Едва стихло фырканье пневматических демпферов и мы вышли из прозрачной клети, Вадим продолжил прерванный было разговор:
— Я все подготовил для твоего размещения согласно заявленным требованиям: закрытый канал связи под персональный ключ, помещение в двумя выходами и…
— Что тебя смущает?
— Не совсем понятно про огнестрельное оружие, — признался Вадим.
— Защищенное место для хранения оружия? Это сейф. Чтобы я мог в него положить пистолет, если посчитаю нужным его оставить в каюте.
Пауза длилась на секунду дольше обычной, но чуть короче неприличной.
— Ты с оружием, что ли, примчался?
— Возможно, Вадим, имеет место какое-то недопонимание: я — ревизор «Роскосмоса», нас таких в штате Федерального Министерства всего двенадцать человек. Я не сдаю оружие ни в аэропорту, ни на космодроме. Ты не поверишь — я с ним даже ем омлет.
— Боюсь спросить про минуту интимного уединения с женщиной, — командир явно подпустил шпильку.
— Правильно, и не спрашивай. Я не уединяюсь с женщинами на минуту — это занимает гораздо больше времени.
— Ну… хорошо, я всё понимаю… Но ведь это ведь не аэропорт и не космодром. Это операционная база на орбите Сатурна! У меня, как командира, тоже есть пистолет, но только я никогда не достаю его из сейфа…
Я чуть было не брякнул «потому, что ты не расследуешь убийства», но сдержался. Воистину, великий оратор Цицерон был прав: иногда молчание равноценно уму.
— Вадим, меньше пафоса! — остановил я своего vis-a-vis. — Сейф оборудован в моей каюте?
— Да, разумеется, согласно требованию по размещению.
— Ну, и отлично. Ключ где я найду?
— Прямо на столе, войдёшь — увидишь!
— А стол — перед топчаном.
— Ну да… перед спальным местом.
— Ничто не меняется в подлунном мире! — пробормотал я, но Вадим не оценил моей попытки пошутить. — Кстати, насчёт твоего пистолета — ты его из сейфа достань на всякий случай.
— А что, есть основания чего-то опасаться? Ждать неприятностей?
— Нет, Вадим, ни малейших оснований для этого нет. Но есть хорошая такая старая примета: когда прилетает ревизор «Роскосмоса» случается всякое. Не зря же про нас говорят: ревизор…
— Ревизор «Роскосмоса» хуже незваного гостя, — закончил мою мысль командир.
— Вот-вот! Так что насчёт твоего пистолета, считай, что это не совет, а приказ.
— Я понял…
Мы стояли в коридоре, обшитом белым негорючим пластиком, по обеим сторонам которого я видел по семь наглухо задраенных дверей. На нас действовало ускорение, превышавшее силу земного тяготения на десять процентов, в руке я сжимал свой драгоценный кейс и никуда более мы двигаться уже явно не планировали. Из чего я сделал вывод, что мы пришли.
— Вадим, ключик дай мне от каюты, дабы я мог освободить тебя от несвойственных обязанностей, — я счёл необходимым подтолкнуть мыслительный процесс командира базы в нужном направлении.
— Ах да, конечно, извини, — встрепенулся Королёв, запустил руку в нагрудный кармашек и вручил мне ключ-карту. — Через полчаса у нас в ситуационном зале запланирована встреча с руководителями подразделений и добывающих экспедиций. Я должен тебя представить, тебе ведь придётся с ними контактировать.
— Разумеется. Через полчаса я буду в ситуационном зале, дорогу найду, — я кивнул и, упреждая возможный поворот беседы, добавил. — Если хочешь о чём-то спросить, то сейчас самое время!
Вадим, наконец, решился задать волновавший его вопрос:
— Ты прилетел меня снимать?
— Что за глупости! Нет, конечно, — заверил его я и нисколько не обманул. Даже ободряюще похлопал по плечу.
Я действительно летел к Сатурну не для того, чтобы с позором разжаловать командира операционной базы. В конце-концов, это всегда можно было сделать на Земле. В своё путешествие я отправился единственно потому, что мне надлежало отыскать убийцу. Но именно в этом я до поры до времени никому не должен был признаваться.
Каюта полностью соответствовала капитанскому стандарту: большой гостевой холл с огромным видовым иллюминатором и два помещения направо и налево, кабинетом и спальней соответственно. К последней примыкал санитарно-гигиенический блок. Я быстро обошёл отведенные мне покои, проверил, как управляющая система реагирует на мой голос — а реагировала она правильно — после чего приступил к делу. У меня в голове имелся определенный план первоочередных действий и не существовало ни единой причины медлить с его реализацией.
Сначала я проверил сейф в спальне и сложил в него те вещи из кейса, которые мне не могли понадобиться в ближайшее время.
Затем достал персональный шифратор и активировал его — это позволило мне подключиться к компьютерной системе базы по защищённому каналу, недоступному никому из находящихся по эту сторону пояса астероидов. Поскольку предполагался значительный обмен информацией с Землёй, я должен был быть уверен в том, что никто из посторонних не будет в курсе его содержания.
Вживлённый в нейронную сеть моего мозга коммуникативный чип сразу распознал заработавший шифратор и перед глазами побежали ряды строк — это была заказанная мною расширенная библиотека личных дел на весь экипаж «Академика Кролёва». Также с Земли пришло сообщение от Панчишина, его-то, собственно, я и ждал.
Уставившись в иллюминатор, в угольно-черное небо, усыпанное причудливыми ожерельями звёзд, я мысленно приказал воспроизвести сообщение. Никакого диалога с находившимся в Центре управления полётами начальником, разумеется, быть не могло — электромагнитный сигнал летит до Сатурна более семидесяти минут, так что единственная форма взаимодействия с моим драгоценным шефом — приём и отправка сообщений. Писем, можно сказать. Как в Средние века. Правда, в отличие от Средних веков, письма эти были электронными, взломостойкими и летящими со скоростью света. Но тем не менее, задержка между отправкой сообщения и ответом на него не могла составлять менее ста сорока минут. Такие вот пространственно-временные реалии…
«Порфирий, здравствуй!» — зазвучал в ушах голос Николая Николаевича Панчишина, а на фоне неба в иллюминаторе появилось его худое скуластое лицо. Лица, разумеется, объективно не существовало — это работал чип в моём мозгу, рисуя своими микротоками в стриарной коре мозга записанное по уникальному протоколу изображение говорившего.
«Полные тексты всех экспертиз я посылаю тебе, чтобы ты ознакомился на досуге, но на словах скажу главное… Во-первых, труп не имеет отношения к российскому персоналу космической группировки в районе Сатурна. Другими словами, мы не знаем, кому принадлежит полученный нами труп и как он вообще попал в транспортный корабль „Роскосмоса“. Во-вторых, судебно-медицинская экспертиза подтвердила первоначально высказанное предположение о причине смерти неизвестного: проникающее в мозг ранение неизвестным орудием. У убитого присутствует раневой канал длиною тринадцать сантиметров, прошивающий оба полушария мозга от левого уха к правому глазу, но в нём нет ни пули, ни дротика, ни того предмета, которым можно причинить такое повреждение. Больше всего это похоже на то, что голову убитому попросту просверлили. В-третьих…»
В иллюминатор торжественно и безмолвно вплывал Сатурн. Для создания искусственной тяжести, станция, похожая на огромный стакан, вращалась и потому при каждом обороте величественная планета то попадала в поле зрения её насельников, то выходила. Картина была за гранью восторга — это было нечто, ни на что не похожее. Планета казалась светлее, чем на большинстве известных изображений, казалось, что с такого расстояния я могу видеть движения её облачного покрова, хотя это была всего лишь иллюзия.
Кстати, иллюзией было и то, будто я наблюдаю это зрелище напрямую. На самом деле, в прочном корпусе операционной базы не существовало прорезей для иллюминаторов — их имитировали мониторы высокого разрешения, транслировавшие изображение размещенных вне станции обзорных камер. Но органы чувств воспринимали иллюзию, как реальность, и доставляли этим, кстати, немалое удовольствие.
«В-третьих», — продолжал голос начальника в моей голове, — «наши судмедэксперты оказались по-настоящему молодцами и очень внимательно исследовали раневой канал. На его стенках и дне были обнаружены микрочастицы нано-модифицированного углепластика и кристаллы боро-ванадиевого сплава. Думаю, ты понял, что это означает — нашу жертву убили в космосе, когда на ней находился скафандр. Скафандр был не российского производства, поскольку ни углепластик, ни кристаллы не соответствуют стандартам „Роскосмоса“. Мы проверили все скафандры, когда-либо находившиеся в эксплуатации у нас, так что вывод безошибочный, можешь в этом не сомневаться. В-четвёртых, труп не подвергался заморозке. В-пятых, судмедэксперты отметили следы — хотя и не ярко выраженные — баротравмы. Это хорошо согласуется с предположением о том, что погибший в момент смерти был облачён в скафандр и погиб в космосе, ну… или ином месте с пониженным давлением дыхательной смеси.»
«Да понятно уже! Что там с ДНК у нас?» — не вытерпел я, забыв на секунду, что шеф меня слышать не может и связь у нас сугубо односторонняя.
«Ну, и наконец, в-пятых, о ДНК убитого. Подключены лучшие специалисты из нескольких профильных научных центров, перед ними поставлена задача выжать что-нибудь из генетического набора прилетевшего к нам на Землю трупа. Мы далеко продвинулись в изучении человеческого генома, так что на анализ ДНК убитого мы возлагаем большие надежды. Уже есть кое-какие результаты, но нельзя сказать, что они ведут нас к персонификации жертвы. Ясно, что убитый имел предков, принадлежавших к гаплогруппе эр-один-а и эр-один-бэ, что заставляет предполагать наличие его корней среди жителей Западной Европы: Шотландия, Ирландия, Великобритания, Франция, откуда-то оттуда. Примерно в четвёртом или пятом поколении один из его предков страдал „синдромом взрывающейся головы“ — это очень редкое генетическое отклонение, но наши специалисты его, всё-таки, установили. На этом пока всё! Сам понимаешь, доступа к западным базам данных по ДНК населения у нас нет, так что мы можем оперировать такого рода информацией только в пределах России.»