ти до небес. Живу от прихода до прихода слуг. И вспоминаю часы наших бесед. Обрел пищу земную, а духовную потерял.
26 мая 1901 г. Сижу в своей старой изодранной сорочке, но чистый, как ангел небесный. Потому как сегодня для меня спускали деревянную лохань и всего вымыли. По подвалу гуляет дух мыл и одеколонов, кружащих голову. До чего радостно! Десять лет не мылся.
1 июня 1901 г. Приходил цирюльник. Приносил зеркало. И я видел свое лицо. Мне остригли волосы, которые мешали и лезли в уши, сбрили бороду, которая подметала пол, когда я усаживался на камни. Но вот беда – без ногтей мне не очинить карандаша. Если бы он проведал о существовании второго моего дневника, он бы перевернул все вверх дном. Изредка меня лишают всей моей мебели, моих книг и тетрадей, куда я заношу мысли, старательно для него взвешенные. Я знаю, он их хранит. Бережно хранит где-нибудь в спальне, перевязанные чистой лентой. Я пишу их ему.
Эти строки я пишу для тех, кто придет после меня.
Я ужасно стал старый, хоть работа мастера и смела с моего облика десяток лет. С тоской осознаю, что прожил жизнь в сыром каменном мешке, как Дантес, не имея надежды когда-нибудь увидеть свет божий. Не имея ни надежды, ни желания. Мой свет – это тьма. И эта отрадная мысль греет мне сердце. Нет, я все же не жалею о такой жизни. У меня есть свой аббат Фариа. Чего еще желать?»
Арсений остановился, пролистал несколько пустых листов вперед, не найдя больше ничего.
– Это только часть дневника, описывающая его последние дни. – Арсений свернул страницы и положил во внутренний карман пиджака. – Эти листы – уже крепкое доказательство против Тобина, поскольку имя того было упомянуто. Здесь упоминается и то, что Марка Данилова перед понятно зачем затеянной дуэлью вымыли и остригли. Его и кормить стали лучше, чтобы избавить от свидетельств заточения.
Бриедис собрал на лбу две глубокие морщины.
– Полагаю, дело было так. Тобин велел ему снять одежду, тотчас пырнул ножом, когда тот не ожидал удара, слугам велел одеть его во все свежее и чистое и внушил, что он должен успеть в больницу. Тобин не ожидал, быть может, что Марку удастся сесть в вагон поезда и уехать. Он рассчитывал, что Марк умрет где-нибудь по пути на станцию, его обнаружат местные сотники-урядники, тотчас поймут, что он явился из Синих сосен, спустятся в подвал, следуя, как мы, по следам крови на белых коврах. Найдут его, обнаружат девочку, решат, что Тобин был пленником, поохают и закроют разговор. Но, на наше счастье, Марк прибыл в Ригу, а это попало под юрисдикцию второго участка городской части. Эти страницы – уже доказательство. Гриша, мы будем искать остальное?
Данилов сидел, сцепив пальцы, с лицом таким белым, что казалось, он сейчас потеряет сознание. Запись за 1 июня была последней, он отчаянно не хотел других таких ни слышать, ни читать.
– Да, будем, – тем не менее твердо ответил он.
Теперь они знали, что ищут, это значительно облегчило поиски. Искали камень со странной пометкой len.
– Что это может значить? – бормотала под нос Соня. – Тлен, гобелен, ацетилен…
– Думайте, Соня, у вас лучше всех получается отвечать на такие вопросы, – отзывался Данилов, успевший прийти в себя и вновь увлечься головоломкой, которую им оставил Марк.
– Лен, лен, лен… Это не по-немецки, не по-английски, не по-французски.
– Соня знает, что говорит, – с гордостью отозвалась Даша – лисья душа. – Она читает книги на четырех языках.
Сердце Сони подскочило. В углу одного из камней, вокруг которого раствор был углублен, а частями совершенно отсутствовал, красовалась большая нацарапанная буква «W».
– Нашла! – прокричала она так, что ее испугало собственное эхо.
Тесало и молоток потрудились на славу, камень вылез целиком, в углублении лежали те же свернутые, но уже вчетверо, тетрадные листы. Арсений развернул их.
– Эти записи значительно красноречивей, они тоже написаны карандашом, но грифель совсем стерся. Думаю, их вынимали много раз и перечитывали.
– Какой год? – спросил Гриша голосом тотчас же померкшим. Он весь сжался и стал тяжело дышать. Соня жалостливо смотрела на него: еще одно испытание, еще раз придется пройти через это мучение.
– 1890-й, – отозвался Арсений. – Год, когда умерла Ева Львовна.
Он призадумался, сложив листы так, как удерживало их время и безжалостные изгибы.
– Эти записи старые. Им одиннадцать лет. Они долго не протянут, отсырели. Давайте сыщем все до конца и поднимемся в гостиную. Надо будет сделать их фотографические копии. Гриша, с помощью вашей пресс-камеры. Чтобы доказательства не рассыпались прямо в руках и благополучно дожили до суда.
– Да… – выдавил тот. Хорошо, что Соня тогда предложила взять в поездку его «Моментальную камеру Аншютца». – Но у меня с собой лишь пятнадцать фотопластинок!
– Будем снимать те записи, которые совсем плохи, – кивнул пристав. – Итак, ищем дальше.
