расизмом не для того, что бы породить новый. Мне следовало помнить об этом — не о мести и пафосных выкриках.
— Я думаю, ещё не поздно всё исправить, — Руби слегка улыбнулась. Затем она опустила взгляд и улыбка ушла, — мне просто хочется, что бы всё это — и Синдер, и Белый Клык, кончилось по другому. Что бы мне не пришлось смотреть на то, как погибают люди и фавны, что бы мне не пришлось с ними сражаться. Это ведь так просто когда ты охотник, чуть больше силы, чуть резче взмах и всё, навсегда всё… Я не хочу их убивать, это неправильно — но если они сами хотят меня убить, если вдруг и у меня не останется выбора… Мне страшно представить то, что я буду делать тогда…
— Я надеюсь тебе не придётся выбирать, — тихо ответил Адам.
Она же была совсем ребёнком — всего лишь пятнадцать лет. Она не должна была воевать, сражаться с Синдер Фолл, с Белым Клыком… Вот только ни Синдер, ни её таинственную хозяйку это не заботило. Ребёнок или нет, если Руби окажется на их пути, её жизнь будет в опасности. А она окажется — такие как она, как Блейк или Янг или даже Шни, как все остальные команды охотников, они же не остановятся, они не станут смотреть, как гибнут люди и королевства погружаются в хаос. Она была ребёнком, но другого выбора у неё не было. Руби просто не приняла бы другой.
— Я тоже надеюсь, — Руби откинулась назад, опустившись на крышу и положив руку себе под голову, другой придерживая косу, — но ведь жизнь это не сказка. И если мне прийдётся выбирать между жизнью Вайсс, Янг, Блейк и твоей или кого-то ещё из моих друзей…
Она моргнула, и по её щеке прокатилась прозрачная капля.
— Я думаю, что знаю свой выбор. В конце концов, защищать других это то, что делают охотники, разве не так? А я охотница. И всё равно буду охотницей, пусть даже это будет сложно и страшно. Кто-то же должен это делать.
Адам промолчал, подняв голову и смотря на первые звёзды в небе. Он должен был что-то сказать, но весь его жизненный опыт не давал ему ответа. Лишь фразы о долге и необходимости, пустые и изношенные приходили на ум.
Его жизнь не давала ему ответа. Его, но не чужая.
— Ты ведь любишь сказки? — спросил он.
— Ага, — Руби слегка кивнула, смотря вверх.
— Когда-то давно, я слышал одну из них…
— Может быть, я тоже её слышала, — Руби слегка улыбнулась, — ты не представляешь, сколько я их прочитала…
— Уверен, не эту.
Адам лёг на спину вслед за Руби, так же как она смотря на небо и сделал паузу, собираясь с мыслями.
— Это было давно — многие годы назад, когда не было на земле ни королевств, ни праха, ни охотников. Было лишь племя — не знаю, люди это были или фавны. Да и не всё ли равно? Они были сильным, смелым народом. Они жили в месте, где с трёх сторон их окружали непроходимые леса, полные гримм, а с четвёртой была степь. Однажды, со степи пришло другое племя, охочее до крови и битв и прогнало их в лес. Он был стар, настолько стар что лучи солнца не пробивались сквозь густые кроны, а в корнях огромных, вековых деревьев разливались отравленные болота, от испарений которых фавны болели и умирали. Гримм рыскали среди ветвей, убивая отбившихся в сторону. Этот народ жил в степях, лес был чужд им и враждебен, и было у них лишь две дороги — вперёд, в густую чащу полную гримм и чуждых им деревьев или назад, к тем, кто изгнал их из дома. Это были сильные люди — они могли бы пойти назад и биться с захватчиками до своей смерти, но у них были заветы и память о предках, у них были жёны и дети, и пропади они — вслед за ними пропало бы и всё, что им дорого. Они не знали что им делать, а ветви деревьев всё так же скрипели над их головами, испарения болот убивали их изнутри, а гримм атаковали снаружи. В одну ночь мужчины племени сидели у костра, решая что делать дальше. Они сомневались — и сомнения ослабили их. Они источили их души, и понеслись по племени слова о том, что лучше пойти назад, на поклон к чужакам, лучше продать свою свободу, чем погибать в лесу. И тогда встал один из них — его звали Данко.
Адам сделал паузу. Руби слушала его молча, представляя огромные, мрачные деревья с иссохшими корнями, вонь болот и десятки глаз гримм, смотрящих отовсюду на горстку уставших, измученных людей.
— Он был смел и красив, Данко, — продолжил Адам, — он сказал им: «Что толку сидеть и думать над своей судьбой! Встаньте, люди, и пойдёмте вперёд — до самого конца леса, ведь у всего на свете есть конец! Не бойтесь, люди! Мы найдём дорогу!»
— Люди послушали его, и пошли за ним, потому что он был отважен и чист душой, потому, что видели как огнём горит его сердце. Долгим был их путь — потом и кровью прокладывали они дорогу вперёд. Многие погибли, от когтей гримм или усталости. И люди начали роптать. Люди начали сомневаться, винить его в том что он, молодой и глупый, что он завёл их на смерть своим идеализмом. И в одну ночь, когда бушевала гроза, когда гримм подступали всё ближе, они окружили его, оскорбляя и обвиняя, собираясь судить. Он ответил им: «Вы сказали вести вас — и я повёл, потому что у меня есть мужество вести! А что сделали вы, храбрые воины и умудрённые старцы? Шли за мной как стадо овец, не способные сохранить себе сил на долгий путь?»
Данко стоял перед глазами Руби, высокий, статный юноша с глазами, горящими праведным возмущением, с сжатыми кулаками и гордо поднятой головой. Люди окружали его, их лица, искажённые злобой и страхом, казались уродливыми масками в неровных вспышках грозы.
Руби казалось, что волосы Данко были красного цвета.
— Эти слова разъярили их ещё сильнее, — Адам горько усмехнулся, не отрывая взгляда от небольшой точки транспортника, скользящей по небосводу, — «Умри, Умри» кричали они ему, и он понял что нет в них больше ни благородства, ни жалости. И вспыхнули в его груди гнев и отвращение, но тут же погасли потому, что он любил их, и не хотел чтобы они погибли. Молнии сверкали всё сильнее, гримм подходили всё ближе, а люди уже собрались убить его — но в его сердце вспыхнуло неистовое желание спасти их, любой ценой спасти. Люди видели это и отступили, боясь того, что он разгневан и готов сражаться. Он понял это, и ещё сильнее в нём заговорила жалость.
Вздохнув, Адам снова сел, смотря на океан. Руби с тревогой наблюдала за ним, ожидая и боясь продолжения.
— «Что сделаю я для вас?!» — выкрикнул он, и разорвал себе грудь, и достал своё сердце, поднимая его словно факел. И таково было его желание спасти их, что свет его сердца осветил весь лес, что гримм в ужасе бежали прочь, а люди встали как вкопанные. «Идём же!» выкрикнул он, и бросился вперёд. Люди пошли за ним. Люди бежали за ним, полные отваги — и лес расступался от топота их шагов. Они всё ещё гибли — но гибли без страха и сожалений. И вот лес расступился и была там степь, травы и река, и закатное солнце бросало на воду отблески — алые, как кровь что текла из раны смелого Данко. Он бросил взгляд на степь перед ним, на спасённых людей, гордо рассмеялся, а затем упал на землю и умер.