Повисла пауза. Завгородний смотрел на меня, я смотрел на Завгороднего. В невидимых динамиках пыхтел Вадим Королёв. Надо было сказать что-то умное и лаконичное, дабы покончить с лишней болтовнёй, но слова на ум не шли… Нельзя не признать, что я был несколько шокирован событиями последних минут, хотя это не отменяло необходимости действовать быстро и по возможности без ошибок.
Я не нашёл ничего умнее, как брякнуть:
— Вадим, ты почему так дышишь? Слезай с тренажёра!
Завгородний засмеялся, но тут же осёкся… И вовсе не из почтения к начальнику — лицо его исказила гримаса боли. Видимо, я челюсть ему действительно сломал. Вот уж воистину, не было печали!
— Я… мне… хочу понять… непонятно… мне непонятно. — забормотал в присущей ему манере Вадим, но я его тут же остановил:
— Ни слова больше! Мы тут все работаем «под запись», ты это помнишь, да? Так что я вернусь — и мы тогда поговорим.
Едва только отключился командир операционной базы, как обозначил активность другой свидетель событий. Свидетель, разумеется, условный, если сугубо с точки зрения Дисциплинарного Кодекса «Роскосмоса» рассуждать. На трапе, ведущем с нижней палубы загремели магнитные ботинки и где-то в утробе корабля послышался голос нашего «бурильщика» Быстрова:
— Что у вас произошло? Тревога прошла, причём сигнал идёт с базы!
— Уже не идёт! — огрызнулся Завгородний, но Быстров его то ли не услышал, то ли проигнорировал.
— Что случилось? — спросил «бурильщик» поднявшись в центральный пост и вперившись в наши распластанные на полу фигуры недоуменным взглядом.
— Максим, — я постарался быть максимально вежливым. — вернитесь, пожалуйста, к своим служебным обязанностям!
Быстров, однако, вошёл в центральный пост, стал в проёме, продолжая тревожно оглядывать нас, полусидевших и полулежавших на некотором отдалении друг от друга на полу центрального поста.
— Что случилось? — повторил он после паузы и, поскольку никто ему опять никто не ответил, развил мысль. — Вы дрались, что ли? Командир, что с тобою? Что с лицом-то?
Последняя реплика, видимо, вывела Завгороднего из себя и он неожиданно резко рявкнул:
— Проваливай в свой трюм! Я жду рапорт полётной готовности через четверть часа! Вали отсюда!
После того как Максим Быстров прогрохотал ботинками обратно на нижнюю палубу, Андрей Завгородний повернул ко мне голову и проговорил:
— Челюсть ты мне, похоже, сломал, да… но это не отменяет необходимости поговорить!
Следует признать, что ситуация сложилась довольно двусмысленная. Андрей Завгородний, будучи штатным командиром межорбитального транспортного корабля, обладал во время полёта всеми правами капитана, а потому я, ударив его перчаткой, однозначно совершил если не преступление, то по крайней мере, дисциплинарный проступок. Меня было за что отправить под суд и хотя некоторые соображения — вроде служебной необходимости, объективной целесообразности или психологической обусловленности — могли меня до известной степени оправдать, произошедшее всё равно выглядело нехорошо, причём с перспективой крайне неприятных для меня последствий. Хороший адвокат мог очень смачно насадить меня на толстый кукан. По возвращении на Землю я мог снять свои погоны, забыть о профессиональной чести и запланированном через год межзвёздном полёте. Ибо экскурсия в «Лефортово» делала всё это по меньшей мере бессмысленным. Да…
Теперь, попав в очень дурную ситуацию, мне надлежало как-то сдать назад, вырулить так, чтобы и делу не повредить, да и самому под судом не оказаться.
— Перелом даст отёк, челюсть деформируется, будет болеть, — проговорил я как можно спокойнее, обращаясь к Завгороднему. — Я могу сделать тебе инъекцию хорошего обезболивающего. В списке «А» у вас должны быть штук двадцать ампул с очень вкусным содержимым.
— Какое может быть обезболивающее, я же усну! — буркнул Андрей. — Я потерплю до базы, челюсть не болит.
— Подожди пять минут и очень даже заболит. — заверил я. — После анестезии я сделаю инъекцию психостимулятора и ты будешь в очень даже бодром настроении! Не уснёшь точно!
— Ты врач, что ли? — с сомнением в голосе спросил Андрей.
— Хуже, я — ревизор «Роскосмоса».
Мой собеседник как будто бы оценил юмор и покивал головой, дескать, давай, коли! На все приготовления и манипуляции у меня ушла минута или полторы, Завгородний внимательно следил за тем, как я сноровисто разобрался с запечатанным холодильником и снарядил двумя ампулами стандартный инъекционный пистолет на рукаве скафандра. Сделав Андрею два укола под нижнюю челюсть, я очень аккуратно помассировал ему место инъекций, дожидаясь действия лекарств.
— Три минуты и будешь как свежий огурец на грядке. — заверил я его, хотя на самом деле вовсе не был в этом уверен.
— Ты сказал, что Акчурина умерла. — Завгородний сразу же заговорил о главном, по-видимому, волновавшем его куда более собственного здоровья. — Можешь объяснить, что случилось?
