– Да что с этим куском железа такое?! – возмутился блондинистый. А его товарищ по службе, водитель «Кайенна» (он, кстати, всегда считал блондинистого тупой самодовольной кучей дерьма) оказался человеком более проницательным: со смутным беспокойством его рука потянулась к замку зажигания. Так, на всякий случай, проверить.
– Чего, сучара, больно тебе? – вопросил модника мент с укороченным Калашниковым. – Еще добавить? Видишь, сука, что наделал?
Парень что-то прохрипел.
– Не слышу! – сплюнул мент и все же легко толкнул модника оружием в голову. Удар приходился парню в лоб, но тот, хоть и был избит, повторно и теперь уже с неслучайным проворством чуть откинул назад затылок, пропуская удар вскользь. Автомат рассек ему кожу на лбу и под волосами, сбив придурошную шапочку, но крови сразу стало много.
– Я разве сказал пригибаться?! – обозлился мент, которому вдруг пришло в голову, что его только что опозорили перед товарищами. – А?! Я как сказал?! Стой, падаль, не двигайся!
Явно подзадоривая себя, борец с преступностью плотоядно облизнул губы и сделал шаг назад, прикидывая расстояние для удара ногой: не хера тут блондинчику оставлять за собой последнее слово. И тогда бедолага-модник совершил непростительную ошибку. Он повернулся, откинул с глаз слипшиеся волосы и то ли от отчаяния, то ли с безрассудством произнес:
– Если какая сука еще раз меня тронет – убью!
Пауза вышла очень короткой. Блюстители порядка, казалось, на мгновение потеряли дар речи. По крайней мере, застывшие маски, растянувшие их лица по вертикали, очень напоминали знакомый нам портрет мачо-партизана.
Потом губы промахнувшегося мента свернулись трубочкой.
– У-у-у! – протянул он на неожиданно высокой ноте. – Это совсем другой коленкор!
Казалось, он сам радуется своему изумлению. В голове же блондинистого шла сложная работа: он выбирал варианты следующей эмоции, но вместо карающего гнева почему-то куражисто и даже по-женски захихикал.
– Это меняет дело, – вздохнул промахнувшийся, и в голосе его промелькнуло темное удовлетворение. – Так что ты там сказал? – Он посмотрел на парня с любопытством. – Убьешь?
– Это не шутка, – спокойно и холодно сообщил Миха-Лимонад. Он совсем немного приподнял руки, но в его стойке лейтенант Свириденко сразу узнал готового к выпаду боксера.
«Нарывается, дурень, со страху, – пожалел лейтенант Свириденко в третий раз. – Эти не пощадят, я их знаю. Завалят прямо здесь, а нам липовый протокол подписывать».
– Чего, слизь мерзотная, ручонки поднял? – мент усмехнулся куда-то в сторону, а потом жестко процедил, – да я тебя, пидор гнойный, по асфальту размажу!
И передернул затвор, досылая патрон в патронник. Миха-Лимонад прекрасно видел, что тот имитирует поведение человека, теряющего над собой контроль, но при этом видел, что намерения у него более чем серьезные.
«Какая-то нелепость», – успел подумать Миха-Лимонад, и мент тут же подтвердил его правоту.
– Я ж тебя здесь положу, гнида бычья! Просто похороню, – ровным голосом сообщил он Михе.
– Ты был обезврежен при попытке нападения на колонну, – быстро вставил блондинистый, словно отрезая все пути назад и легитимизируя их дальнейшие действия. Его зрачки сузились, а в бегающих глазах колыхнулось что-то лиловое.
Промахнувшийся мрачно посмотрел на блондинчика. «Сука какая! – подумал он о коллеге. – Тварь белобрысая…»
Лицо у мента сделалось сосредоточенным, а взгляд уже не плотоядным, а деловито-будничным, будто человек перед ним был уже мертв, и оставалось лишь казнить его тело, а эту практическую работу нужно сделать быстро.
– Хрен ли стоите? – бросил он в сторону джипа. – Увозите Николаича. А ты, лейтенант, – эти слова были обращены к Свириденко, – пойди прогуляйся за пост.
Свириденко в ужасе захлопал глазами. Его ноздри втягивали странный запах: ночь пропиталась покушением на убийство, а такое с лейтенантом Свириденко происходило впервые.
– Ладно, хорош вам! – услышал он свой собственный испуганный голос, опережавший способности мозга адекватно оценить обстановку.
На промахнувшегося вдруг накатила странная усталость, киселеобразной тяжестью поднялась в желудке. Надо побыстрее со всем этим заканчивать, и тогда… Он не знал, что «тогда». Возможно, какая-то необоримая неправильность, происходящая прямо сейчас, закончится, и все встанет на привычные места. Он снял оружие с предохранителя и глухо повторил:
– За пост. – Его глаза налились багровой темнотой.
– Так не бывает, – настойчиво протянул Свириденко, и голос лейтенанта дрогнул. – Вы что?!
В этот момент водитель «Кайенна» окончательно убедился, что его автомобиль не заводится. «Происходит что-то не то! – панически прокричало в голове водителя. – Этот тупой блондинчик распалил всех, привык, сука, жар чужими руками загребать… А здесь вообще что-то не то творится!» Он собрался было озвучить эту мысль и даже открыл было рот, но… Все плыло по течению, а когда происходит такое, то тут уж не до панических разговоров. Он просто не успел.
