— Не думала я, что общение наше увенчается таким вот… — Татьяна примолкла, подбирая слово, и сжала губы, выражая, по-видимому, крайнюю степень брезгливости. — таким вот разочарованием!
— Что ж, подумать всегда полезно и никогда не поздно, — подытожил я. — Мне надо, чтобы в течение ближайших пятнадцати часов командир ни во что не вмешивался и спал ангельским сном. Не пытайся меня обмануть, я всё равно обо всём узнаю, ты же понимаешь…
Как там у Лермонтова — «была без радостей любовь, разлука будет без печали» — так кажется? Вот примерно так мы и расстались.
Поднявшись на борт «Скорохода — десять», я задал полётное задание навигатору, запустил предстартовую проверку и, придав голосу по возможности самые безмятежные интонации, связался с Вадимом Королёвым. Тот чем-то активно руководил, как всегда энергично и плодотворно, слышались голоса окружавших его людей и звуки каких-то устройств, которые я на звук определить не смог. Суета вокруг командира была мне очень даже на руку, поскольку до некоторой степени избавляла меня от его излишнего внимания.
— Вадим, я буквально на минутку тебя оторву! — мне пришлось говорить с максимальной быстротой. — Сейчас я планирую отправиться на Титан, в расположение Третьей экспедиции, так что в течение ближайших часов пятнадцати — двадцати меня не будет, по этому поводу не волнуйся.
— Почему так долго? — Вадим был своём репертуаре и начинал задавать умные вопросы там, где ситуация этого совсем не требовала.
— Потому что так надо. — лаконично отрезал я. — Никого из Третьей экспедиции оповещать не надо, я хочу причалить к ним потихонечку, без фанфар. Хорошо меня понял?
— Да, всё понятно!
— Я сам выйду на связь на обратном пути.
— Понятно. Счастливого пути! — пожелал мне Королёв и, надеюсь, сделал он это от чистого сердца.
Оставалась последняя мелочь. Последняя в хронологической последовательности, но не по важности. Мне надлежало оповестить руководство на Земле о принятых решениях и намеченных планах. Я был уверен, что мне удастся упредить Баштина и устранить возможное вмешательство Королёва, но самую большую неприятность мог доставить запрет генерала Панчишина предпринимать какие-либо активные действия в отношении Первой экспедиции. Я не знал, чем мог руководствоваться начальник, но не исключал самого нелогичного поворота событий. В нашей работе так иногда бывает — то, что изначально не вызывает сомнений в конечном итоге окажется слабым звеном. Было бы неприятно проснуться после перелёта и получить ответное сообщение с Земли с требованием не проводить арест Баштина!
Я понял, что последние часы интуитивно откладывал подготовку своего сообщения, тянул всячески время. Но теперь наступил тот момент, когда тянуть далее стало уже невозможно.
В принципе, я хорошо понимал, что и как скажу. И чего говорить не стану, понимал тоже. Про маленький фокус с усыплением командира следовало промолчать, поскольку такие проделки генералу не понравились бы точно. Послание должно было быть предельно лаконичным, фактически точным и максимально позитивным. Генерал такие любит!
Мне удалось уложиться в двенадцать фраз. Я даже сам удивился тому, как мне удалось весьма эмоциональные события последних часов вместить в дюжину равнодушных предложений. Воистину, великий и могучий русский язык велик и могуч!
Покончив с записью и передачей сообщения на Землю, я дал команду бортовому компьютеру начать движение. Несколько минут я подождал, контролируя медленное отдаление корабля от операционной базы и последующие манёвры в непосредственной близости от неё. После того, как «Скороход-десять» закончил свои эволюции и лёг на курс, я отстегнулся от адаптивного кресла и направился на нижнюю палубу, где находились индивидуальные капсулы глубокого сна. В одной из них мне и предстояло проспать ближайшие девятнадцать часов.
Пришёл я в себя словно от толчка, словно кто-то потряс меня за плечо, хотя, разумеется, никто меня трясти не мог, ибо лежал я в задраенной наглухо индивидуальной капсуле. А она попрочнее иного сейфа будет. Бортовой компьютер моментально уловил изменение активности мозга и нежным, но энергичным женским голосом поприветствовал меня: «Вы находитесь на борту „Скорохода-десять“, корабль успешно прибыл в расчётную точку траектории. Ваши медицинские показатели в норме, стабильны и в течение ближайших пятнадцати минут будут приближаться к среднесуточным. Возможны кратковременные побочные физиологические отклонения — головокружение, тошнота, фантомные запахи — при их появлении сохраняйте спокойствие. Они исчезнут сами собой в процессе восстановления активности всех отделов мозга.»
Я включил раздражающе горячий душ, чтобы удалить с кожи остатки биогеля, которым омывалось тело во время сна, и только после окончания водных процедур приказал открыть запотевшую изнутри капсулу. Три минуты заняли облачение в рабочую одежду и переход в пост управления. Ещё тридцать секунд я потратил на оценку навигационной обстановки.
