(они называли это разными словами, вкладывая понятия, вызывающие у Лже-Дмитрия неприятные ассоциации, пока он не докопался до простого детского слова, – как в игре, – слова «круг»)
Лже-Дмитрию пришлось с этим повозиться. Не скрывая брезгливости – все это было похоже на работу проктолога, как детские болезни, детский грипп, – но он докопался. Раздвигая какие-то смутные образы, липкие восторги, протянутые руки взаимопомощи, простодушные вязкие надежды, он докопался до слова «круг».
(так они это называли!)
И понял, что круг этот давно не действует, забыт в прошлом. Если только Миха-Лимонад не скрывал его существования даже от самого себя. Но…
Это нечто, прежде смущавшее, теперь настораживало и нравилось все меньше.
Лже-Дмирий смотрел на дверь, скрывавшую Миху-Лимонада.
Осталось лишь перерубить пуповину, сказать «фас!».
И ничто не сможет уберечь от того, что сейчас произойдет. Ни флейта-piccolo, чьи могущественные, исполненные когда-то серебром волшебства звуки обещали сохранить гармонию в этом распадающемся мире, ни уж тем более все эти нелепые детские амулетики. Здесь, в этом месте, все это больше не имеет значения.
Так при чем тут желтая майка?
Может, он собирается сделать что-то совсем другое?
Может, он это уже делает?
Она надвинулась на него.
Икс все еще в оцепенении смотрел на качнувшуюся в бледном лунном свете темную фигуру. Ледяные пальцы кошмара, сжимавшие его сердце, так и не ослабили своей хватки, но, наконец, лицо Икса дрогнуло.
Фотография… Он обязан что-то с ней сделать. Не заметив, Икс по привычке облизал губы. Он обязан… успеть. Ради ребят. Ради солнечного пятна, так и оставшегося над полуденным морем, ради… Но Джонсон все не звонил.
Он обязан…
У Икса снова дернулась щека. Вероятно, он даже не догадывался, что неожиданно появившаяся на его лице улыбка, выглядела заискивающей.
– Люсьен? – прошептал Икс. – Это ты?
Она не отвечала. Лишь стала еще ближе.
Икс сделал шаг назад, отступив к стене магазина.
– Это был не «Лексус», – услышал он низкий треснувший голос, совсем не похожий на голос Люсьен. Но все же Икс нашел в себе силы ответить.
– Я знаю, – проговорил он.
Икс действительно это знал: не «Лексус», другая машина. Дружок-приятель и здесь напортачил, напутал. Это был черный BMW.
– Он потом долго на нем не проездил, – сказала Люсьен и приблизилась к Иксу на расстояние вытянутой руки. – Тот, кто убил меня.
– Люсьен, – попросил Икс. – Подожди, пожалуйста.
В тот момент, когда Икс пытался заговорить со своей давно умершей подругой, Джонсон уже находился ровно на середине Крымского моста. Он не знал, двадцать ли тут метров или больше, Джонсон никогда не обладал хорошим глазомером. Он смотрел на далекую воду и пытался отогнать от себя странную в этих обстоятельствах мысль: что подумают о нем беспечно прогуливающиеся по мосту прохожие и как это будет выглядеть из теплых и надежных салонов проезжающих мимо автомобилей.
Было темно. Москва зажглась множеством разноцветных огней, и там, в черноте воды, они переливались и наскакивали друг на друга.
Джонсон стоял, облокотившись о парапет, и держал перед собой мобильный с набранным номером Икса. Пытаясь не привлекать излишнего внимания, он делал вид, что разговаривает по телефону, наслаждаясь теплым вечером этого последнего апрельского дня. Не привлекать внимания оказалось не так просто, от напряжения на лбу Джонсона выступили капельки пота; он ждал, но ничего не происходило.
(как я пойму, что пора?)
Джонсон хотел было позвонить жене, но подумал, что перепугает ее. Решил вспомнить о чем-нибудь хорошем, но в голову ничего не приходило. В какой-то момент мелькнула мысль о психологических тренажерах для бизнесменов и практиках расслабления, и Джонсон с трудом удержал нервный смешок – все это выглядело как-то неубедительно и нелепо. А если он сейчас еще начнет здесь подозрительно хихикать…
Ничего не происходило.
Джонсон вдруг подумал, что, может быть, ничего и не произойдет; он сейчас постоит еще какое-то время и пойдет домой, и обнимет жену, и потом… Или вернется в ресторан, где займется делами, многими хорошими делами, а потом…
А потом он выпьет. Крепко выпьет, чего не позволял себе уже очень много лет. И, возможно, удивит знакомых, расстроит или, что вероятней, напугает жену, потому что… Джонсон знал, зачем он здесь. И никуда ему от этого знания не деться. Каждый из них по-своему пытался спрятаться от хохота безумной старухи, и каждому это почти удалось, но…
Почти ведь не считается.
И потом – он уже все решил. Ему остается лишь ждать. Несмотря на липкий пот. Ждать и надеяться, что мужество в последний момент не оставит его.
Джонсон все же хихикнул. Про «мужество» получилось, как в старой песне. Или это было стихотворение? А может, старое кино, которых они пересмотрели уйму в летнем кинотеатре?
