– Еще шмальнешь! – пообещал Миха. И неожиданно хихикнул: он тоже начинал нервничать.
– Действительно, как-то все… стремно, – заметил Джонсон. – И… правда, тихо.
– Слушайте, чегой-то вы забздили? – перебил его проницательный Икс. – Рыночный день: старуха там, собаки за ней побежали. Всех делов да и только.
– Не только, – Миха почувствовал сухость в горле; он очень бы хотел сейчас согласиться с Иксом. – Птиц не слышно.
– Чего?
– Ты слышишь птиц? Даже чайки не галдят. – Плюша хотел еще добавить, что стрекота и жужжания насекомых в траве не обнаруживалось, но промолчал, решив, что Икс его тогда точно засмеет. Он лишь снова бросил взгляд на заросли, пытаясь уловить там какое-то движение. Тень. Но… Нет, наверное, все же показалось.
– Чайки, птички… Ну, я не знаю почему! С чего они все заткнулись? – Икс обвел своих друзей чуть ли не обвиняющим взглядом и лишь крепче прижал к себе поджигу. Хотел что-то добавить, но Джонсон опередил его:
– В этой тишине что-то не так…
– Хорош вам, – начал Икс, и все услышали, что и в его горле запершило.
– Похоже на западню, – закончил Джонсон.
Мальчики замолчали. Тишина и в самом деле показалась теперь зловещей, густой, словно в ней таилось что-то; да так оно и было – в ней притаился немецкий дом с черными глазницами окон, в ней…
– Нам только фотку вашу забрать. И валим, – быстро проговорил Икс, вдруг осознавший собственную тревогу. – Делаем отсюда ноги!
Миха снова посмотрел на дом. Внутри пусто и тихо. Никаких плохих вибраций, ничего злорадного, торжествующего: «Ну, вот и вы! Вот и пришли. Что ж, добро пожаловать, вкусные мальчики! Заходите, не стесняйтесь!» Тогда что не так?
похоже на западню
В густых зарослях треснула ветка. Настолько оглушительно, что все трое чуть не вскрикнули. Тень была. И она двигалась. Быстро двигалась прямо к ним.
Похолодевшими несмотря на жару пальцами Миха нащупал в кармане зажигалку и откинул крышку, чтобы быстрее запалить фитиль.
Качнулась ближняя ветка, и прежде чем Миха успел поднести огонь к запалу, все услышали обескураженный голос Джонсона:
– Будда?!
Да, это был их друг Будда. Он вышел на первой же сортировочной станции и почти час шлепал сюда по железнодорожному полотну, сквозь нестерпимый зной и смоляные испарения деревянных шпал, смешавшиеся с великолепным запахом моря, которого никогда не забудешь. Шлепал сюда, чтобы быть вместе со своими друзьями. И хоть потом им никто не верил, тогда они были убеждены, что все вышло именно так.
Сомнения начались позже. Несколько позже,
(и опять Миха-Лимонад облизывает сухие губы: ребятки, ваш друг, которого вы называете Буддой, в момент аварии находился в поезде, это подтверждает большинство пассажиров),
когда началась вся эта канитель с шоком, потрясением и нервным расстройством, вся эта история со свидетельскими показаниями и помощью штатных психологов. А тогда Будда лишь быстро проговорил:
– Нам надо держаться вместе. Понимаете?
– Да, – облегченно кивнул Икс.
– Всем вместе! Как тогда… Понимаете? Словно мы… как бы… Как тогда, когда утонули девочки. Понимаете?! Вы понимаете, о чем я говорю?
– Конечно. Только… – Джонсон похлопал глазами, но Будда не дал ему закончить.
– Словно мы одно целое, словно… круг. А теперь идемте, – быстро проговорил он, – времени совсем мало.
– Почему? – Михин голос оказался тихим, он смотрел на друга и чувствовал что-то совсем незнакомое – очень радостное и очень печальное одновременно.
– Не спрашивай, – сказал Будда. – Пошли. Возможно, уже поздно.
19. Последние приготовления
Протяжно ухнула подъездная дверь, и послышались торопливые шаги – кто-то опять покинул свой дом среди ночи. Икс встрепенулся: несколько последних минут после ухода Михи он словно провел в полусне. Курил, смотрел на фотографию и вспоминал… но не только – еще и проваливался в это странное, пограничное с забытьем состояние, и что делал в это время, не помнил. Они проговорили долго, очень долго, и вот уже вовсю, в предчувствии приближающегося утра, начали галдеть птицы; в их гомоне и растворился звук шагов.
Икс поднялся, почувствовав, что затекли ноги, и вышел в коридор. Похлопал по карманам легкой куртки-плащовки, нашел пятирублевую зажигалку и вернулся на кухню. На кофейном столике (в эпоху благосостоятельной софт-тьмы он купил его в IKEA и подарил маме вместе с другой «необязательной» утварью) лежала та самая фотография, оставленная Михой. Икс посмотрел на нее и снова потянулся за сигаретами.
(Тебе надо кое-что сделать. Это твоя часть работы)
Фотография… Она была великолепной. И какой-то… очень яркой, что ли. Икс кисло ухмыльнулся и подумал, что она выглядит более реально, чем его серая в утреннем сумраке кухня, чем все это прожитое время, превратившееся в шершавую пыль, где растворились армия, неудачная женитьба, увлечения, годы беспробудного пьянства, короткий отрезок софт-тьмы и все то, что остается человеку во второй половине жизни.
Было бы нелепо утверждать, что за прошедшие семнадцать лет Миха совсем не изменился. Но вот одна из очередных несправедливостей, выдаваемых за важнейшую метафизическую тайну жизни: время, конечно, властно над всеми, только одних оно не щадит, и они стареют, увядают, а другие (их единицы, этих гребаных любимчиков богов), как хороший коньяк или дорогое вино, с возрастом лишь расцветают. Миха стал таким… Прямо Голливуд, хоть сейчас лепи с него одну из обожаемых им античных скульптурок.
И еще кое-что вспомнил Икс. Давным-давно, в сказочно-героическую эпоху их детства был такой фильм – «Лимонадный Джо». Про неубиваемого ковбоя, который излечивал все свои болячки, в том числе и дыры от кольта 45-го калибра, поглощая немереное количество лимонада. Конечно, при Михином благосостоянии нетрудно держать себя в форме, но с чего это его прозвали «Лимонадом»?
– Господи – пролепетал Икс, – о чем я думаю?.. – и он опять бросил взгляд на фотографию. – Тюфяк… Так и не справился с детскими обидами.
Но было в этом что-то и еще: обиды – не совсем правда, точнее, не вся правда. Время поработало над Михой. Пусть он и стал таким… живописным, но оно его изменило. Другое дело – фотография. Здесь, как оказалось, дела обстоят по-другому. Совсем по-другому.
(но правда, почему «Лимонад»?)
Икс сглотнул, извлек из пачки сигарету «Ява Золотая», прикурил и только тогда обнаружил, что руки у него дрожат.
Вначале Икс подумал, что это шутка. Миха не верит ему и, растеряв остатки деликатности, решил вот так, глумливо, пошутить. Это в сказочно-героическую эпоху детства все было дефицитом (в том числе фотки артистов и рок-музыкантов); сейчас всем продадут хоть «Боинг», хоть скрипку Страдивари, да еще скрипачку в придачу. Икс и сам видел недавно точно такую фотографию, вставленную в дорогую подарочную рамку в магазине «Красный куб». Конечно, видел – ведь его дом окружен не только детскими (еще одна зловещая шутка) магазинами, где сходятся все темные линии, а по ночам из стен выползают трехголовые чудовища. Икс сразу узнал фотографию, перед которой застыла парочка влюбленных. Они обнимали друг друга за талии, видимо, заявились выбирать подарок.
– Какая прелестная, – проворковала юная девушка, обращаясь к своему спутнику. – Не знаешь, кто это?
– Не знаю, – отозвался тот. – Какая-то певица или модель.
– Актриса, – подсказал Икс. – Она была актрисой. Это Одри Хепберн.
Парочка посмотрела на него с недоверием и настороженно улыбнулась. В общем, все как обычно, никаких новостей с фронта. Икс тогда подумал, что если Миха когда-нибудь снова появится в его жизни, то вот для него весьма милый подарок. Презент. Миха появился и принес презент с собой. И ничего милого в этом не оказалось.
– А ты даже не пожелтела и не обтрепалась, – проговорил Икс, выпуская струю дыма. – Черт побери, даже не пожелтела.
Вот уже некоторое время Икс смотрел на фотографию Одри Хепберн. Он смотрел на нее напряженно и зачарованно. Дело в том, что, по Михиному утверждению, это была та самая фотография (новенькая, как будто только что купленная в магазине милой и необязательной утвари «Красный куб»), которую почти четверть века назад они вынесли из немецкого дома.
– Ты хранил ее все это время?
Миха кивнул.
– И никому ничего не говорил?
– О чем? О чем было говорить?
– Ну, ведь…
– Он мне тогда успел сказать, что я должен ее сохранить. Только мы, вроде как, не знаем, было ли это на самом деле.
– А ты что думаешь?
– По поводу «на самом деле»? – Миха улыбнулся. – Не смеши, Икс. Каждый из нас знает, как все произошло. И пусть оно касается лишь нас троих, но так оно и было.
Икс боязливо протянул руку к карточке. Перевернул. На обороте размашистыми и также вовсе не стершимися буквами было написано: «Все – берег. Но вечно зовет море». Икс, по ставшей уже доброй традиции, облизал губы и хрипло произнес:
– Ты когда это написал? Про берег?
Миха посмотрел на него внимательно, пожал плечами:
– Эта надпись там была. С самого начала.
У Икса быстро застучало сердце, а в голове словно поднялся рой пчел, вызывая странное ощущение дежавю. Вот так некоторое время назад он не знал, что это – темные линии или белая горячка все же настигла его, и он лежит под капельницей в палате для душевнобольных.
– Мне она понравилась, – сказал Миха. – Потом я выяснил, что это строчка из немецкого поэта…
– Годфрид Бенн, – еле слышно произнес Икс.
– Да.
Рой пчел в голове. Они поднялись и, возможно, вот-вот начнут жалить.
Миха посмотрел на Икса обеспокоенно, затем привстал и вдруг обнял его. Крепко. И Икс почувствовал, что сил у него почти не осталось.
– Старик, ну-ка, прекрати! Успокойся, – попросил Миха, все так же не разнимая рук, словно они по-прежнему детские друзья или пьяны до сантиментов, или (Икс с трудом удержался, чтобы истерично не хихикнуть) пара любовничков. – Мы тогда много чего выдумали про эту фотографию. И… это и моя вина. Но эта надпись – просто поэтическая строчка…