— Куда же они ушли? И чего тебя с собой не прихватили?
— А на кой ляд я им нужен? Какой от меня прок? Вы бы меня повезли с собой?
— Повезем, если скажешь, куда тебе нужно.
— Нечего меня трогать. Ступайте своей дорогой. Я все еще думал, сказать ли старику, что вся его деревня вымерла, а тела соседей и родственников лежат окаменевшие у болота. Не похоже, что он сильно от этого расстроится, хотя, как знать... Но меня опередила Надежда.
— Дедушка, они все умерли, — проговорила она, внимательно наблюдая за ним.
— Умерли — значит, такая у них дорога. А я вот — жив! — он расхохотался. — Хоть брюхо и пухнет от крысиных кишков, а вот живой таки!
Он уставился в одну точку, обдумывая известие.
— Что ж, выходит, больше никто и не придет сюда? — растерянно проговорил старик минуту спустя. Но тут же спокойно добавил: — А и черт с ними. Полакомлюсь пока хвостатыми, а придет время — они мною пообедают.
Он искоса поглядел на меня.
— Кто ж их поубивал?
— Прорва убила.
— Ну да... — кивнул дед. — Кто ж еще наших тронет? Кому мы еще нужны?
Я решил, что пора прекращать пустую болтовню и переходить к делу.
— Старые вещи есть в деревне, отец?
— А ты пришел наши вещи забрать? — с неожиданной злостью проговорил старик, прожигая меня взглядом. — Погонщик... — он закончил фразу новым набором ругательств.
— Вещи у меня свои есть, — твердо ответил я, сбивая с него спесь. — Мне просто надо знать, откуда вы брали старые вещи.
— Почем я знаю, откуда их брали? Я уже сто лет нигде ничего не беру — ноги у меня не шевелятся, понял, ты, молодой?!
— Может, кто-то говорил, — терпеливо продолжал я. — Ты же столько лет прожил, все должен знать здесь. Может, вспомнишь — хорошие старые вещи, не ржавые.
— Не знаю никаких вещей. Мальчишки тут с железками бегали, а внучата мои... — он вдруг осекся, лицо его вытянулось. — Слышь, погонщик, а внучатки мои тоже померли?
— Не знаю... Не видел... — невнятно проговорил я, растерянно обернувшись к Надежде. — Были там какие-то дети...
Надежда шагнула вперед, заставив меня замолчать.
— Ну что ты, дедушка, — напористо заговорила она. — Внучата твои живые, спаслись. Только они ушли отсюда.
— Внучатки мои толковые, — мигом успокоился дед. — Знают, когда надо уходить.
Надежда вновь отступила за мою спину, успев бросить на меня негодующий взгляд.
— Были у них железки, — неожиданно сказал старик. — Таскали их из омута и сюда тоже приносили. Бывало, что торговцы старое железо спрашивали. Я, правда, не смотрел за этим, насмотрелся уже...
— Из какого омута, отец? — переспросил я, многозначительно взглянув на девушку. — Где он есть, этот омут?
— Ты погоди, молодой. Я говорю, что пацаны ныряли, да только достать никто не мог. Там обрыв, весь в камнях. Глубоко. И я вроде нырял, когда малой был. Что-то там видел, а что — не помню уже.
Я почувствовал, что Надежда схватила меня за рукав. Она что-то шепнула мне, но я не разобрал, потому что все внимание было приковано сейчас к старику, который лежал, разбитый параличом, чесался, гнил заживо и не знал, что слова его для нас дороже любого клада.
— Где омут? — настойчиво повторил я.
— Да что ты заладил про свой омут?! — с досадой отрезал дед. — Езжай через деревню, а за мостком сворачивай — сам увидишь, там два холма рядышком, как шишки торчат. Прямо промеж них и бери. Там по камушкам, по камушкам — не заблудишься. Если пешком пойдешь — долго добираться будешь, а на телеге — еще дольше. Дороги нет, колеса в камнях увязнут. Пешком ловчей.
Мы с Надеждой снова переглянулись. Я поднялся.
— Поехали, что ли? — слабо проговорил старик. И откинулся на свои тряпки, отвернувшись. Голос его вдруг стал слабым, почти неслышным, словно все силы он потратил на разговор с нами.
— Ну, езжайте, куда хотите. А я подыхать останусь... Он больше не сказал ни слова. Как будто нас вмиг не стало в его доме. Либо потерял интерес к нам, либо действительно лишился всяких сил. Мы попрощались и поспешно выбрались на свежий воздух.
— Мы так и оставим его? — проговорила Надежда.
— Хочешь с собой взять?
— Нет, но... Нужно что-то для него сделать... воды принести, может.
— Не беспокойся. Воду он сам себе носит.
— Откуда ты знаешь?
— Там бадья с водой стоит. Старик, похоже, только притворяется парализованным.
— Зачем?
— Мало ли... Чтоб разбойники пожалели, не тронули, например.
— Как это все дико, — проговорила девушка, поежившись.
— Ничего, привыкнешь... Что ты думаешь насчет этого омута?
— Я все поняла, — ответила она. — Нужно только съездить туда и проверить.
— Что поняла, что проверить?
— Сначала поедем. Ничего не буду говорить, пока сама не увижу.
Я лишь чертыхнулся про себя.
