– Пе-ей, – протянула Люсьен, и Икс не понял, чего он больше услышал в ее голосе – ласки или муки. Или это отравление заставило его искать уюта, где он сможет заснуть под колыбельную для Люсьен.
В общем-то, сдаться и уснуть сейчас было предпочтительней. Под бочком волчицы, дракона из мира мертвых, и вся боль бы закончилась.
– Спи-и, Люье-ен! – завизжал Икс, вываливаясь из подступающей к нему смертельной неги и снова чувствуя страх и тягость. – Спи-и, засни! – еще один глоток, и движение вперед, на карачках. – Случайно уронит звезду-у!
Икс дополз до стены магазина.
И почувствовал, что у него немеют губы. Но это ничего. Сейчас, сейчас, осталось только фотографию…
Пальцами свободной руки Икс раскрыл папку и ухватил фотографию. Потом подвинул ее перед собой. И понял, что нуждается в отдыхе, словно это была немыслимая тяжесть. Сердце Икса бешено колотилось – такого не бывало даже после марш-бросков с полной выкладкой, – казалось, еще чуть-чуть, оно не выдержит и разорвется. Но это ничего. Икс понял, что все угадал верно.
– С-п-п-п… – попробовал он в последний раз, но чуть не захлебнулся собственной слюной.
– Пей, – тихо произнесла Люсьен.
Икс уже не думал о том, что услышал в ее голосе, – силы закончились.
Но он все угадал верно: фотография, еще недавно поражавшая их своей новизной, теперь выглядела старой, пожелтевшей и истрепанной. И на щеке Одри Хепберн выступила капелька воды, словно она вытекла из слезоотделяющей железы.
«Ты тонешь, – подумал Икс, – захлебываешься водой, старый друг. А я захлебываюсь водкой».
Силы кончились, но ему надо сделать кое-что еще. Икс видел, как капля расплывается по фотографии, впитывается бумагой.
Еще кое-что, пока кровь его не отравилась полностью, пока остались какие-то крохи…
Икс захрипел, собирая эти оставшиеся ему крохи, и приложил фотографию к панели, которую порезал. К стене магазина Синдбада в том месте, куда уходила темная линия. И увидел, что амулеты соединились.
«Ты тонешь», – снова подумал он.
– Подожди, – чуть слышно прошептали его губы, – надо еще чуть-чуть потерпеть…
Амулеты соединились. Икс видел, что происходит с фотографией. И видел, как внутри темной линии, в той бесконечной глубине, куда она уходила, рождается свет.
– Миха, у тебя будет всего один удар, – прошептал Икс. – Найди уязвимое место.
А потом он прижался щекой к холодной стене магазина Синдбада и лег умирать.
23. Сияющая сфера
Миха-Лимонад видел метаморфозу. Фигура Лже-Дмитрия поникла и сгорбилась, будто плечи придавил непомерный груз. По-барски уложенные черные волосы мгновенно поредели, превращаясь в седые спутанные пакли, неопрятные, как тающий снег. Его природа действительно изменилась: очень старый и невообразимо измученный человек стоял теперь перед Михой-Лимонадом. Его тело словно отяжелело, но странным, непостижимым образом он казался более живым.
Дмитрий Олегович Бобков, бывший антиквар и директор, когда-то продавший Михе-Лимонаду машину его мечты, жестом немощного старика-маразматика извлек изо рта большой палец левой руки и поглядел по сторонам. Сомнения, страх и растерянность переросли в ужас и, достигнув точки накала, сорвались с его губ захлебывающимся звуком.
– Я ведь только хотел быть моложе, – чуть слышно произнес он.
Смотрел на Миху, в глазах застыла мольба. Потом взор прояснился, и в уголке губ появилась горькая складка:
– Просто моложе… – веки задрожали.
Миха молчал, понимая, что в любой момент Лже-Дмитрий может вернуться, что теряются драгоценные секунды, но он молчал. Крупицы милосердия, витавшие над черным местом у магазина Синдбада, проникли и сюда. Были мгновения тишины. Голоса пустыни смолкли, а безумная скульптура застыла, словно лишенная своей подпитки, и гораздо больше походила сейчас на развороченный чудовищный автомобиль, чем на живое существо.
Были мгновения тишины.
Наконец Дмитрий Олегович пошевелился, и в его взгляде появилось что-то еще: да, и боль, и чувство вины, затравленность и ужас там оставались, но появилось что-то еще. Какое-то неожиданное забытое достоинство прозвучало в его голосе, когда он начал говорить.
– Он совсем безумен, – Дмитрий Олегович еще раз посмотрел по сторонам, и прежняя горькая складка залегла у краешка губ. – Все ваше бешенство и все ваши страхи сейчас в нем. Он… Он и себя в каком-то смысле считает сбежавшим мальчиком. В каком-то смысле. Потому что… взрослых больше нет.
Миха оперся на здоровую ногу и попытался подняться. Ему это удалось. Он не совсем понимал, о чем речь, но, наверное, смог бы догадаться.
– Я умираю, – спокойно продолжил стоявший перед ним человек. – Я это знаю. И это хорошо. Есть кое-что намного похуже смерти. – У него дернулась щека, и опять в уголке глаз мелькнул огонек мольбы. – Но… Наверное, я еще могу спастись. Сбежать в последний момент. Как… – губы теперь растянулись в тихой улыбке, а взгляд прояснился. – Как сбежавший мальчик. Помоги мне! Сделай то, зачем пришел.
