Распрощавшись с директором театра, Бриедис спустился по изогнутой лестнице на тротуар и обошел фасад здания, рассматривая стены, решетку, кусты и даже глядя себе под ноги. Потом сделал круг шире и добрался до угла Мариинской улицы, где стояла гостиница «Бель-Вю» с рестораном на первом этаже. Зайдя, он попросил метрдотеля пригласить на допрос тех официантов, которые работали между восемью и одиннадцатью часами вечера прошлого четверга.
Показания их ничего не сообщили приставу, хотя официанты почли за долг поучаствовать в расследовании, каждый потрудился вспомнить все самое необычное, произошедшее тем вечером. Арсений исписал три листа в своей записной книжке, храня надежду, что эти сведения, пестревшие откровенными небылицами, пригодятся позже и, возможно, прольют свет на события в будущем.
Выйдя обратно на улицу, пристав переговорил с дворником, и тот огорошил его новостью:
– В субботу обнаружил пятно, но никто не интересуется. А ведь это важное.
– Какое пятно?
– Это кровь, не иначе.
С ужасом Бриедис увидел круглое темное пятно, уже успевшее высохнуть и въесться в камень тротуара, примыкающего к углу гостиницы. Оно словно стекало с камня к земле, к кустам роз, а форма его наводила на мысль о выплеснутом из бокала вине. Бриедис невольно бросил взгляд на противоположную сторону улицы, где стояло здание Латышского общества. Воистину соседство театра и гостинцы делало это место притягательным для самых странных субчиков.
– Вы работали здесь в четверг и пятницу?
– В четверг сын заменял, сердце пошаливало, не мог подняться. Так он с полицией говорил, но ничего такого, как видно, не заметил.
– Да, припоминаю юношу. Сообразительный малый, такой бы заметил. – Пристав сел на корточки, потер пальцами пятно, осторожно и с брезгливостью поднес их к носу. Понадеялся услышать аромат вина, ведь не могли таким образом пролить кровь. Рука пахла улицей, грязью и ничем больше.
Потянувшись дальше в кусты, он вынул платок, перепачканный кровью, успевшей принять коричневый оттенок, и пятна на нем были такого характера, будто кто-то вытирал им лицо и пальцы.
На платке значились инициалы: «К. Б.».
«Мы должны были найти его раньше, в субботу», – отругал себя Бриедис.
Он застыл, держа в руках женский белый кружевной платок. «Четверг. Восемь вечера, – стал перечислять в уме Бриедис, запуская шестеренки умственного механизма. – Камилла садится в партер. Она одета «необыкновенно нарядно», это, может быть, потому, что у нее помимо спектакля есть встреча. Встреча состоялась во время антракта, который, по словам актеров, дают в девять, на этом самом месте, где, по словам официантов, вечером стоят экипажи. Там, в одном из экипажей, из нее выпи… выкачивают каким-то таинственным образом, не оставляющим отметин, едва не всю кровь, вытирают рот, пальцы, выплескивают остатки из сосуда, выбрасывают платок. Она делает это добровольно. Она уже несколько недель делает это добровольно! К трем четвертям десятого Камилла возвращается в сопровождении мужчины в черном, а к концу спектакля оказывается уже мертва… Соня, неужели ты права? Неужели где-то в городе ходит кровопийца? Зачем? Почему Камилла? Камилла и Данилов служат в одной гимназии. Камилла нужна, чтобы был человек рядом с Даниловым. Она была связана со всеми этими нападениями. Она служит этому… этому Тобину! Который охотится за единственным наследником состояния Даниловых. Но Камиллы больше нет, ей ничего не предъявишь…»
Бриедис перевел взгляд со здания Латышского общества на платок в своих руках и выпрямился.
«В тот же вечер происходит еще одно событие. Соня идет за Даниловым, заходит в его дом и наблюдает странную сцену: кто-то с револьвером поднимается по темной лестнице особняка Даниловых. Это происходит аккурат в районе восьми вечера, когда должен начаться спектакль. А не рассчитывал ли убийца сотворить двойное преступление? Он явно хотел застрелить Гришу… быть может, даже из моего револьвера».
И тут Бриедиса прошибает холодный пот.
Он вспоминает, что должен был идти на спектакль с художницей, но самым постыдным образом забыл об этом. Данилов передал ему билет, и тот лежит где-то в ящике его стола в присутствии. Таким образом, открылась новая перспектива преступления, в котором он едва не стал жертвой и главным подозреваемым одновременно, а может, еще и станет им, если к делу привлекут сыскной отдел или, еще хуже, жандармское управление.
Кража револьвера задумана в считаные секунды. Камилла совершенно точно прочитала дневник Сони, и именно она сообразила, как устроить, чтобы убийство Данилова для всех стало бы делом рук участкового пристава. Своими попытками расследовать дело семьи Даниловых Арсений стал кому-то поперек горла. Приглашение на спектакль приходится кстати – пока незадачливый пристав смотрел бы «Фауста», некто убил бы из его «смит-вессона» Гришу… В антракте Камилла наверняка сказала бы что-то вроде того: «Я дурно себя чувствую, мне не хватает воздуха». И Бриедису пришлось бы демонстративно покинуть спектакль, прощаясь со своими алиби и с жизнью. Поскольку наверняка никто не собирался оставлять его в живых. Мертвый убийца Данилова – самый верный способ похоронить все улики.