— Могу. — я кивнул. — Но не буду. Ибо дело — дрянь. И в твоих интересах не демонстрировать передо мной амбиции, а внятно, честно и очень подробно отвечать на все мои вопросы. Это для того, чтобы исключить собственное путешествие в «Лефортово». Помнишь песню «Караганда-Космос»? Так вот тебе на этот мотив просится другой припев: Сатурн-Лефортово, встречай! Вот прям рвётся с языка…
— Ой, замолчи, поэт! — Андрей поморщился. — Вопрос можно?
Завгородний поднял руку, точно школьник младших классов. И хотя мы говорили весьма примирительно и даже доброжелательно, с панибратством пора было заканчивать.
— Нет. — ответил я. — Сначала мои вопросы. Итак, Андрей, что с зачатием Людмилы Акчуриной от тебя?
— Я говорил и повторяю — никакой беременности от меня быть не могло. — Завгородний смотрел мне прямо в глаза и я, признаюсь, снова ему поверил. — Была беременность раньше, но она закончилась выкидышем. Ну… не способствует космос, радиация, невесомость и непрерывный стресс вынашиванию плода. Поэтому и сумасшедшая премия объявлена «Роскосмосом» за полный цикл от зачатия до рождения в условиях внеземелья… Всё это и без меня известно.
— Ладно, хватит жевать… — остановил я его. — Проблема для тебя заключается в том, что Акчурина на момент смерти оказалась от тебя беременна. Как это можно объяснить? Думай, казак!
— Я не могу этого знать! Это исключено! Мне нечего сказать! Никаких идей…
— Хорошо, замолчи… — я снова прервал его, причём умышленно бесцеремонно. Того от меня требовали правила затеянной игры. — У неё могла быть сохранена замороженной твоя сперма?
— Что?! — выдохнул Завгородний. — Это..э-э-э…
Он неожиданно осёкся. Я понял, что мне удалось вогнать собеседника в бесконечный логический цикл осмысления женского коварства.
— Наконец-то ты стал думать. — подытожил я. — Лучше поздно, чем никогда, верно? Результаты молекулярно-генетической экспертизы ни ты, ни я отменить не сможем… Отсюда вопрос: могла ли твоя бывшая подруга, кстати, врач по специальности, использовать тебя в качестве донора спермы, не поставив тебя в известность?
Судя по всему, мой собеседник в ту минуту просто физически был неспособен продуцировать какие-то здравые идеи. Взгляд его блуждал по предметам окружающей обстановки, ни на чём не задерживаясь, и в какой-то момент он вдруг брякнул, вне всякой связи с предыдущим разговором:
— А отчего Люда умерла?
Ответить я не успел — скрытые динамики прорычали нам в самые уши голосом Быстрова:
— Автоматы сбора материала, транспортные контейнеры, маневровые двигатели комплектны и к работе готовы. Системы позиционирования, связи и мониторинга окружающей обстановки элементов с учётными номерами… — он перечислил едва не с дюжину неудобоваримых чисел и я всё ждал, когда же он закончит. — исправны и к работе готовы. К выполнению полётного задания готов, рапорт сдал оператор бурового добывающего комплекса экспедиции номер два Максим Быстров.
Завгородний переключил коммуникатор на предплечье скафандра и ответил:
— Рапорт принят! Оставайся на месте, я найду тебе камушек и дам указание…
Он хотел было подняться с пола, но я его остановил движением руки. Оставалась одна деталь, которая требовала прояснения именно сейчас, то есть в обстановке нервозной и полной неопределенностей. Именно сейчас я мог услышать самый точный и искренний ответ, пусть даже данный и против воли моего собеседника.
— Перед тем, как ты сядешь в своё командирское кресло, ответь на такой вопрос… — я, не торопясь, расстегнул один из карманов на бедре скафандра.
Дизайнеры разместили их там шесть штук, так что в этих карманах можно было спрятать немалую толику золотого запаса какого-нибудь Занзибара или Тобаго. Но в моём кармане на левом бедре лежал не золотой запас псевдогосударства, а самый что ни на есть реальный золотой шарик с дырочками, подаренный Людмилой Акчуриной во время нашей первой и единственной встречи. Когда я облачался в скафандр, то заметил, что шарик в нагрудном кармане комбинезона заметно давит на грудь, поэтому его пришлось оттуда извлечь и переложить во внешний карман скафандра. Вытащив не без некоторых усилий этот мелкий предмет наружу, я поднёс его к лицу моего собеседника так, чтобы Завгородний смог как следует его рассмотреть.
Несколько секунд он внимательно и недоуменно таращился на него, явно дожидаясь моего вопроса. Я и спросил, наконец:
— Андрей, посмотри внимательно вот на это и ответь, что ты видишь?
— Что я должен видеть? Это украшение, что ли? Что это такое?
Я опять ему поверил. Вообще, мне казалось, что Завгородний не соврал ни разу — ни до нашей нелепой драки, ни после. Такой вот, понимаешь ли, кристально чистый собеседник мне попался…
— А если вот так… — я повернул немного шар таким образом, чтобы мои пальцы попали в нужные сегменты и слегка его сдавил. Тут же беззвучно закружились внутренние сферы и я отчётливо ощутил как шарик порывается выскочить из рук. Это был чистой воды гироскопический эффект, но я в которы