– Командир, ну сам посуди! – Продолжил адъютант, – Выжил? Ну и чёрт с ним! Контуженный, переломанный, да обожжённый, что он может сделать? В ближайший месяц-другой и соображать толком не способен, а тем паче взять на себя командование. Контузия, да горячка от ожогов, какое там командование?
– Ну а вдруг? – Возразил мрачный попаданец, – Не сам, понятное дело, может его как знамя использовать захотят? Найдётся достаточно ловкий и беспринципный человек, и будет отдавать распоряжения от имени генерал-губернатора. Авторитет Долгорукова хоть и подорван попытками оторвать Царство Московское от Империи Российской, но свои сторонники у него есть. Да и москвичи не настолько однозначно за Романовых и Наследника стоят. Дом Романовых так бездарно показал себя после смерти императора, что народ начал сомневаться в помазанниках божьих.
– Это может стать серьёзной проблемой, – нахмурился Келли, – Конфедерации нужна сильная и воинственная Россия, иначе нас сожрёт Великобритания. Будь у нас лет двадцать в запасе, выстояли бы и в одиночку, пусть и тяжело пришлось бы, а пока не справимся. Скверно. Романовы, как сама идея монархии, мне неприятны, но как символ страны они важны.
– Уже нет, – неожиданно влез в разговор Бранн, – Что? Мозги у меня есть, и как бы не получше ваших, а к рядовым горожанам поближе буду! Прошло время Романовых, народ разочаровался. Монархия же, она чем хороша? Несокрушимым символом на троне, этаким воплощением страны в одном человеке, и отчасти его семье. А ныне? Позорище! Даже единства Дома показать не смогли, ну куда это годится?!
– Никуда, – задумчиво согласился Фокадан, лихорадочно прокручивающий в голове разнообразные варианты будущего России. С Романовыми или без оных, выглядело это будущее довольно-таки печально.
Идеи социализма в той или иной форме рядовому крестьянину в общем-то близки, испокон века общиной живут. Колхозы[179], являющиеся по сути вариантом кооперативов, вопреки антикоммунистическим кликушам, вводили не сверху, а снизу[180].
Однако понять и принять идею, это одно… реализацией кто займётся? Дворяне и разночинцы, как наиболее образованная часть населения, в большинстве своём резко отрицательно отнесутся к идее отмены сословий и тому подобным вещам, основополагающим для любого левого. И много ли сможет сделать необразованная масса пролетариев? Тех самых, которым нечего терять, кроме своих цепей?
Шансы на победу есть, не без этого. Найдутся народные лидеры, сочувствующие среди правящего класса – кто искренне, а кто желая повторить путь Бонапарта. Сломать до основанья старый Мир народ способен, а вот построить уже нет.
Уровень образования не тот. Поддерживать на плаву неуклюжую махину Империи и без того крайне сложно, остро не хватает образованных людей. Ну а после Революции, к гадалке не ходи, количество образованных людей в стране резко уменьшится – по крайней мере, в первые годы. Кто-то в эмиграцию рванёт, помня о временах Французской Революции, кто-то в оппозицию внутри страны встанет, или попросту начнёт итальянскую забастовку[181]. Результат один – коллапс и разрушение страны.
Как ни печально признавать, но ныне Российскую Империю может спасти только Сильная Рука, и это никак не революционеры-народники с шаткой опорой в виде немногочисленных сознательных рабочих и крестьян, а… армия. Хунта.
Классическая, с армейскими генералами во главе, или замаскированная тем или иным образом, не суть важно. Главное – армейская дисциплина, иерархия и возможность применять Силу.
Лет на пять-семь это может даже обернуться благом для страны. Генералы и адмиралы тщеславны и непременно захотят обессмертить своё имя, встав у кормила власти[182]. Завоевания, или обойдутся модернизацией армии и флота, не суть. Важно, что армейским реформам быть, да не половинчатым, как при Александре Втором, а полноценным.
Модернизация армии потянет за собой и модернизацию производства, куда ж без этого? Сперва военного, а затем и гражданского, косвенно они связаны тесней, чем кажется.
Заодно и ворюги повиснут, армейские склонны к упрощённым решениям, что порой благо. Урежут права дворян, ибо дворянство служивое весьма негативно относится к дворянству парижскому, проматывающему откупные деньги и не желающему служить. Зато привилегиями пользоваться не стесняются.
А уж Великие Князья с пенсионом, высокими постами и неподсудностью… вот где прорва[183]! Мало им пенсиона и выделяемых при совершеннолетии земельных владений, мало жалования за совмещение порой нескольких высоких должностей… Воруют!
Хунта в таких условиях выглядит логичной точкой… Другое дело, что задержись вояки у власти дольше необходимого, так все их достоинства во вред пойдут. Ладно, это будет потом, а пока…
– Нам нужен Черняев, – озвучил Фокадан, – завтра еду к нашему послу в Петербург, попробую продавить это решение.
– Не рискованно? – Поинтересовался лениво Бранн, грызя леденец, – если кто другой к власти придёт? Обидеться ведь могут.
– Тут ты прав, – выдохнул консул, – та ещё проблема. Нужно будет подать всё так, что мы просто хотим, чтобы в Российской Империи навели порядок. Вроде как верные союзническому долгу. А хунта, республика или монархия – вторично для нас. Дескать, это должны решать граждане Российской Империи, а мы так… за порядок ратуем. Самое интересное, что ведь и не соврём.
Прощание с жертвами теракта проходило ярко. Как дипломат и публичная личность, Фокадан обязан присутствовать на таких мероприятиях, хочется ему этого или нет.
К резиденции то и дело подъезжали кареты образца восемнадцатого века[184] – огромные, несуразно высокие, с откидными лесенками. Сзади два огромных гайдука[185] и два ливрейных лакея[186], а на подножках, по одному на каждую дверцу – казачки.
Кареты запряжены четвернёй, цугом[187], или шестернёй. На левой передней лошади форейтор[188], впереди верховой – обследовать дорогу, не всегда проезжую. Кунсткамера!
Мода второй половины девятнадцатого века достаточно своеобразна – платья на кринолинах[189], корсеты, капоры и чепцы у женщин. Яркие, расшитые золотом камзолы у мужчин, цилиндры и трости.
Из карет выбирались древние вельможи такого возраста, что на ум попаданцу сразу пришли строки Грибоедова Времён Очакова и покоренья Крыма[190], некоторые из старичков даже носили парики, мода на которые канула в лету более полувека назад!
Кареты вползали медленно, опасаясь растрясти престарелый груз. Столь же медленно выбирались старички и старушки, коих дюжие гайдуки бережно выносили на руках и осторожно вели под руки.
Подъехав, кареты отъезжали, постоянно сцепляясь. Прислуга начинала выяснять отношения, причём правила дорожного движения мешались у них в головах с действительными или мнимыми заслугами хозяев, древностью рода оных, их связями и богатством. В ход то и дело шёл кнут, но до кулаков доходило редко, спорщиков растаскивали дюжие гвардейцы из рядовых, щедро раздавая зуботычины правым и виноватым.
Показавшись на церемонии прощания и покрутившись, дабы засветиться и засвидетельствовать своё почтение погибшим, Фокадан ретировался. Невнятное воинственное шамканье стариков, плохо понимающих суть происходящего, тяготило.
– Патриоты, болеющие за Россию, – мысленно проговаривал суть речей консул, едя в коляске домой, укутавшись в медвежью полость, – как же! Один заговорщик убил других, вот и вся суть. Патриоты, ну надо же!
Стыдно попаданцу не было, ну вот ни капельки.
Старый Боевой Конь[191], генерал Джеймс Лонгстрит, тепло встретил Фокадана. Во время войны они почти не сталкивались, но позже подружились, сойдясь на почве благотворительности.
– Как доехал? – Начал Джеймс, – хотя не отвечай, знаю, что препогано!
Выдав немудрящую шутку, посол гулко расхохотался и сунул Алексу стакан с виски, а секунду спустя и всю бутылку. Тут уже расхохотался Фокадан, шуточка из тех, что понятна только посвящённым, Да… были времена…
– Препогано, – согласился консул, сделав первый глоток и наслаждаясь горячей волной, прокатившейся по телу, – вагоны богатые, но скверные, зимой продуваются насквозь. При этом печки топятся так, что накаляются докрасна. Жарко, а и раздеться нельзя, сквозняк лютый. Жуткое сочетание!
– Дай угадаю, ради чего приехал, – откровенно стебался посол, – политика?
Очень серьёзный в обыденной жизни, хороший дипломат и администратор, с друзьями становился очень лёгким, ведя себя порой как подросток.
– Она самая, – хмыкнул Алекс, – пророк чёртов.
Немного посмеявшись, начали разговаривать уже серьёзно. Алекс выдал прежде всего расклад по московской политике, а потом свои соображения по Черняеву.
– Уже, – только и сказал Лонгстрит.
– У дураков мысли схожие, – пробормотал попаданец, насмешив посла.
– Схожие, говоришь? – Ёрнически нахмурился тот, топорща густую бороду, – я к Черняеву своего человека отправил, ещё когда Александр остыть не успел!
Выдав такую информацию, Джеймс чуточку самодовольно приосанился, купаясь в восхищении Фокадана. Понятно, что в Петербурге у посла больше возможностей, но всё равно – просчитать саму возможность… сильно.
– И не только к нему, – добил Лонгстрит друга, – но и к… другим людям. Сильная Россия нам нужна, без неё мы не выживем.