Скорость моего «Скорохода» составляла чуть более тысячи семисот метров в секунду и снижалась с ускорением, равным земному. Поэтому я чувствовал себя достаточно комфортно, не побоюсь сказать, хорошо отдохнувшим. Прямо по курсу на удалении восьмидесяти километров находился тот самый ретроградный спутник с невыговариваемым названием, на котором Первая экспедиция вела работы последние полгода. Это была неправильной формы каменюка, похожая на орех арахиса с наибольшей длиной тысяча шестьсот метров. С расстояния, на котором находился «Скороход-десять», угловой размер этого небесного тела составлял примерно полторы угловых минуты. Никаких деталей на его поверхности, разумеется, рассмотреть не представлялось возможным, однако, в оптическом диапазоне спутник был уже хорошо виден. Сатурн находился далеко внизу, фактически под моими ногами, между нами было более двадцати миллионов километров, он казался телом, никак не связанным со спутником, к которому я направлялся. Хорошо определялся «челнок» Баштина — расстояние до него составляло около ста пятнадцати тысяч километров и он тормозил на грани допустимого, с усредненным ускорением в четыре земных.
Появление Баштина в ближайших окрестностях явилось для меня неприятным сюрпризом. Я рассчитывал, что у меня будет фора в несколько часов, но сейчас стало ясно, что расчётное время прибытия его «челнока» составляло сорок минут, разумеется, с определенной поправкой на индивидуальные особенности пилотирования. Эта поправка могла составить плюс-минус несколько минут. Александр Сергеевич Баштин, очевидно, был очень мотивирован для скорейшей явки на своё рабочее место, он умудрился сократить полётное время почти на три часа. Какой молодец! Человек прямо-таки горит на работе!
Я задал пятидесятикратное увеличение спутника в оптическом диапазоне, дабы определиться с местом посадки, и немного удивился увиденному. Через всё небесное тело пролегала тонкая, но хорошо различимая, чёрная линия, похожая то ли на волос, то ли тонкую щель. Казалось, что это дефект оптики, однако на близких инфракрасных и ультрафиолетовых диапазонах черная линия сохранялась, причём в том же самом месте, что и в видимом оптическом. Невозможно было понять, что это такое.
Пока я рассматривал странные изображения, бортовой компьютер сообщил: «На протяжении последних тридцати минут с интервалом в минуту поступают автоматические запросы от имени Экспедиции номер один операционной баз „Академик Королёв“. Желаете установить голосовую связь?» Я дал соответствующее разрешение и, так и не выбрав место для посадки, отправился облачаться в скафандр. Мне предстоял выход из корабля и я хотел быть готовым к этому как можно скорее.
Я прошёл в предшлюзовой отсек, выбрал скафандр высшего класса защиты, активировал автомат снаряжения. Автомат извлёк скафандр из ложемента, развернул его ко мне спиной и раскрыл вход-клапан. Перед тем, как просунуть ноги в соответствующие полости, я извлёк из карманов комбинезона крупные предметы. Пистолет поместил в наружный карман скафандра на левом бедре, а золотые «булаву» и шар в такой же точно карман на правом. Я не планировал ими пользоваться вне корабля, но оставлять их в комбинезоне было никак нельзя — они препятствовали плотному прилеганию к тему компенсаторной оболочки, что грозило привести скафандр в негодность. Оставлять эти предметы внутри «Скорохода-десять» я не хотел — они были слишком важны для меня и ни при каких обстоятельствах я не желал расставаться с ними. После этого я принялся залезать в скафандр, но не успел закончить эту процедуру, как предшлюзовой отсек наполнился вибрирующим от волнения мужским голосом:
— Кто находится на борту «Скорохода — десять», представьтесь! Ваш корабль вошёл в область экономической активности Федерального министерства «Роскосмос» и создаёт опасность…
— На борту находится ревизор Службы ревизионного контроля «Роскосмоса» Порфирий Акзатнов. — прервал я говорившего. — С кем имею честь разговаривать?
— Старший добывающей смены Антарёв Олег Юрьевич. — интонация мужского голоса моментально изменилась, заметно потеплев. — Извините, ваша честь, о вашем прибытии не было предварительно сообщено, поэтому, заметив ваш корабль, мы не вполне поняли с чем имеем дело.
— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Кто в составе вашей смены?
— Махова Мария Федоровна.
— Это в вашей смене работала Регина Баженова, погибшая месяц назад? — уточнил я на всякий случай, хотя знал, что не ошибаюсь.
— Так точно. — подтвердил Антарёв. — Сейчас наша смена работает в неполном составе: вместо трёх человек — двое.
Нагрузка на ноги то появлялась, то исчезала — это означало, что корабль маневрировал, приближаясь к спутнику. Периодически к горлу подкатывала дурнота и я чувствовал привкус желчи во рту — так мой организм благодарил меня за энергичный перелёт в состоянии «псевдо-гравитации». Я знал, что эти неприятные симптомы скоро пройдут, на них просто не следовало обращать внимания.
— Я сейчас облачусь в скафандр, посажу корабль и выйду к вам… — у меня было намерение сказать ещё пару фраз, но мой собеседник быстро заговорил, не дослушав: