Он умолк и вдруг, странно пожевав губами, что-то пробубнил себе под нос.
– Впечатляет, конечно, – поделился визитер, пристально поглядел на Миху и, видимо, решил продолжить свой экскурс. – Предвижу вопрос «почему сфера» или «почему синяя?». Но какая, в конце концов, разница, как выглядит иллюзия об иллюзии? Тем более для этого, не стану скрывать, имеются некоторые основания, уходящие корнями в известные грезы о мироустройстве.
– Но почему она… сфера… как бы…
– Удалялась? Да потому что мы вышли из нее. Видишь ли, ты, скорее всего, этого не знаешь, но… хм… то, что принято называть Творением с большой буквы «Т»… так вот, я скажу тебе кое-что важное, что, быть может, подтолкнет тебя к более разумному поведению, мягкому компромиссу. А может, ты вообще перестанешь упорствовать, а? Упираться в заблуждения, – он поморщился, прежде чем продолжить дальше, – которыми разукрасил ваше детство тот, из-за кого мы здесь?
Миха молчал.
– Я лишь выразил надежду, – резонно пояснил ночной гость. – Так вот, ты, скорее всего, этого не знаешь, но… Творение вовсе не завершено. Напротив. Творение не завершено, Бог будет в конце. Вернее, богиня. Мы сами ее творим своей духовной, физической, ментальной и какой еще активностью. – Его голос вдруг зазвучал завораживающе, он уплотнился, вытеснив из салона автомобиля другие звуки, стал вкрадчивым, чуть ли не нежным, и в нем появились оттенки тепла.
«Да это прямо… – подумал Миха и чуть не рассмеялся. – Да он прямо как Саруман из сказки Толкиена. Пытается зачаровать меня».
Но слушать было приятно, да он никуда и не спешил. Можно и послушать… Сарумана.
– В каком-то смысле, Она уже была, – продолжал тот. – В Начале. Богиня Рождающая, перенасыщенная потенциальность Пустоты. Потом мир, что зовется «Земной Юдолью», «Лучшим из миров», он, как куколка, созревающий кокон… И пребудет Богиня Забирающая. И уж коли у нас возникла пауза на твою адаптацию, скажу тебе дальше: есть мнение, что Бог-Отец поднялся над ней Небом, и их дитя – «Земная Юдоль», манифестированный мир. Так вот, именно ради этого я начал разговор: это мнение – досадное заблуждение. Понимаешь? В том числе, твое досадное заблуждение! Я, как Карл Маркс в «Капитале», или Зигмунд Фрейд с психоанализом, начинаю издалека. Заблуждение: Богиня сама способна к оплодотворению, рождению, у нее достаточно своих, хм… фаллических подземных вод. Ей вовсе ни к чему Небесная Сперма. И весь этот ваш Логос. Ей не требуется формирующая форма, автономное мужское начало. Понимаешь, а? И все религии догадывались об этом. И донесли эту весть. Понимаешь? Все, кроме твоих скорбных римлян-греков… Ну, и где они сейчас?! А те, кто донес, – здравствуют и процветают! Вижу – понимаешь, к чему клоню. Именно так: мы живем в условиях абсолютной капитуляции автономного мужского начала. А твой сбежавший друг настаивает на обратном и вас когда-то отравил тем же.
Миха лишь молча смотрел на него, ничем не выказывая своего участия в беседе. Визитер моргнул и досадливо развел руки:
– Так во имя чего? Зачем артачиться? Во имя наивных заблуждений своего детского друга? Своих заблуждений, попахивающих болезнью: этот твой сон про Одри Хепберн – это вообще что такое? Он, кстати, где-то там, в одной из капсул. Еще увидишь. Еще много чего увидишь… хм, греза о Диане.
– У меня нет грезы о Диане, – спокойно проговорил Миха-Лимонад.
Саруман, словно сбитый с толку, обескуражено посмотрел на Миху, словно своей болтовней он зачаровывал и себя. Затем выставил перед собой руки раскрытыми ладонями вверх:
– Вспомни, в конце концов, как нелеп и жалок… этот скоморох, этот Ярило-хуило? А каким он когда-то был… О-о! Великолепным, могущественным. – И опять его голос вытеснил все другие звуки. – Не побоюсь этого слова – Великим! Это он и подобные ему со своей ветхой памятью, застрявшей в заре веков, втемяшили в голову идею о диком неукрощенном самце. Он – голубчик… Свободный океанос древних – занятная химерическая греза, хотя на деле – всего лишь отравление памяти. Все эти благородные, исполненные отвагой и плюющие на свою жизнь рыцари, воины-поэты, мореходы, не имеющие иной цели, кроме как плыть… Все эти самурайские сны о древнем звоне клинков… Где все это?
Ночной гость снова развел руки в стороны, казалось, еще более досадливо:
– Ушло. Навсегда. Мир сократился в размере, и мужская автономия – это скоморох Ярило-хуило. А теперь главное: ты можешь быть спасен.
В ответ Миха лишь внимательно посмотрел на визитера. Тот ждал вопросов, но их не последовало.
