Вернувшись в свою каюту, я занялся составлением сообщения на Землю. Прежде всего, изложил предположения относительно способа сокрытия или уничтожения «челнока» Йоханна Тимма: ледяной спутник, расплавление толщи льда, опрокидывание корабля и всё такое… Красиво, изящно, необычно — мне самому нравился этот сценарий, я в него уже почти верил. Затем лаконично рассказал о полёте к кольцу Сатурна в корабле Завгороднего, разумеется, сообщил об имевшем место конфликте и заявил категорическое требование не привлекать Завгороднего к ответственности за случившееся. Особо остановился на том, что склоняюсь к мысли о его полной невиновности, хотя и подчеркнул, что отдельные эпизоды его пребывания на операционной базе требуют прояснения. Поэтому подозрения с него полностью не снимаются. Затем кратко сообщил о вербовочном подходе к Татьяне Авдеевой и выдвинутых ею встречных требованиях, которые мне не казались чрезмерными. По крайней мере в той ситуации, в которой я находился. И наконец, объяснил необходимость своего полёта с Юми Толобовой и связанные с этим риски.
А рисков было действительно много. И самый очевидный из них — самоубийство Толобовой в случае её разоблачения. В состоянии паники или гнева она просто-напросто могла таранить любой более или менее массивный объект, что на скорости девяносто километров в секунду означало полное разрушение корабля и мгновенную смерть находящихся на борту. Принимая во внимание, что я должен был лететь в одном корабле с Толобовой, это означало мою собственную смерть.
Такая вот у меня получалась таблица Пифагора. Дважды два — четыре.
Глава 6. Фонтаны Энцелада
На борт «Коалиции-семь» я поднялся уже в «тяжёлом скафандре», имевшем, по крайней мере, теоретически, повышенную защиту при облучении высокоэнергетическими частицами. Межорбитальный челнок лёгкого класса представлял собою упрощённую и сильно уменьшенную версию тяжёлого транспортного корабля и почти не имел керамической защиты, ведь нельзя же было считать таковой лёгкие створки на остеклении кабины да скорлупу в двадцать сантиметров толщиной вокруг неё! Правда, и «тяжёлый скафандр» тоже являлся защитой весьма относительной, скорее, он представлял собою дань протоколу безопасности, нежели настоящую преграду на пути какого-нибудь спорадического потока частиц, занесенного в Солнечную систему прихотью галактических электромагнитных полей. Но без такого скафандра полёт в корабле лёгкого класса был невозможен и выбирать мне не приходилось
Юми встретила меня, лучезарно улыбаясь. Она также была облачена в «тяжёлый скафандр» с открытым в ту минуту шлемом. Места наши располагались рядом, как в самом обычном атмосферном бомбардировщике. Юми в роли первого пилота занимала левое сидение, я же уселся в правое, отведенное для второго пилота. Пока усаживался и подключал периферию, слушал раздраженное бормотание Юми, пытавшейся выяснить у старшего по причальной линии причину перегруза корабля. Дабы положить конец излишнему словоговорению, я негромко пояснил:
— Юми, не надо спорить! Дополнительный водород и криогенное масло загружены по моему распоряжению…
Думал, она поймёт, но — нет! — мой пилот проявил неожиданную инерционность мышления:
— В наши баки закачано лишних пятьдесят пять тонн жидкого водорода! Этот перегруз реально может повлиять на пилотажные характеристки нашего…
— Это я приказал закачать водород. — как можно спокойнее повторил я сказанное. — Спорить не о чем! Вылетаем!
— У меня есть полётное задание и для его выполнения принятые на борт пятьдесят пять тонн водорода совершенно избыточны. — непреклонно повторила Юми и я даже усомнился на минуту: она правда не понимала смысла происходившего или только создавала видимость этого?
— Я хочу покататься с вами по системе Сатурна и для этого приказал закачать в перегруз пятьдесят пять тонн жидкого водорода. Вы же не откажетесь показать мне местные достопримечательности, так ведь? — я повернулся всем торсом в сторону Юми. — Или с вашей стороны последует отказ от выполнения задания?
Вот тут, видимо, Юми поняла, что ситуация неординарна и неслучайно рядом с нею в кресле оказался ревизор «Роскосмоса». Надо признать, долго она соображала…
Подняв обе руки вверх и изобразив тем самым символическую капитуляцию, она пробормотала невнятно «хорошо, хорошо, сразу вылетаем…» и запустила стартовый протокол.
Два невидимых с пилотских мест толкателя мягко, почти незаметно, надавили на упорные площадки на днище «Коалиции»; на экране обзорного монитора, направленного вниз, я хорошо видел их беззвучно скользившие блестящие штоки, втягивавшиеся в цилиндры. Казалось, ничего не произошло, но на самом деле корабль уже отстыковался от операционной базы и на почти незаметной скорости два метра в секунду медленно отвалил вниз, в сторону колец. Поскольку кольца Сатурна находились в плоскости экватора планеты, а «Академик Королёв» висел над северным полушарием Сатурна на широте двадцать семь с половиной градусов, нам предстояло опуститься к экватору, хотя субъективно казалось, будто мы поднимаемся, ибо кольца находились над нашими головами.
