Лже-Дмитрий нахмурился и на миг замер: Крысолов действительно пошевелился. И стоит отметить, весьма живенько в его положении. Он попытался подняться, и это ему вначале удалось, но потом упал на колени и поник головой. Но дело было не в этом.
Что-то изменилось. Неуловимо. Что-то невероятное, чего быть не должно.
Тревожная складка залегла на окровавленном лбу Лже-Дмитрия, вдавливая в ранку кусочек стекла. Он быстро оглянулся. Сфера… Она перестала удаляться. Напротив – она сделалась ближе, и это соседство…
Лже-Дмитрий крутанул в руках кувалду: оказывается, это неприятное соседство все еще лишало его решимости, отравляло его своей жалкой привлекательностью, бередило и печалило его мудрое сердце своим смехотворным магнетизмом.
Сфера.
Но… Там его предали! Там все кончилось. Там он, в конце концов, сошел с ума.
Лже-Дмитрий стал прицеливаться и ворчливо пробубнил:
– Где вы все были, когда я сходил с ума?
Он крепко сжал рукоять кувалды. Бабочку Лже-Дмитрий не видел, хотя та сияла, как яркий радостный огонек, способный согреть в ночи и указать путь. Но, по мнению Лже-Дмитрия, здесь не могло быть никаких бабочек. Лишь Зверь и ее земля.
Лже-Дмитрий быстро занес кувалду.
«Подожди», – снова услышал он голос Михи-Лимонада. А потом отчетливо и настойчиво, словно жаля мозг, прозвучало: «К-р-у-г».
Кувалда замерла, отразив в серебристой поверхности какое-то движение. Лже-Дмитрий непонимающе захлопал глазами: при чем тут?.. Потом родился еще более смущающий вопрос: это Крысолов или Слизняк? И что они делают?
Сразу стало тише. Или это показалось, что рычание зверя и голоса пустыни куда-то отдалились? Лже-Дмитрий начал медленно оборачиваться. Капризная складка прочертила его окровавленное лицо:
– Что – ты – там – такое?…
И руки безвольно опустились.
Крысолов, по-прежнему беззащитный, стоял на коленях. Длинные волосы, насквозь пропитавшись кровью, слиплись – досталось ему действительно прилично, – и он то ли постанывал, то ли тяжело, с хрипом дышал. Из левого плеча торчал длинный сверкнувший осколок. Только что-то было хуже, гораздо хуже. Лицо Лже-Дмитрия застыло: Крысолов зачем-то запустил в рот большой палец и, будто через силу, будто это могло спасти, пытался посасывать его, как… как…
Взгляд начало заволакивать пеленой. Но прежде Лже-Дмитрий успел быстро, недоверчиво и пугливо посмотреть на предательски сияющую сферу. А потом большой палец левой руки сам, непроизвольно двинулся к линии губ… Что-то набросило на отчаянно сопротивляющийся мозг Лже-Дмитрия глубокую тень. Картинка перед глазами, ярко вспыхнув, померкла окончательно. Словно Лже-Дмитрию пришлось на минутку покинуть ярко освещенную комнату, и туда из неведомой тьмы пробрался кто-то другой, впервые после появления длинноногой блондинки полностью завладев помещением.
Вот так вот жилец сменился.
– Димон! Димастый…
«Здесь нет никаких Димастых, дружок. Нет давным-давно».
– Димастый!
«Я же говорю, мальчик Димастый давно не существует; да и мне скоро конец. Так что нечего здесь тренькать на музыкальной шкатулке… Мои дела и без того плохи».
– Димон…
Голос был робким, но настойчивым. И эти звуки, словно музыкальная шкатулка или тинкл-беллз, новогодние колокольчики. Щемящие тихие звуки… Когда-то мальчик Димастый слышал их: колокольчики, переливаясь, играли Брамса, «Венгерский танец», и это был новогодний подарок. Музыкальную шкатулку с танцующими фарфоровыми фигурками – дамой в бальном платье и кавалером – подарил друг Валенька.
– Димастый! Открой глаза и посмотри на меня.
Друг Валенька. Он унес с собой свою скрипку.
– Димон, открой глаза. Его здесь нет. Ты один в… своем жилище. Но он в любой момент может вернуться.
И эти звуки, переливающиеся колокольчики…
Дмитрий Олегович открыл глаза. Он сразу узнал эту крохотную комнатку с маленьким оконцем, свою бывшую детскую. Единственное место в доме, свободное от антикварного хлама, которым отец завалил всю квартиру. Здесь они частенько прятались с другом Валенькой, здесь тот впервые сыграл ему «Венгерский танец».
Наконец Дмитрию Олеговичу пришлось признать очевидное:
– Валенька, – позвал он. – Но разве ты жив?
Мальчик сидел напротив, сложив на коленях футляр с инструментом, и печально смотрел на него.
– Нет, конечно, – тихо откликнулся он. – Но здесь, в этом месте, это неважно.
– Представляешь, я даже не знаю, где нахожусь. Знаю только, что дела совсем плохи.
– Да, это так, – согласился друг Валенька. – Ты пытался спрятаться, убежать. Со мной тоже было такое.
– Да? Тоже? – только и смог спросить Дмитрий Олегович.
– Точно, – подтвердил Валенька. – Такое всегда случается, когда дела начинают расстраиваться. К концу этого марта твои дела пошли совсем плохо, и ты попытался спрятаться, сбежать. Но… Лже-Дмитрий оказался ненадежным убежищем.
– Ты имеешь в виду?.. Понимаю.
– Да. Сумасшествие иногда помогает. Туда можно убежать.
– Наверное… А как же было с тобой?
– Я… – Друг Валенька печально улыбнулся и раскрыл футляр со скрипкой. – Я только хотел играть. Играть на ней. И оставаться просто мальчиком, обычным ребенком. Но эти бесконечные конкурсы, концерты, дипломы. Эти невыносимые ожидания взрослых – вундеркинд… И я сбежал. Они тогда сказали, что я заболел. Сошел с ума. Но это было хорошее убежище. Не как с Лже-Дмитрием. Только я уже не вернулся.
– Да, так и было. А… А почему Лже-Дмитрий оказался?..
– Т-с-с… Он действительно может вернуться в любую минуту. Но… Ненадежное. Потому что там, в темноте, откуда он явился, бродит чудовище.
– Чудовище?
– Да. Зверь, которого он вырастил. Понимаешь, он растил его вместе с тобой, когда собирался повзрослеть и… сбежать от этого антикварного хлама твоего отца. Хотел сбежать и стать свободным. Сам распоряжаться своей жизнью. Вырасти, скинуть все и обрести свободу. И ничего не повторять. Но не смог, не справился. Больно велико оказалось наследство. Отказаться от такой тяжести – вещь неподъемная. И он ушел в темноту. А зверь продолжал расти.
– Скажи, где я? – попросил Дмитрий Олегович. – Он не подпускал меня к единственному окошку, и что снаружи, я различал только мельком, да и то как в тумане.
– Выйдешь сам поймешь, – чуть слышно отозвался Валенька и посмотрел на Дмитрия Олеговича болезненно, но потом его голос окреп. – Только действуй сразу, ни о чем не сожалея. И может быть, в последний момент тебе удастся сбежать. Спастись.
Лицо Валеньки потемнело, и он настороженно прислушался:
– Торопись, теперь все изменилось. Он приближается. Но он теперь… не только то, что было твоим убежищем. Вместе с ним приближается само это место.
Друг Валенька поежился и добавил:
– Т-с-с… Оно и есть зверь. Чудовище. Т-с-с… Остерегайся чудовища.
Словно для убедительности, он несколько раз кивнул и попытался ободряюще улыбнуться. Этого у него не вышло, и мальчик лишь с любовью погладил свою скрипку, вздохнул, и как будто принуждаемый, захлопнул футляр.
– Верни флейту, – попросил он. – Это не твое, – и наконец улыбнулся тихой, бесцветной, вынужденной улыбкой, но в глазах читалась настойчивая просьба, требование. – Это чужое. Оно лишь больше растит зверя. А теперь – поспеши.
Дмитрий Олегович сделал шаг, еще один и, открыв дверь, оказался на пороге. Перед ним стояла густая тьма.
– Постарайся увидеть бабочек, – вдруг услышал он друга Валеньку.
Дмитрий Олегович сделал шаг за порог, и непереносимая боль пронзила все его израненное тело. В гудящей тяжелой голове поднялся рой пчел, и теперь он уже точно начнет жалить, разрывая вдребезги набухшие кровеносные сосуды, пока его мозг не взорвется. Кошмарная рана на ноге горела, лишая его остатков старческих сил, и было такое ощущение, что с лица живьем содрали кожу. Первой же мыслью стало немедленно вернуться, потому что он просто не выдержит этого, но все же Дмитрий Олегович (друг Валенька прав – этого ветхого убежища больше не существует!) сделал шаг вперед, ступив на пораненную ногу. И все, что он испытал до этого, оказалось лишь цветочками. Холодная белая молния боли родилась в его теле, вытесняя за пределы существования все, что еще оставалось в нем живым. Была только боль, немилосердная и великая, как тело чудовищного божества. И тогда в ослепительной вспышке этой боли Дмитрий Олегович увидел, узрел, где он находится, и понял все про Лже-Дмитрия и… понял все про себя, когда он был Лже-Дмитрием. Дико озираясь по сторонам, словно в беспомощной попытке все отыграть назад, Дмитрий Олегович начал оборачиваться к другу Валеньке и обескуражено прошептал:
– Я ведь только хотел быть моложе…
Но дверь детской уже захлопнулась.
– Пей.
«Я больше не могу, – хотел было возразить Икс, но только отхлебнул от бутылки и прополз еще чуть-чуть к стене. Стена накренилась, как и вся земля, Иксу показалось, что он сможет с нее куда-то скатиться, да и освещенная вывеска „Синдбад“ теперь отчетливо двоилась.
– Спи-и, засни-и, – прогнусавил Икс и снова приложился к бутылке,
(Так? Ты этого хочешь?!)
Потом сделал усилие, чтобы проползти еще, но ноги заскользили, и растерявший опору Икс решил, что земля с совсем молодой травой сама поднялась и приложила его по лицу.
Икс хихикнул и тут же заплакал.
(Ты меня убиваешь, Люсьен).
Но и на это у него времени не оставалось.
– Мле-е-чный путь, – Икс почувствовал на губах прелый вкус земли, это его заставило оторвать лицо от газона, и, подтянувшись на руках, проползти еще вперед. – Случайно уро-о-ни-ит звезду.
К горлу снова подкатила горькая тошнота, – и это было бы спасением, – спазмы начали буквально выворачивать желудок, но Икс знал, что тошноты теперь не будет. Это привычная реакция его организма, здорового организма бывшего десантника, но яд теперь запущен в его кровь, и желудок здесь ни при чем.