Он потряс в обессиленной руке кувалдой, словно протягивая ее Михе, и постарался совершить шаг навстречу. Покачнулся; чуть не упал…
Дмитрий Олегович тяжело выдохнул:
– Задавай вопросы быстрее, – слабо промолвил он. – Пока я помню, что за ужас творится у него в голове.
Миха пошатнулся, как на циркуле переставляя поврежденную часть тела, и продвинулся вперед. Потом еще.
«Это слишком просто и слишком сложно».
Миха-Лимонад услышал свой собственный голос: в других обстоятельствах его вопрос показался бы нелепым, но здесь ему ничего не оставалось, и он, указывая на кувалду, спросил:
– Что он про нее думает? Он знает, что флейта еще существует?
Дмитрий Олегович склонил голову, нахмурился, глядя на Миху, затем твердо кивнул:
– Он в нее не верит. Это странным образам делает его сильней. И… уязвимей.
Миха еще продвинулся вперед, сейчас их с Дмитрием Олеговичем разделяло всего несколько шагов, и Миха почувствовал запах его крови, запах страха и поразившей его болезни.
уязвимое место
(Это слишком просто и слишком сложно)
Миха-Лимонад вдруг проговорил:
– Что значит – «избавься от тени»?
– Не знаю, – отозвался бывший антиквар и директор. – Не все его образы для меня открыты. Возможно, он и сам этого не знает, – Дмитрий Олегович задумался, его голос изменился, когда он произнес следующую фразу, словно он повторял за кем-то по телефону и опасался пропустить что-то важное. – Но… Все твои желания, привязанности и страсти, даже самые яркие и солнечные, отбрасывают тень. А зверь живет в тени.
Кто-то Михе уже говорил это, и он должен вспомнить, если… Если ему суждено.
Миха вдруг подумал, что Лже-Дмитрию удалось буквально сканировать его голову, пока квазиинтимная связь не прервалась. И многое из того, что говорил соломенный дед в кинотеатре, ему известно. Многое.
Но… не все. Не все.
Тогда он спросил:
– А почему он не смог войти в дом? Не вошел туда сам?
– Дом стерегут.
– Кто?
– Все еще не понял? – и снова в уголках губ горькие складки. – Ты. Вы… Вы и собака. Ваша память прочно запечатала дом, но и зверя вы боитесь. Неясно, чего больше: зверя или сорвать печать. Пора решать, чему довериться.
Миха помолчал, потом кивнул: собственно говоря, что тут… Он опять стоял на грани понимания, но оно все ускользало, и каждый следующий шаг мог стать ошибкой. Как движение в темноте, на ощупь…
Миха быстро посмотрел на кувалду, затем на развороченный застывший Бумер.
(слишком просто и слишком сложно)
Он спросил:
– А… собака?
– Да, она существует, – тут же откликнулся Дмитрий Олегович. – Ты же видишь – зверь… Но здесь, в этом месте вы находитесь как бы благодаря друг другу. И только так – понимаешь? Как зеркала, которые взаимоотражаются. Понимаешь, в чем опасность?
(слишком просто / слишком сложно)
– Хорошо, но… – хотел было начать Миха, но его перебили.
– Он возвращается, – проговорил Дмитрий Олегович. – По-моему, он уже рядом, чувствует неладное.
Дмитрий Олегович спешно стал поднимать руку с кувалдой и качнулся в направлении Михи. И тогда вдруг его лицо словно задеревенело, и жесткая складка проявилась в росчерке губ. В следующий миг все прошло, но эти изменения не остались незамеченными для Михи.
«Он сейчас уйдет», – подумал Миха. Человек, который продал ему машину, уйдет. И вместо него появится… Кто?
Миха не стал тянуть. Сделав еще шаг, коснулся ручки кувалды. И увидел, как между ней, его пальцами и рукой Дмитрия Олеговича заплясали яркие искры. А над разбросанными частями Бумера, который теперь казался умершим, поднялась, заструилась та самая знакомая пыль, словно поток животворного лунного серебра.
И опять Миха почувствовал, что стоит на грани понимания; и в тот же миг показалось ему, что вовсе не за ручку кувалды, вскормленного чужим безумием разящего молота, он держится, но за флейту-piccolo, флейту-малышку, прячущуюся в сиянии ярких искр. Это радостное, как глоток воды в жаркий день, как возвращение домой после долгой разлуки, видение, моментально прошло, возможно, из-за того, что Дмитрий Олегович так и не отнял руки.
Миха попытался забрать у него кувалду и увидел, как в глазах стоящего перед ним человека мелькнула настороженная задумчивость. Лже-Дмитрий был уже рядом. Миха-Лимонад как можно более деликатно потянул кувалду на себя, и тут же окрепшие пальцы бывшего антиквара и директора сжали ручку инструмента. Это был еще не Лже-Дмитрий – лишь первая волна, то, что шло впереди него, и Миха видел, что оно очень не хочет расставаться с блеснувшим каким-то темным ожиданием инструментом.
– Он скоро вернется, – ровно проговорил стоявший перед Михой человек, глядя ему в глаза.
– Флейту, – мягко попросил Миха-Лимонад.
Человек, который когда-то называл себя Дмитрием Олеговичем Бобковым, смотрел на него, не мигая. Пальцы мертвой хваткой вцепились в ручку кувалды, и Миха испытал странную неловкость из-за этой шизофренической двойст