— Кратко обрисую полётное задание, благо у нас пока невесомость и разговаривать мы можем спокойно. — подала голос Юми. — Сбегаем сначала до Энцелада, подхватываем там два исследовательских «вымпела», сброшенных туда ранее, после чего бодро мчимся к Рее и сбрасываем два исследовательских «вымпела» там. Всё делаем за один проход без посадок. Крейсерская скорость сорок километров в секунду, разгоняемся до неё за осредненные тридцать три минуты. Ускорение вполне лояльное — два целых и два десятых земного. Первые сорок тысяч километров разгон, затем четыреста сорок тысяч — свободный полёт, ну или почти свободный… с необходимым маневрированием у Энцелада… потом разворот у Реи и всё то же самое в обратном порядке. Сначала четыреста сорок тысяч километров свободного полёта в невесомости, на последних сорока тысячах — торможение и причаливание. Время в полёте семь часов десять минут, из них суммарное время ускоренного движения — шестьдесят шесть минут. Вопросы? Пожелания? Можно подкорректировать режимы разгона и торможения.
Гистограмму со всей необходимой цифирью я видел на одном из пилотажных планшетов, так что особых вопросов доклад первого пилота не вызывал. Но я посчитал нужным добавить немного напряжения, дабы моя собеседница могла некоторое время повариться в собственных размышлениях.
— С разгоном и торможением всё в порядке, не вижу причин что-то менять. — ответил я. — Но по достижении Реи, думаю, кое-какие пожелания у меня оформятся.
— Хорошо, — Юми качнула головой, давая понять, что готова к любым экспромтам, — только дайте команду.
«Коалиция» уже отдалилась от причального узла на добрую сотню метров, так что мы могли работать двигателями на любых режимах, не опасаясь опалить высокотемпературной плазмой родную базу. Юми дала команду на маневровые двигатели малой тяги в носовой части корабля, и мы быстро кувыркнулись «на спину», затем перевернулись на угол крена почти что в сто восемьдесят градусов и рыскнули носом ещё почти на сорок пять. Всё это было проделано одновременно, и я отдал должное мастерству пилота — Юми совершала развороты на нужные углы хотя и на глазок, но очень точно, практически без коррекции. Так, наверное, резвится какой-нибудь краснолобик в родном аквариуме — быстро, ловко и ничего не задевая.
— Нам вот туда. — правая рука первого пилота оторвалась от управляющего джойстика и указала куда-то в черноту космоса за остеклением кабины. — Курсор на планшете «номер два» показывает местонахождение Энцелада, почти невидимого отсюда. Ну, что, ваша честь, вы готовы? Даю двадцать метров в секунду за секунду?
— Давайте. — кивнул я. — Можно и сорок — я согласен.
Где-то внизу и за спиной зарычал невидимый зверь — это криогенные насосы бросили на испарительную решётку, разогретую до трёх с лишком тысяч градусов, первые килограммы жидкого водорода. В голову и плечи ударила перегрузка, втопив их в спинку кресла, само же кресло моментально перестроилось — спинка подалась назад, а область поясница и таза, напротив, вперёд; подставка для ног также выдвинулась вперёд, а само кресло через долю секунды резко выдвинулось вверх. Я буквально завис в метре над тем самым пультом управления, за который уселся при посадке в корабль. С моей соседкой произошло то же самое — адаптивное кресло придало телу пилота оптимальное положение для восприятия перегрузки. В результате автоматической подстройки вектор ускорения воздействовал на нас в направлении «живот-спина», избавляя мозг от возможного, вернее, неизбежного при длительной перегрузке, инсульта. В таком положении мы могли кратковременно переносить перегрузки до сорока земных «g», хотя, разумеется, даже на двух говорить и двигаться становилось уже крайне не комфортно.
— Как самочувствие? — участливо осведомилась Юми. — Нормуль?
Речь её немного «плыла», ощущалось нарушение артикуляции, но для такой перегрузки говорила она очень достойно. Примерно как Демосфен, читавший «Илиаду», на берегу Эгейского моря с горстью мелкой гальки во рту.
— Всё отлично, — я пошевелил головой, что должно было означать кивок. — И даже комфортно.
Полёт в условиях продолжительно действующей перегрузки напоминает забег на длинную дистанцию — напряжение, вроде бы, не предельно, но сильно изматывает. Тяжело дышать, тяжело глотать, тяжело поднимать веки, сердцу тяжело гонять по венам и артериям кровь. С течением времени тяжесть эта только нарастает. Чтобы субъективно облегчить переносимость перегрузки, опытные пилоты стараются её немного менять, то увеличивая, то снижая, но выдерживая, разумеется, необходимую усредненную величину. Юми именно так и вела «челнок» — то поднимая ускорение до трёх единиц, то потом снижая его до полутора, обманывая вестибулярный аппарат и создавая кратковременную иллюзию того, будто вес вообще возвращался в норму.
Говорить в условиях разгона было неудобно, потому мы отведенное на него время молчали. Лишь когда скорость нашей «Коалиции» достигла сорока километров в секунду — а произошло это на тридцать третьей минуте разгона — Юми, наконец, прекратила наращивать скорость и мы оказались в долгожданной невесомости.