ОМУТ
Огромное круглое озеро мы увидели издалека. Оно разлилось в большой впадине, над которой нависали те самые холмы-шишки, описанные стариком. Блуждать было, в общем, негде, мы почти сразу нашли нужное направление, хотя путь растянулся на несколько часов. Старик оказался прав: наша лошадка едва тащилась по камням, через которые тяжело и неохотно перекатывались колеса. Я даже хотел скинуть с повозки ставший ненужным навес, чтоб было чуть полегче, но Надежда отговорила.
Она по-прежнему помалкивала, но по ее глазам я отлично видел, что объяснение предстоит в самом ближайшем будущем. Что-то обдумывая или вспоминая, она внимательно рассматривала окрестности.
Мы остановились на самом берегу, в нескольких шагах от воды. Озеро было очень спокойным, даже каким-то мертвым. Вдоль берега, я не увидел ни единого кустика ивы и ни клочка осоки. Вода была очень чистой, она мягко гладила гальку, не создавая никакого шума. Все это напоминало искусственное сооружение — например, мелиорационный бассейн.
Далеко на противоположном берегу круто вздымались склоны холмов. Надежда встала на повозке, медленно осмотрела берега— Я следил за ней, пробуя угадать, что она видит. Угадал лишь одно: ее что-то расстроило.
— Туда, — девушка показала влево, где берег ощетинился скрученными железными балками, торчащими из груд желтых камней.
Лошадь пошла медленно — я жалел ее и не подгонял. Надежда не выдержала — спрыгнула с повозки и пошла вперед, все быстрее и быстрее. Она остановилась среди желтых каменных россыпей, наклонилась к ним, что-то разглядывая.
Когда я приблизился, она так и сидела, перебирая камни руками. Потом повернулась, и я увидел, что глаза ее стали немного влажными.
— Уйди, пожалуйста, — тихо попросила девушка.
— Почему? — едва не обиделся я.
— Я побуду здесь одна, ладно?
Я прекратил разговор и повел лошадь в сторону.
На что обижаться -давно ли я сам точно так же просил погонщика оставить меня наедине с мертвым истребителем, затерянным в древних камнях. Поднявшись чуть выше по берегу, я увидел кое-какую растительность, зеленевшую на склонах. Я не сомневался, что нам придется надолго задержаться здесь, поэтому спокойно начал освобождать лошадь от упряжи, чтобы та могла пощипать травы и собраться с силами.
Потом я сидел на камне и смотрел, как колышется вода в озере. Неподалеку валялся небольшой грубо сколоченный плотик, непригодный даже для ребенка, с привязанным увесистым булыжником на длинной узловатой веревке.
Места были безрадостные, неживые и дикие. В этом краю имелось много таких мест. Мне подумалось, что вода и все, что вокруг озера, могли пострадать от нашествия аэроидов. Кто знает, что на уме у этих летающих болванок. Захотели — убили человека, захотели — озеро...
Солнце уже прилично нагрело охлажденную дождем землю, и я решил искупаться. Упасть в эту воду и представить, будто лежу в горячей ванне, в душистой пене... Я даже скинул штаны и куртку, подошел к воде, но так и не рискнул окунуться. Есть живая вода, есть мертвая. Живая, говорят, полезна для жизни и здоровья, а вот мертвая... Кто ее знает? Для пробы я решил, не сходя с берега, чуть сбрызнуть кожу — в пути мало возможностей помыться.
И в этот момент меня наконец позвала Надежда. Я побежал к ней, одеваясь на ходу.
— Ты хорошо плаваешь? — спросила она.
— Нормально, — я понял, что купания все-таки не избежать, поэтому перестал одеваться, лишь прикрылся курткой.
Но девушку не интересовала моя нагота. Она приблизилась к кромке воды, присела.
— Здесь, наверно, крутой обрыв, прямо от берега.
Раньше тут была станция. Такая же, как наша. Можешь нырнуть и осмотреть дно?
— Нет проблем. Только вот... Здесь нормальная вода?
— Вода как вода. Ты чего-то боишься?
—Чего бояться? Акулы здесь не водятся, однако вода какая-то странная.
— Тогда ныряй.
Я попробовал ногой холодную чистую воду. Потом разбежался и прыгнул. Проплыл с десяток метров, чтобы разогреться, попробовал глубину.
— Ныряй! — донесся голос Надежды.
Я набрал воздуха и перевернулся вниз головой, загребая руками. Перед глазами взорвалась и рассыпалась туча мелких пузырьков, и сразу же темная глубина надвинулась, обожгла холодом, мягко сдавила виски. Я погружался все глубже, стараясь изо всех сил, но бороться с Архимедовым законом и одновременно пытаться что-то рассмотреть очень трудно. Перед всплытием я успел запечатлеть в памяти лишь один расплывчатый и странный образ: идеально ровное дно и десятки каких-то темных пятен, расположенных на нем в строгом геометрическом порядке. Я даже не успел понять — реальность это или подводная галлюцинация, как вода и холод вытолкнули меня на поверхность.
Надежда помогла мне выбраться, дала отдышаться, лишь потом вопросительно посмотрела в глаза.
— Там очень глубоко, — проговорил я. Надежда кивнула, словно ждала этого ответа. — Сейчас отдохну и еще попробую. Тогда точно скажу.
Я уже понял, зачем на берегу лежал игрушечный плотик и как его использовали местные мальчишки. Попрыгав на берегу и разогревшись, я оттащил плот метров на десять в воду и, ухватившись за веревку, столкнул камень. Он тут же потащил меня вниз, да так быстро, что затрещало в ушах. Через несколько секунд камень упал на дно, а я остался висеть, уцепившись на веревке.