– Не просто, – почти упрямо заявил Икс, высвобождаясь. – Может, тогда так оно и было. Но не сейчас. – Икс плотно сжал губы и посмотрел в окно, где, укрытая тьмой, стояла стена магазина Синдбада, затем промолвил: – Мне тоже есть что тебе рассказать. – Он кивнул, глядя на Миху, и устало повторил. – Может, тогда так оно и было. Тогда, но не сейчас.
Джонсон давно уже был рациональным человеком. Вернее, он полагал, что оставался таким всегда. Ему было наплевать на черных котов и на то, что если пришлось вернуться, следует посмотреть в зеркало и высунуть язык. Он не стучал по деревяшкам и не сплевывал трижды через левое плечо; не заморачивался над водой из трухлявого пня и над встреченными женщинами с полными ведрами; не впадал в истерию, если видел во сне свадьбу, как и в эйфорию, если натыкался там же на похороны; у него, конечно, были любимые вещи, как британский пиджак с замшевыми налокотниками, и Джонсон многого добился благодаря собственному трудолюбию и упорству, но вовсе не с британским пиджаком он связывал свои удачи, как и не с его отсутствием – случавшиеся промахи. Да, Джонсон давно уже оставался абсолютно рациональным человеком. Так и было. До сегодняшнего дня.
Сегодня по просьбе своего старого друга Михи-Лимонада он передал ему флейту. Уж так вышло. И вернувшись домой, вдруг ощутил некоторый дискомфорт. Сначала сей факт даже почти позабавил: ну подумаешь, остался без флейты…
впервые
– Вот чертов выдумщик! – пробормотал Джонсон, глядя во тьму за своими широкими панорамными окнами. Глядя в эту самую тьму, Джонсон с удивлением обнаружил, что впервые за много лет чувствует себя незащищенным.
Потом он снова начал прокручивать в голове все, что рассказал Миха и что ему предстояло сделать.
– Выдумщик. Флейту ему давай… – попытался взбодриться Джонсон, отогнать от себя это липкое и все более назойливое ощущение дискомфорта.
Он мог бы отказаться – от всего этого попахивает паранойей. Перечеркнуть нечто как несущественное и закрыть тему. Но в глубине души Джонсон знал, что ни от чего отказаться уже не сможет. Раковины, в которых они провели все это время, казались такими надежными, что они почти забыли, как зло воет ветер там, снаружи, в открытом мире.
– Смотри, как злобно смотрит камень, – ухмыльнулся Джонсон и добавил: – Чертов кретин!
Он не без интереса бросил взгляд на бар с элитным крепким пойлом (одновременно почему-то ощущая запах любимых духов жены) – это для гостей: вот уже много лет он не пил ничего больше и крепче стаканчика сухого красного вина за обедом.
В их доме бывает много гостей, особенно у жены. Кстати, как называются эти ее любимые духи?
Джонсон провел пальцем по границе между корнями когда-то густых кучерявых волос и голой кожей лба: никаких тем уже не закрыть. И ни от чего не отказаться.
– Видимо, вода будет очень холодной, – обронил Джонсон неожиданно дрогнувшим голосом.
Джонсон осмотрел свой притихший дом, прошелся взглядом по широкой лестнице вверх, где в угловой спальне второго этажа давно уже видит сны женщина, с которой он много лет прожил в счастливом браке. Как все-таки называются эти духи?
– Ведь они нам тогда все объяснили, – пробормотал Джонсон, немного удивляясь ярости и акценту на слове «они».
Джонсон еще смотрел на спальни второго этажа. Волны внезапной тоски теперь накатывали все чаще.
– Зачем тормошить прошлое? А?!
Он должен вспомнить, как называются ее духи. Прежде чем волны внезапной тоски и незащищенность перерастут во что-то другое. Во что-то очень похожее на самую настоящую панику.
Они им тогда все объяснили.
Они вообще оказались мастерами на всякого рода объяснения.
Да и само это «они» оказалось весьма хорошим объяснением, весьма полным и успокаивающим, как инъекция в дурдоме.
И как это бывает с инъекциями, потом многое стирается в памяти. Ты просто находишься под действием препарата, как овощ, баклажан, например, и только помнишь первый укол. Это удивительно, но даже баклажан, наверное, помнит в своих овощных снах. Ведь он когда-то был семечкой, и в поисках солнца знал, что ему делать, рос, отзываясь на могучий зов солнечной влаги, тянулся вверх, пока не застыл на грядке, вполне довольный собой.
Первый укол им сделали на следующий день после железнодорожной катастрофы, на следующий день после того, как пропал Будда.
– Ребятки, вы твердите одно и то же, и по-моему, напрасно отнимаете мое время, – взгляд следователя становился то строгим и колючим, то понимающе-ласковым.
– Да, но все было так, как мы говорим! – всхлипнул Джонсон.
– Почему вы нам не верите? – вскинулся Миха.
– Да потому, что вы несете какую-то ахинею! – следователь, который, видимо, решил быть «два в одном» – и злым, и добрым одновременно, начал терять терпение. – Полную ахинею! Какой немецкий дом? Кого забрал? Какая мама Мия?! Знают ее все, городскую сумасшедшую, но не так же вообще… Думайте, что говорите! Будда-Шмудда… Он со сборной нашей ехал в Москву, с борцами, в одном вагоне,
(пацанчик этот белобрысенький с нами в одном купе ехал, на верхней полке, мы только чай начали пить, когда все случилось, ну… когда поезд сошел с рельсов)
а с капитаном команды даже в одном купе. Как маленькие дети, честное слово, фантазеры… Лет-то вам уже по сколько?
– Двенадцать, – лепечет Икс. Он почему-то выглядит самым перепуганным.
– Вот именно! У нас серьезная проблема: пропал ребенок. Реальная проблема, а вы – дом его забрал, дом его забрал! – Следователь начал кривляться, некрасиво сложив губы, и Джонсон почему-то подумал о чем-то странном: как, наверное, неприятно быть ребенком этого человека. – Вы мешаете следствию своими дурацкими фантазиями, понимаете, да?!
Икс словно автоматически кивает. Миха смотрит на него с изумлением, потом произносит:
– Хорошо, если все было как вы говорите, и с ним действительно что-то случилось в этой железнодорожной катастрофе, – Миха трясет головой – мол, все это бред, но природная воспитанность заставляет его согласиться с подобным предположением, – куда же он подевался? Он не мог просто исчезнуть! Даже если с ним что-то случилось, куда девалось… – теперь и Миха пугается и пару раз, как рыба, безмолвно открывает рот, но вот это страшное слово рождается, – тело?
Джонсон вздрагивает, и Миха заканчивает свою вопрошающую реплику:
– Куда девалось тело?
– Ищут, но не могут найти, – казалось, ответ у следователя был готов заранее. Потом его тон все-таки становится мягче. – Вы слышали о кутанских собаках?
Сейчас все трое мальчиков согласно кивают.
– Не-е, те, которые бегают по городу, – это все так, – следователь поднимает руки открытыми ладонями вверх и потом как бы отмахивается, – туфта… Дикие, рожденные в стае от вязки одичавших родителей. Не дай вам бог встретить таких – волка пополам грызут… Их периодически отстреливают по пастбищам, но за всеми разве уследишь? Ребятки, я к тому, что мальчишка, друг ваш, мог получить контузию в результате аварии, такое бывает, и уйти от поезда. Шок. Он мог не осознавать своих действий. А там…
– К чему вы клоните? – подозрительно спрашивает Икс.
– Если с собаками встретился, они и растерзать могли.
Наступает тишина, тикают часы на стене кабинета.
– Кого же мы тогда видели в немецком доме? – Джонсон слышит свой голос как бы со стороны. Конечно, его вопрос должен звучать издевкой, но и следователь, и штатный психолог говорят так гладко, что червячок сомнения впервые показывает свою слепую голову с очень маленькими и беспощадными челюстями.
– Ребятки, – следователь начинает издалека, изображая саму деликатность, – то, что ваш друг находился в поезде на момент аварии, зафиксировано документально. Это показали все свидетели – и проводницы, и пассажиры. Да и ваши собственные родственники, которые привели вас сюда, знают, что это так.
(Это правда. И гостеприимные Михины родственники, и даже добрая Мурадкина мама убеждены, что следователь прав. Они и привели ребят в милицию, как только те смогли говорить после отпустившего их шока.)
– Доктор-психолог объяснил, только для вас это пока сложно, – продолжал следователь, мягко поглядывая на мальчиков поверх пальцев, которыми он подпер голову, – это называется компенсаторная реакция психики. Исчезновение и возможная гибель друга стала для вас ударом. И психика, защищаясь, вызвала как бы ложные, но более приемлемые для вас воспоминания. Понимаете?
(Первое, что они смогли сказать после отпустившего их шока, было: «Дом забрал его. Она забрала Будду!».)
– Да, – говорит Миха, но что-то в его голосе не нравится следователю.
Их, естественно, никто ни в чем не обвиняет. И следствие, и все остальные им сочувствуют и пытаются успокоить. Действительно, была уже проведена беседа со штатным психологом, работавшим на полставки, потому что основным его занятием было лечить в местной дурке психов и алкашей.
– Да, – Миха кивает, – мы понимаем: вы здесь все сдурели.
Следователь прокашливается:
– Ладно, подождите пока там. С борцов показания снимем, а потом вас пригласим.
Мальчики направляются к двери. Но перед тем как покинуть кабинет, Миха вдруг резко оборачивается – что-то дерзкое проступает в его натянутой, как струна, фигуре:
– Почему вы все здесь врете? – спрашивает Миха. – А? Скажите, почему?
Когда их снова пригласили в кабинет, там находилось три человека, и они о чем-то громко и весело шутили.
– А, вот и наши фантазеры, – добродушно улыбнулся следователь, и глаза его хитро заблестели. – Иногда по совместительству и грубияны… Вот, ребятки, знакомьтесь: так сказать, гордость нашего края, четырехкратный чемпион, капитан сборной по вольной борьбе, – следователь назвал представляемого. – Он, пожалуй, видел вашего товарища одним их последних. Ну, а с нашим психологом вы уже знакомы. – Следователь кивнул и, видимо, решил еще пошутить, указывая на психолога. – И мне, честное слово, пришлось дать ему взятку, чтоб он не считал вас своими пациентами.