— Куда ж ты идешь? — спросил его пастух.
— Не знаю. Нет у меня дома.
— А прежде где был?
— Бродил по селам.
— Чего же дома не остался?
— Немцы пришли в деревню, русских искали. Когда мать забрали, я убежал.
— Нынче ночью где спал?
— В лесу, под деревом.
— А хромаешь почему?
— Споткнулся в темноте о пень. Пастух замолчал. Видно было, что он что-то взвешивает в уме.
Потом встал, собрал свое маленькое стадо, повернулся к Шмулику и сказал, указывая рукой:
— Я живу там, на краю деревни. Мой дом с краю. Ночью можешь прийти переспать.
Он щелкнул в воздухе кнутом и, переваливаясь, погнал стадо вперед. Вскоре пастух и стадо скрылись за деревьями.
Шмулик, стоя на месте, провожал взглядом серую фигуру пастуха. Вдруг надумав что-то, он двинулся вслед за стадом, не спуская глаз с пастуха.
Примерно полчаса они шли так между деревьев и зарослей кустарника. Пастух спешил, и Шмулик с трудом поспевал за ним, стараясь не упустить его из виду.
Постепенно лес начал редеть. Лучи солнца ярче освещали все вокруг. Шмулик понял, что они приближаются к опушке. Неожиданно его глазам открылся широкий луг. За лугом колыхалось на ветру поле ржи, а дальше там и сям виднелись крестьянские избы, разбросанные по зеленой равнине. Пастух погнал стадо через луг, обогнул поле и скрылся в первом дворе.
Шмулик вернулся в лес, забрался в кусты, растянулся на прошлогодней листве под тенистым ясенем и погрузился в грустное раздумье.
Острый укол в локоть заставил Шмулика вздрогнуть. Он засучил рукав и нашел на руке несколько рыжих муравьев. Он раздавил их и стряхнул на землю. Огляделся по сторонам и обнаружил муравейник. Шмулик уселся на камне и принялся с большим интересом следить за муравьями. Вот крохотный муравей тащит соломину или стебелек во много раз больше себя. А тут несколько муравьев стараются сдвинуть с места шарик овечьего помета, который, наверняка, кажется им большим сокровищем. Видя, что все их старания ни к чему не приводят, Шмулик взял палочку и подтолкнул это сокровище к муравейнику. Моментально множество муравьев окружили его со всех сторон.
«Лучше быть муравьем, чем евреем, — подумал Шмулик. — У муравьев есть дом, они знают, что делать, а что я буду делать завтра и послезавтра?»
Но день был так хорош, запах леса так пьянящ и ощущение сытости так приятно, что Шмулик отогнал от себя грустные мысли.
Солнце уже садилось. Вечерний туман окутывал лес, одна тень поглощала другую, и вскоре все погрузилось в темноту.
Осторожно оглядываясь по сторонам, пересек Шмулик луг и поле и свернул ко двору, в котором исчез пастух со своим стадом. Перед мальчиком был плетень и в нем узкая калитка. Рядом стояли два больших строения и одно маленькое, вроде избушки-хибары. Он вошел в первый дом. Это оказалась бревенчатая, почерневшая от дождей и снега конюшня. Широкие двери были распахнуты настежь. В нос ударил запах навоза и свежего сена. Шмулик проскользнул через калитку во двор. Услышав лай собаки, остановился, сжал покрепче палку и вошел внутрь.
Его встретило лошадиное ржание.
— Кто там? — услышал он знакомый голос.
В темноте конюшни Шмулик разглядел двух лошадей и рядом с ними человеческую фигуру.
— То я, Васька!
— Что за Васька?
Человек подошел поближе.
— А, это ты? Ночевать пришел? Ладно. Лезь на сено, — ткнул мужик в глубь конюшни и добавил:
— Небось проголодался? Один раз поесть — надолго не хватит, особливо молодым, как ты, у которых брюхо работает лучше головы. Ступай в хату, там тебе дадут пожрать.
Он указал мальчику на избу в дальнем конце двора, в окнах которой мигал слабый свет. Но Шмулик не двинулся с места.
— Иди, чего стоишь? Нет там немцев, только моя старуха. Мне нужно лошадям корму дать.
— Ничего, я подожду.
— Молодой, а упрямый, — пробормотал мужик. — Ну, как хочешь.
Закончив работу, мужик вышел из конюшни. Шмулик последовал за ним к избе.
Опять раздался лай, и навстречу им выскочило черное существо, повело носом и оскалило зубы перед Шмуликом.
— Тихо, Цыган, тихо это свой.
Хозяин погладил собаку по спине и повернулся к мальчику:
— Не бойся, Цыган тебе ничего не сделает. Он тоже немцев не любит.
Они вошли в темные сени, Шмулик споткнулся о высокий порог и едва не упал. Хозяин толкнул тяжелую деревянную дверь, вошел внутрь, а мальчик за ним. При тусклом свете лучины, воткнутой в щель в стене, Шмулик заметил сначала только длинный стол и две скамьи по бокам. У печи, спиной к вошедшим, возилась женщина.
— Клава, добавь-ка картошки, — обратился к ней старик, — я гостя привел.
Женщина была маленького роста, худенькая, и когда она повернула к ним голову, Шмулик увидел изрезанное морщинами лицо и седые волосы, выбившиеся из-под платка.
Старуха внимательно оглядела мальчика. Изо рта у нее торчали два больших желтых зуба, которые расширяли ей рот и придавали ее лицу насмешливое выражение.
Не проронив ни слова, она взяла из угла за печкой ухват, подцепила им черный чугунок и ловко вытащила его из горячей печи. Затем накрыла чугунок крышкой, придерживая ее тряпкой, наклонила чугунок над деревянным ушатом и сцедила из него воду. Через несколько минут на столе стояла большая глиняная миска, полная дымящей картошки.
Старуха поставила на стол вторую глиняную миску с простоквашей, положила несколько деревянных ложек, нож с деревянной ручкой и полбуханки черного хлеба.
— Садись, парень, к столу, — позвал хозяин Шмулика, — бери ложку и хлебай из миски. Мы не городские, привыкли есть сообща, из одной миски, как ели наши отцы и деды.
— Брось, Афанас, сейчас и в деревнях едят из фаянсовых тарелок и блестящими ложками, — оборвала его жена.
— Едят, да… из тарелок… Не к добру эти фаянсовые тарелки да блестящие ложки. Не к добру, — задумчиво повторил старик. — Кто жиреет и пожирает; а кто кипучие слезы глотает… Хлебай, парень, не стесняйся, ешь, что Бог послал.
— Послал тебе Бог, как же, — проворчала старуха. Сердитый голос ее странно не соответствовал насмешливому выражению лица.
— Не греши, жена, война ведь.
— Да, война! Одному горе, а другому мошна полна, — не унималась старуха.
— Права моя баба, ей Богу, права, — усмехнулся Афанас, громко хлебая простоквашу — Жили себе люди спокойно на своей земле, пахали, жали… и вдруг набросились на них, как дикие волки… Грабят, убивают, из домов изгоняют. Война им нужна, провались они пропадом!
— Немцы во всем виноваты, они на нас напали, — попытался было Шмулик вставить свое слово.
— Немцы… Только красные еще до них успели. Зачем сюда пришли? Кто их звал? — сердито закричала старуха.
— Сердита моя баба на русских, — объяснил Афанас, чуть улыбаясь. — Сын у нас был, в армию его забрали. Ушел, и с тех пор ни слуху, ни духу. Кто знает, жив ли еще?
— Один он был у меня, Ванька-то, и того забрали, — всхлипнула старуха.
— А ведь и поляки забирали в армию, дурная баба, — попытался урезонить ее старик. — Да и не только в армию. Каждый клочок хорошей земли осадники[2] себе забирали, а нам что оставили? Одни пески и болота.
— А русские хлеб не забирали? — стояла на своем старуха, как будто не слыша последних слов мужа.
— Эх, что там говорить! Любая власть берет. Берут у всех, а пользуются немногие. Но эти просто псы бешеные.
— Тише ты. Женщина подозрительно глянула на Шмулика.
— Чего тут молчать? Всякая власть забирает. Так уж мир построен, что поделаешь… Мужик должен подчиняться и делать свое дело. Нечего нам мешаться в политику. Только этим антихристам одних мужчин мало, им еще баб подавай.
Тут старуха расплакалась и запричитала, раскачиваясь взад и вперед:
— Надька моя, доченька. Куда затащили тебя, голубку мою? Куда закатились твои молодые косточки?
— Пришли эти, гори они огнем, и угнали дочку в Германию, — объяснил старик. — На работу будто забрали… Ах — махнул рукой, — чего говорить. Этих ничем не насытишь. Налеиают вдруг, шарят по всем углам, только и вынюхивают, что бы еще забрать. Не раз уж приходилось прятаться от них с последними овцами и скотиной в лесу. Так к старухе моей цепляются: дай им яиц, масло… Жрут да лакают, пропади они!
Старик со злостью плюнул в сторону дверей.
— Что проку говорить-то? Только переливать из пустого в порожнее. Не могу я тебя оставить в хате, хлопец. Еще приплетется кто ночью. Не бойся, добавил он, видя, что Шмулик с опаской косится на пса, который тихо сидел под столом, положив голову хозяину на колени. — Только уходи до зари, чтобы чужой кто не заметил.
Шмулик поблагодарил хозяев и вышел. В конюшне он забрался на сеновал и тут же погрузился в глубокий сон.
— Эй, вставай, хватит дрыхнуть! — потряс кто-то Шмулика за плечо. Вставай, вот-вот рассветет, уходить тебе пора.
Сон мигом слетел со Шмулика. Он соскочил с сена на землю. Перед ним стоял хозяин, держа в руках бутылку молока и полбуханки хлеба.
— Бери да уходи, — протянул он мальчику еду.
Шмулик взял подарок, поблагодарил и той же дорогой, которой пришел, вернулся в лес.
Прошло два дня. От хлеба, который старик дал Шмулику, ничего не осталось. Голод грыз пустой желудок. И как назло, день и ночь шел проливной дождь. Шмулик пробовал спрятаться под деревом, но дождь проникал сквозь ветки, и мальчик промок до мозга костей. Правда, жажды он не испытывал, но зато мучил голод. Мальчик попробовал жевать листья щавеля, нашел под деревьями немного сморщенных ягод. Но все это только усилило муки голода. Дрожа от холода, измученный, стоял он под елью и чувствовал, что его покидают последние силы. «Что со мной будет? Надо во что бы то ни стало добыть еды». И он отправился в деревню.
Сумерки. Крестьяне заняты последними приготовлениями к ночи, хозяйки готовят ужин.
Топая по грязи и лужам, Шмулик перебрался через луг, превратившийся в настоящее болото, и добрался до деревни. Он не осмелился идти опять к Афанасу просить хлеба и решил зайти во второй двор.