Но Арсений просто забыл об этом спектакле, и это сотворило хаос в планах преступной группы, в которой были некто «Дракула» в карете, сопровождавший ее на спектакль, Камилла и тот, кто ходил в дом Даниловых с револьвером пристава. Оставалось выяснить, кто все эти люди.
Отблагодарив дворника за ценные сведения пятью копейками, Бриедис повернул на Александровский бульвар, направившись к Сарайной улице. Камилла уже несколько месяцев снимала комнату недалеко от Биржи в трехэтажном доме на мансардном этаже.
Поднимаясь по лестнице, Арсений вспомнил о колотой ране в боку и опустился на ступеньку перевести дыхание. Пальцами он осторожно тронул под мундиром рубашку в страхе обнаружить красное пятно. Вчера в присутствии ему повезло застать полицейского врача, который быстро заштопал рану, предупредив, что нитки энергичных движений могут не выдержать.
Это было первое серьезное и полное опасностей расследование Арсения, в котором он успел избежать смерти и получить удар стилетом.
Швейцар молча отпер дверь квартиры и охотно ответил на все вопросы. Бриедис занес дополнительные сведения в блокнот и приступил к обыску. К сожалению, здесь уже побывали Гурко, кто-то из сыскного и судебный следователь. Арсений читал протокол обыска, но он хотел чистой совести и принялся все осматривать повторно.
Камилла поселилась в небольшой уютной комнате с кованой кроватью без полога, выкрашенной в серебряную краску, слева от нее стояло трюмо из сахарданового дерева, справа – старый секретер с расшатанными дверцами. Свет и воздух давало большое трехстворчатое итальянское окно, выходящее на Сарайную. Панорама открывалась истинно европейская: крыши, увенчанные дымоходами, бельведеры и шпили, пушистые шапки акаций. Видно, за один только вид из окна художница терпела эту жаркую мансарду. Тускнеющие закатные лучи, проникая сквозь жалюзи, штриховали стены, покрывало кровати, множество шкатулочек на полках трюмо, в беспорядке сваленных в кучу (свидетельство пребывания полиции) и тулово деревянного манекена. Бриедис не сразу заметил этот странный предмет в углу. На плечо куклы был накинут пестрый платок в пионах, а на голову без лица надето странное приспособление, похожее на те, что имели в своем арсенале зубные врачи. Железные распорки и пластинки угрожающе сжимали виски и подбородок, в сторону и вверх торчали крючки, верно, должные удерживать челюсти открытыми.
– Что за чертовщина? – Бриедис наклонился к манекену и тронул пальцем железку, та недобро скрежетнула по деревянной голове болвана.
Поморщившись, он повернулся к придвинутому к самому подоконнику столу, покрытому кружевной скатертью. На нем были разбросаны яблоки, успевшие подвять, стояла оплавившаяся на треть свеча, на краю изящная черепаховая пепельница с недокуренной папироской той же марки, что курила Даце. Отставленные в сторону стулья небрежно свалили в кучу. Казалось, стол был частью какой-то композиции, возможно, на скатерти некогда сидел или возлежал натурщик или натурщица, иначе происхождению такого «натюрморта» было сложно найти объяснение. Бриедис приступил к холстам и обнаружил на одном из них обнаженную девицу, чуть присевшую на столе и касающуюся пальцем яблока в подражание «Сотворению Адама» Микеланджело. Это была Даце Акментиня.
Бриедис тут же перевернул холст к стене, сраженный неприятным чувством, что стал свидетелем чужих тайн, и покосился на манекен с железным намордником, наводящим на непристойные мысли. Похоже, кроме Граудини, Камилле позировала и эта эмансипантка, и бог знает что еще между ними происходило.
Вся эта квартира была пропитана чем-то черным, таинственным, демоническим, невольно Арсений представил сцену Вальпургиевой ночи из «Фауста». Точно такой же ночи, и не одной, стали свидетелями стены этой квартиры. Быть может, здесь плясали бесы, резвилась нечисть, летали на метлах ведьмы-эмансипантки, гоготали черти, лакая льющееся рекой вино… или кровь. Порок, разгул, блуд.
И каким чистым ангелом вырисовывался в сознании пристава образ его Сони… Ну какая из нее эмансипантка?
Смахнув нелепые фантазии, Бриедис занялся делом. Просмотр внутренностей секретера занял час, пока он не нашел толстый альбом, о котором подруга Камиллы поведала с особой восторженностью. Тайник был сделан на славу, прикрытый тонкой фанерой, имитирующей дно ящика. И судя по тому, как она оказалась прилажена, Гурко ее не вскрывал. Старый, толстый, крепко прошитый альбом содержал тьму зарисовок, набросков и вполне законченных рисунков. Бриедис начал торопливо листать, надеясь обнаружить изображение того, кто хоть чем-то напомнил бы таинственного покровителя, любовника художницы. Но портреты, городские пейзажи, натюрморты упорно молчали, не сообщая ровным счетом ничего.
В голову Бриедису упорно лезли образы оседлавших метлы ведьм, гогочущих и на все лады визжащих.