Проводя роковую черту, последним резоном прозвучал голос промахнувшегося:
– Он был обезврежен при нападении. Слышал?! Не нарывайся, лейтенант, сходи-ка за будочку, – и мент машинально указал стволом в сторону поста.
Этой короткой паузы Михе вполне хватило. Внутреннее время вообще течет по-другому, и Миха-Лимонад даже успел усмехнуться глупой оплошности этого позднего вояки. Он не знал, что будет дальше. План вырисовывался зыбким, ненадежным, построенным на блефе. Стрелки на таймере его жизни с неожиданным и нелепым проворством шулера подскочили к «0», следовало любой ценой остановить это свихнувшееся колесо. И Миха-Лимонад превратился в Миху-Тайсона. Он совершил молниеносный выпад, чуть пригибаясь и разворачивая корпус, и нанес три сокрушительных удара. Противник, спрятанный за бронежилет, автоматическое оружие и численный перевес в виде верных товарищей, оказался не готов к такому повороту событий. Промахнувшийся мент, отправленный в глубокий нокаут, оказался единственным, чьи показания в дальнейшем не смахивали на откровенную паранойю – он все прозевал.
Внутреннее время действительно течет по-другому: следующие события стали разворачиваться одномоментно. Миха увидел, как оседает несостоявшийся палач – в его глазах перед тем, как они закатились, успело застыть выражение озадаченности; видел, как блондинистый неуклюже попятился, пытаясь достать из кобуры табельное оружие, и на периферии – еще движение людей, а потом где-то глубоко внутри себя услышал мощный, хоть и глухо-утробный голос, который, торжественно разливаясь, вытеснял за пределы существования все другие мысли и звуки.
БРАВО!
ТЫ ИЗБИТ И СРАЖАЕШЬСЯ В ОДИНОЧКУ.
ПОХВАЛЬНО.
НО ЧТО ДАЛЬШЕ?
Миха даже успел подумать, что он, должно быть, схлопотал пулю, и все происходящее – предсмертные галлюцинации. Слишком внутренним, личным, интимным был голос, хотя скромное определение «голос» не подходило для этого звука. Все равно как церковный орган обозвать губной гармошкой. Это был воистину Глас – обращение из иных просторов: человеческие связки не способны на такие звуки. Голос находился везде, и все, что он сказал дальше, на самом деле было спрессованно в несколько мгновений (блондинистый даже не успел извлечь оружие), хотя сообщение оказалось развернутым:
«Что дальше?
Они вооружены, опасны, и на их стороне закон.
Закон. Табу. Окончательная непреступаемая сила.
Тебе ведома природа страха, и наглая задумка с мобильным хороша (вижу, как ты орешь с телефоном в поднятой руке: «У меня на связи ваш министр! И он слышит все, что сейчас происходит!»), только вряд ли поможет. Вряд ли ты успеешь. Раньше могло прокатить, но сегодня блеф очень скоро будет раскрыт, так и не совершив своей тайной огненной работы. Ибо качество Времени изменилось.
Они давно и бесповоротно забыли лица своих Отцов, и те смыты, растворены водами забвения.
Они больше не рождены отцами.
Поэтому вряд ли тебе поможет твой бог игры, блефа и трансформаций.
Но есть более древний Закон.
Качество Материнского Права осталось неизменным. И я покажу тебе, что будет дальше!»
Из всех присутствующих лишь лейтенант Свириденко слышал эту тираду, от которой, надо сказать прямо, не просто попахивало, а разило безумием. Именно в этот момент лейтенант дорожно-патрульной службы был, как брат-близнец, похож на городского мачо-партизана. Если же учесть отвалившуюся до критического положения челюсть, портретами обоих вполне можно проиллюстрировать медицинский справочник в разделе «идиотизм».
Однако с господином Николаенко дела обстояли намного сложнее. Он ничего не слышал. Почти. Если не принимать во внимание тревожно-шершавый, застрявший тоскливой занозой гул, словно поднимающийся из-под земли. Николаенко был стреляный воробей, с чего бы ему поддаваться иррациональным страхам. Он думал о тонко спланированной спецоперации, и безотказный калькулятор в его голове просчитывал варианты. Вот и до него докатилось: эх, дочка, дочка… Все транспортные средства выведены из строя. Избитый виновник всего этого… Да не похож он на террориста-смертника, шахида, или как их там. А вот какой-нибудь сверхсекретный отдел ФСБ, мало кому известный даже на самом верху – вполне себе… Гламурно-плейбойская легенда – отличное прикрытие.
Николаенко неподвижно смотрел в ночь, зажатый с обеих сторон телохранителями. Он вспоминал все, что ему известно о съемках скрытой камерой, ночном видении и сверхчувствительных узко-направленных микрофонах. И то, как плейбой с разбитой рожей молниеносно и профессионально вырубил мента в бронежилете и с Калашниковым, лишь подтверждало направление мысли: картинка вырисовывалась куда какой четкой.
– Не заводится! – нервничал водитель. Но Николаенко был спокоен. Он оставался спокоен даже когда в третий, окончательный раз взревел двигатель изуродованного Бумера. А потом машина – собственно говоря, груда металлического хлама, годная лишь на запчасти – двинулась с места. Николаенко все это видел. И все еще думал о спецоперации.