Капелька пота скатилась со лба и пробежала по крылышку носа. Джонсон снова хихикнул. Смахнул пот – точно, это было кино, и там читали стихи. Или пели песню. Или…
Вдруг он почувствовал что-то липкое на своей нарядной белой рубашке, скрытой под летним английским пиджаком. Он запустил руку под пиджак, а затем недоверчиво на нее уставился. Это липкое…
Джонсон быстро расстегнул рубаху – влажное пятно, но… Этого не может быть. Джонсон почувствовал, как бешено застучало сердце и как кровь запульсировала в висках. Это липкое темное пятно, это же не…
– Кровь? – пробормотал Джонсон.
Он облизал пальцы – соленый вкус, ни с чем не перепутать. «Я весь в крови, и я этого не знаю…»
Он быстро прощупал тело под рубашкой. Пропальпировал, как говорят медики. Этой пальпации посреди Крымского моста не удалось обнаружить порезов, ссадин или иных открытых ран. На его теле их не было. Но вся рубашка пропиталась кровью, соленой и густеющей. На его белой нарядной рубашке выступила кровь и… сейчас увеличивалось.
(как я пойму?)
В голове роем пчел поднялись мысли: все, что он знал о стигматах и мироточении, почему-то накладывалось на мелькающие фрагменты, кадры из триллеров и фильмов ужасов, и…
– Это не моя кровь! – прошептал Джонсон, ошалело глядя на темную воду внизу.
«Вот как я пойму. Тут уж не перепутать».
Джонсон попытался взять себя в руки. Вышло это у него не очень. Честно говоря, вообще ничего не вышло – стало только хуже.
– Ну, вот и началось! – изрек Джонсон, дико озираясь. Влюбленная парочка шарахнулась от него в сторону. Потом девушка остановилась, дернула своего спутника за локоть – этот прилично одетый человек весь в крови. Люди, которые так выглядят, неброско, но дорого одетые, хорошо подстриженные, люди, у которых кожа лица обладает той самой «промытостью», свидетельствующей о хорошей пище и о том, что эта самая кожа уже давно получает первоклассный уход, люди с золотыми щвейцарскими часами (Patek Philip розового золота – девушка была из более чем обеспеченной семьи, и у ее папы, – светлого короля, с которым девушка очень дружила, – были точно такие же) не стоят окровавленными на мостах.
– Вам нужна помощь? – с тревогой спросила девушка. Она была заботливым хорошим человеком, милосердие все еще стучалось в ее сердце.
Джонсон одарил ее непонимающим взглядом, затем, словно что-то вспомнив, уставился на свой мобильный. Нажал кнопку. Деловито кивнул.
«Вызывает… Икс» – зажглось на дисплее его новенького Nokia. Все в порядке, сигнал пошел, и сейчас Икс его получит.
– Послушайте, вам нужна… – снова начала было девушка. И осеклась.
Этот человек перед ней был явно ненормальным. И вся эта кровь…
– Нет-нет, все хорошо, не беспокойтесь! – проговорил он и бросил на влюбленных совершенно безумный взгляд. – Мне пора…
– Подождите! Что вы делаете?! – закричала девушка.
Этот человек был, конечно, ненормальным. Но если говорить точнее, ненормальным самоубийцей. Потому что он зашвырнул свой мобильный телефон в реку и сам полез на парапет.
– Будда, – прошептал Миха, – Будда, это я! Отзовись. Я пришел за тобой.
В ответ Миха услышал лишь настороженную тишину. Но не из-за двери, за которой пропал Будда, а… ближе. В коридоре стоял густой, липкий сумрак, но дальше жалкое убранство дома было укрыто тьмой. Миха прислушался. Тревожный, тонко настроенный радар внутри вряд ли ошибался. Ощущение того, что он находится здесь не один, усилилось. Радар подавал все более явные и пугающие сигналы. Справа чернел проем в комнату с трюмо, в комнату, где Мама Мия принимала гостей. Еще несколько шагов, и будет высокая дверь, ручку которой Миша-Плюша так отчаянно дергал когда-то, пытаясь спасти своего друга.
– Будда! – повторил Миха и сделал шаг вперед. Половица под его ногой тоскливо заскрипела.
Дом не был пуст. Теперь это можно было утверждать со всей определенностью. Миха вдруг отчетливо ощутил присутствие какой-то неведомой жуткой жизни. Вверх по позвоночнику пробежался холодок. Дом был полон ею. Гости Мамы Мии никуда не делись. Так же, как и четверть века назад, они ждали здесь. Таились в темноте. И на мгновение Миха-Лимонад действительно почувствовал себя тем самым маленьким мальчиком, у которого от страха резало живот и кружилась голова. Он быстро опустил руку в карман: брелка больше не было, лишь трухлявая пыль.
«Мы все еще здесь, – вдруг подумал Миха, – мы остались здесь навсегда. Вот почему это место имеет над нами такую силу».
Эта малоприятная мысль почему-то немного успокоила, словно Миха сделал шаг, чтобы взглянуть в глаза своему страху.
Багряный всполох света мелькнул за окнами с той стороны дома, где оставался Лже-Дмитрий. Он выхватил из мрака кусок пространства. Посреди пустой гостевой комнаты Миха увидел трюмо и различил надпись, сделанную размашистыми, словно стекающими по зеркальным створкам, буквами. Ему не стоило приглядываться, чтобы узнать ее: «Бегите отсюда! Пожалуйста… Иначе она догонит меня». Это были последние слова Будды, последние, что он услышал. Миха двинулся было дальше, но вспышка, намного более яркая, повторилась. И Миха увидел. И леденящая волна жути чуть не подкосила его ноги. На трюмо больше не осталось надписи. Но вся гостевая комната была полна