– А ты немногословен, – наконец сказал тот. – Но сейчас это не поможет. Ты уже вряд ли сможешь отказаться от моего предложения. Нет-нет, – он отмахнулся, – без всякого нажима с моей стороны. Никакого давления. Ты сам, только сам решаешь. Но как только поймешь, какой шанс упустил, боюсь… с тобой произойдет то же, что и с тем, кто продал тебе эту машину. Поэтому главное: все это, – он развел руками в сторону пробуждающегося города, – имеет смысл лишь как служение богине. Подумай сам: трудно полагать, что вся эта суета вокруг, как говорится, all that jazz, успех, работа, стремление к процветанию, химерическое создание крепких семей и семейных империй, рождение потомства, заколачивание бабла, вся эта оголтелая потогонка, проскакивающая мигом от рождения до смерти, имеет смысл вне этой цели. Плодородие – неужели не чувствуешь, как восхитительна и непознаваема эта тайна? – говорил Саруман. – Или тебе милее суетливое мнение неокрепших душ о потреблении во имя потребления? Человеческая энергия оседает не только говном и не только горсткой праха. Именно потому, что творение не завершено. Где они – ау! – свободные мужчины, ориентированные на свои личные цели? Мужчина, обслуживающий плодородие имеет место быть. Оглянись! Самые гордые и независимые оплетены тайным кружевом – негой своих матерей, джунглями волос своих верных жен. Ткачество… жрицы ткачества, как Пенелопа… Эта тайна принадлежит богине, и земные женщины, пусть в сокровенном своих снов, знают об этой тайне.
– Все это крайне мило, – скупо улыбнулся Миха, – и даже где-то любопытно. Но я-то тут при чем?
– Повторяю: ты можешь быть спасен, если мы избежим конфликта целей.
– Ты вроде не настолько туп, – хрипло проговорил Миха-Лимонад, – чтобы развлекаться игрой в тридцать сребреников.
– Ладно-ладно, не злись. В каком-то смысле я тоже лишь то, что есть у тебя в голове. А от разборок с самим собой возникают проблемы с пищеварительным трактом. Сам же утверждал.
Включенная аварийка все так же пульсировала своим ритмом, только теперь стало значительно светлее.
– У нас еще будет время для бесед. Там. Если ты, конечно, согласен.
Облезлый дворовый кот вернулся, сидел под своим деревом, странный автомобиль его больше не пугал. Весной, на рассвете, найдутся дела и поважнее…
– Ладно, – сказал Миха. – Когда?
Ночной гость усмехнулся. Ободряюще и даже ласково. Щелкнул в воздухе пальцами и проговорил:
– Ну, наверное, ты хотел бы знать, когда и как? Тебе будет позволено взять флейту – ваш талисман. Видишь, я знаю… Возможно, именно на ее зов он откликнется. А когда…
Ночной визитер открыл дверцу… Миха крепко сжал в руке брелок, подарок соломенного деда.
– Постой! – внезапно приказал Миха. – Я ведь тебя еще не отпускал.
Тот остановился, обернулся, недоверчиво посмотрел на Миху.
– Ты ведь это знаешь, – спокойно сказал Миха-Лимонад.
Их оружие было таким: две поджиги от собак и флейта от… всего остального. Был еще пастуший кнут, и все это они обернули в тряпки и сложили в сумку с рыболовецкими снастями, хотя днем, в жару, никто на рыбалку не ходит. Флейта, разумеется, была у Джонсона в кармане – они с Иксом все лето практиковались в извлечении звуков и даже научились играть простенькие мелодии.
– Этого достаточно, – заверил Будда. – Просто должен быть звук флейты. Хотя бы монохорд.
У Михи с этим не получалось.
– Ничего, старик, – не переживай, – успокаивал Джонсон. – У тебя для флейты губы неподходящие.
Солнце стояло почти в зените, воздух был неподвижен, и невыносимая жара плавила мозги. Трое мальчиков с самодельным оружием, за которое несложно угодить в колонию для несовершеннолетних, и с фантазиями, по которым психушка плачет, – одна только горячая убежденность в силе звуков флейты, гармонизирующих мир, чего стоила, – вышли к немецкому дому. Был полдень, и поезд Будды уже час как двигался в сторону Москвы: до аварии оставались считанные минуты.
– Вот он, дом, – сказал Плюша, отодвигая ветку акации. – Пошли.
Они развернули поджиги, зарядили их самодельным порохом и самодельной дробью, которую вылили в песке из свинца. Кнут, тяжелый, с полированной от частого применения деревянной ручкой Миха заткнул за пояс. Флейта оставалась у Джонсона.
– Запалы не забудьте вставить, – сказал Миха.
Запалы-фитили они сделали из обычной веревки, смоченной в растворе селитры и высушенной на солнце. Миха стащил дома бензиновую зажигалку – надежней, чем спички.
– Все, – сказал он и двинулся вперед. Мальчики пошли следом.
Ничего из их грозного оружия им тогда применить не удалось. Собак вокруг не было.
Было кое-что другое.
Еще на подходе к дому Михе показалось, что от железнодорожной насыпи, через густые кусты, движется какая-то тень. Он присмотрелся: возможно, лишь игра солнечных лучей в переливах раскаленного воздуха.
– Как-то странно, – проговорил Плюша, – тихо. И там…
– Что там? – небрежно бросил Джонсон. – Где? – Он начал нервничать и поэтому, как обычно, храбрился.
– Не знаю. – Миха неопределенно покачал головой и решил промолчать насчет тени. – Вроде ни собак, ни старухи.
– Жалко, – посетовал Икс. – Я б сейчас шмальнул той гадине, что покусала.
Свою поджигу Икс подвесил на бельевую веревку, импровизированный ремень, перекинутый за шею через оба плеча, руки держал сверху – что и говорить, вылитый командос, герой боевика.