Следующие два камня были помечены буквами «e» и «i», записи под последней не датировались. Ни года, ни месяца, ни дней. Только сплошной текст, по-прежнему написанный карандашом.
– Как же мы поймем, какая запись за какой следует, если случится, что половина из них, точно, как эта, не будет содержать никаких временных пометок? – выразила Даша общие страхи вслух.
– Да и знать бы, сколько их всего! – подхватила Соня.
– Здесь же явная буквенная последовательность, – потер висок Бриедис. – Он буквой на камне обозначал год или два.
– А как же len? – бросила Даша.
– Это последняя запись. Он помечал свои тайники буквами какой-то фразы, – Арсений поставил на пол фонарь. – Эту пометил тремя буквами, последними в той загадочной фразе, потому что знал, что дуэль будет вехой его жизни здесь. Он предчувствовал свою смерть.
– Helfen – Wehren – Heilen, – проронил Данилов с неохотой и будто в пустоту. – «Помогать – Защищать – Исцелять» – девиз Тевтонского ордена. Мой отец тоже был историком… был бы, если бы закончил Мертон.
Все разом повернулись к нему.
Глава 20. «Помогать – Защищать – Исцелять»
После ужина, состряпанного девушками на скорую руку из продуктов, аккуратно разложенных рукой дотошной миссис Маклир в буфетах кухни Синих сосен, все с притворной нарочитостью и громко, чтобы Каплан их услышал, стали прощаться и расходиться, желая друг другу приятных снов. Каплан был удивлен, с каким неряшливым видом они явились в библиотеку, но поинтересовался только тем, в какой род крокета играли ребята. А когда те в девятом часу ушли в свои спальни, пожал плечами и тоже отправился спать. В доме было множество спален с аккуратно застеленными кроватями, точно намеренно приготовленными для встречи гостей. Пристав вновь посмеялся над чистоплюйством здешних слуг.
– Когда у тебя на попечении прокаженный, привыкаешь к вечным попыткам себя обезопасить, – пояснила Даша. – Наверное, тот, кто здесь служил, тем и был занят, что следил, чтоб ни соринки не упало на все эти белые ковры и обивку. Или Тобин требовал такой чистоты. Так он старался восполнить свое нездоровье. Но я все же рекомендую лечь в одежде и не пользоваться подушками.
Три раза Соня бегала на цыпочках из своей комнаты к дверям отца. И когда до нее донесся благословенный храп, она поспешила в комнату Даши. Будущая курсистка сидела за столом, нависнув над книгой: взяла с собой учебник, надеясь найти час-другой на подготовку к поступлению.
Команда сыщиков собрала благодаря догадке Гриши богатый улов, в числе которого была целая тетрадь, помеченная буквой «Н», правда, лишенная обложки и чрезвычайно тонкая, тоньше ученической, но дающая начало всему дневнику и исписанная чернилами.
Они тихо спустились в столовую, где стоял длинный обеденный стол. Гриша снес фотоаппарат и уже устанавливал его на штатив для съемки страниц.
– Отберем те, которые совсем ветхи. – Арсений пристраивал записи у объектива. Но страницы долго пролежали согнутыми, скрученными в свитки, и не хотели располагаться ровно. Больше всех пострадала та часть дневника, листы которой были сшиты, но чернила еще держались. А вот грифельные записи осыпались и истирались от каждого прикосновения.
– Их можно отутюжить, – сказала Даша.
– Нет, тогда грифель сотрется совсем, – тотчас возразила Соня. – Нужно раздобыть два стекла. Расположить листы между двумя стеклами.
– Данилов, вы не против, если я выну из оконной рамы в той комнате, где стоит рояль, пару стекол? – и, не дожидаясь разрешения, Арсений исчез за дверьми.
Вышло около семидесяти листов, исписанных с двух сторон. Девушки раскладывали их по порядку, следуя буквенным обозначениям, которые они решили сделать в подвале, чтобы не потерять последовательности всех записей. В левом верхнем углу Соня делала пометку карандашом – писала ту букву, которая соответствовала нацарапанной гвоздем на камне.
Они перекладывали листки осторожно, брали их кончиками пальцев, точно древние манускрипты, устлав ими почти весь стол. Арсений, тщательно их изучив, выбрал пятнадцать страниц. С осторожностью располагая их меж стекол, они отсняли кадр за кадром.
– Жаль, что нельзя сделать фотокарточку больше, – вздохнула Соня.
– У нас будут негативы, мы попробуем распечатать большие карточки. – Данилов снимал фотоаппарат с треножника. – Я слышал, что такое возможно.
Он опять был тих, краска сошла со щек. Беднягу ожидала пытка в семьдесят страниц рукописного текста откровений его порочного отца. Соня так переживала за Гришу, что совершенно позабыла о своей ревности к Даше. Четверть часа назад они рука об руку увлеченно занимались тетрадными страницами, на миг Соня перестала на нее злиться, радуясь возрожденной дружбе.
Перебравшись в гостиную, вся компания расселась на софе и мягких креслах, выбрали по жребию чтеца. Участь сия выпала Соне.
– Что ж. – Дрожащими пальцами девушка приняла рукопись, будто брала древний манускрипт. Отдавая дань памяти ее хозяину минутой молчания, она набрала воздуха в грудь и начала: