— Вот поэтому, — сказала завуч, — после первого же урока нужно их всех собрать. Пусть сидят, дожидаются полицию. Нам неприятности не нужны.
— Всех не получится, — сказала физручка. — Якушин у нас уже не учится, а ещё один подонок не из нашей школы.
— Ну и прекрасно, чем меньше нашей ответственности, тем лучше. В общем, Анна Владимировна, сейчас срочно пробегите по классам. У десятого «А» — история, десятый «Б», кажется, на физике, а одиннадцатый «Б» посмотрите по расписанию.
— Они у меня. Переодеваются.
— Очень хорошо. Учителям сообщите, чтобы никого с урока не отпускали. Даже в туалет. Вот же засранцы, нужно было школу так подставить, и это Василиса Иннокентьевна ещё не в курсе.
— Может, стоит родителей вызывать? — осторожно спросила Анна Владимировна.
— Когда полиция приедет, обзвоню, если доживу, конечно, и так уже вся на валокордине. Если мы их вовремя успеем задержать, то школу могут и не трясти.
— Я бы на это не рассчитывал, — сказал охранник. — Теперь точно будут расследовать, как де так вышло.
— Ох, Миша, замолчи, не расстраивай меня, — в голосе завуча послышались трагические нотки.
— А девочка-то жива или нет? Я так и не поняла, — поинтересовалась физкультурница.
— Да кто её знает, — рявкнула завуч уже совсем другим тоном. — Какая, в конце концов, теперь разница?
Я сидела под грудой курток и пальто, спешно соображая, что теперь нам точно наступил настоящий конец. Полиция, родители, расследование, обвинение, суд.
Полнейшая попа, так сказать. Без вариантов.
Там же, под вешалкой, написала каждому смску.
«В новостях про нас сказали. В школе ждут полицию. Нас запрут и будут держать до её приезда. Сваливайте пока не поздно. Внизу Миша на дверях. Я пока в раздевалке, потом пойду через столовую».
Ещё одну отправила Якушину:
«Про нас сказали в новостях».
И одну Амелину:
«Болей как можно дольше, во внешнем мире полный хаос».
В ответ сразу же пришла смска от Насти:
«Я дома. Новости видела. Мама тоже. Ждем скорую. У неё сердце».
От Герасимова и Маркова: «Ок» и «Спасибо».
А буквально через две минуты томительного ожидания вдруг услышала тяжелое, прерывистое дыхание, где-то очень близко, совсем рядом, точно кто-то находился прямо за моей спиной и сопел в затылок. Оглянулась, но там никого не было, а когда повернулась обратно, то из-под самого длиннющего пальто, прямо на меня, выскочил человек в черной вязаной шапке, полностью натянутой на лицо, как у грабителей банков.
— Попалась!
От неожиданности я едва не вскрикнула, хорошо быстро сообразила, что это Петров. Потому что он даже в школе всегда ходил в своих модных зауженных джинсах, больших белых кроссовках и каких-нибудь ярких цветных кофтах.
— Я тоже хочу в столовую, — запыхавшись сказал он, стаскивая шапку и пристраиваясь на корточках возле меня.
— Я могла закричать, и мы бы оба спалились.
— Но не закричала же, — глаза Петрова сияли.
— Головой думать надо.
Ждать пришлось минут десять, потому что охранник зорко осматривался по сторонам, точно часовой в ожидании вражеского лазутчика. Я уж думала, что урок скоро закончится. Но потом пришла смска от Амелина, где он просил не паниковать, а когда подняла глаза, то увидела, что Миша закрыл на ключ входную дверь и направился в сторону учительской. Самый подходящий момент.
Мы забрали свою одежду, переобуваться времени не было и, прошмыгнув в стеклянный переход, как бешеные лоси помчались в столовую. Вообще-то она открывалась в девять, но тётя Оля — одна из поварих, всегда приходила раньше.
Я постучала в дверь. Тётя Оля с ещё примятыми шапкой волосами и ненакрашенным лицом открыла сразу, насторожено глядя из-за двери:
— Чего вам?
— Внизу там дядя Миша никого не выпускает из школы, а нам очень нужно. Можно через вас?
Тётя Оля заговорщицки прищурилась:
— Курить что ли?
— Ага, — радостно закивал Петров. — Умираю, сил нет.
Она осуждающе покачала головой, сказала, что курить очень плохо и вредно, но проводила нас за собой и выпустила через заднюю дверь, постоянно открытую из-за жары в кухне и из-за того, что сама тётя Оля смолила как паровоз.
Мы вышли в зыбкую морозную предрассветную дымку и быстрым шагом направились прочь из школы. Меня буквально всю трясло, но не столько от холода, сколько от расстройства и волнения.
— Куда пойдем? — спросил Петров, на ходу застегивая тёмно-синюю с вязаными рукавами куртку.
— Вообще-то я собиралась домой.
— Ты что! Какое домой? Там же сразу будут искать. Нужно где-то до вечера перекантоваться.
— Думаешь, потом всё закончится? С тем же успехом они придут за нами и завтра. Я просто должна подготовить себя к этому стрессу.
— Не понимаю, как они из-за этого ролика могут нас арестовать? — на курносом задорном лице Петрова не было ни капли расстройства. — Я вообще до сих пор не особо верю. Это всё так не по-настоящему, как будто шутка или розыгрыш.
— У тебя одни шутки и розыгрыши на уме.
И тут Петров, неожиданно придумав, куда нам пойти, потащил меня за собой. Я не сопротивлялась, мне было всё равно, хотелось, конечно, в свою кровать, под тёплое одеяло, чтобы накрыться с головой и все проблемы отступили, словно их и не было, но оставаться одной сейчас было ещё хуже.
Прошли мимо детского сада, зашли в единственный подъезд панельной многоэтажки и поднялись на самый последний этаж. Петров снял с решетки незапертый навесной замок, и мы без труда выбрались на крышу. Там было полно снега, и только в некоторых местах едва заметные протоптанные дорожки. Дул колкий, пронизывающий ветер, и мои волосы трепыхались на нем, точно безумный костер.
— Что мы тут делаем? Холод же собачий.
Сапоги я оставила в школе, и пальцы на ногах моментально закоченели.
— Сейчас скоро светать начнет.
Петров полез в рюкзак, вытащил свою неизменную камеру и тут же наставил на меня.
— Мы с Осеевой сбежали из школы и сейчас будем встречать рассвет. Осеева, привет!
Он улыбнулся, помахав рукой в ожидании ответного жеста. Такой жизнерадостный и расслабленный, что мне самой очень захотелось, чтобы всё это оказалось дурным сном.
— Пойдем отсюда. Дубняк жуткий.
— Погоди, погоди, иди сюда, — опять потащил меня. На этот раз к самому краю крыши.
Ноги засыпало снегом.
Я осторожно глянула вниз и чуть сразу же не кувырнулась в темную ледяную пропасть.
— Перестань, тут же классно. Смотри, вон она, та самая полоска надежды, что разгонит могильный холод наших сердец и адский мрак наших мыслей, — с наигранной высокопарностью произнес он. — Когда солнце поднимется и засияет над городом, его теплые, ласковые лучи растопят всё дурное, несправедливое и злобное, и мы снова будем счастливы и свободны.
— Сколько тебе лет, Петров? Невозможно уже. Какое солнце? Всё небо затянуто тучами. Через полчаса наступит обычная серость, и холодно будет ничуть не меньше. А наши проблемы никуда не денутся. Хоть тысячу раз скажи в камеру халва, во рту слаще не станет. Зря я с тобой сюда поперлась. Думала, знаешь место, где отсидеться можно, а ты всё в игрушки играешь.
— Ну, погоди немножко, пожалуйста, — взмолился Петров. — Сейчас сниму, как рассветет, и сразу пойдем.
Солнце вставало и, несмотря на моё сопротивление, это оказалось действительно очень красиво. Я и не думала, что в городе можно увидеть нечто подобное. На густом темном небе сначала появилась резко очерченная красная полоска, яркая и зловещая, точно огненный зрачок драконьего глаза, но постепенно, как бы раздвигая темноту и выпуская изнутри мутное сияние, она росла, становилась всё шире и светлее.
На какой-то момент я даже забыла про заледенелые ноги. Все, что было внизу, подо мной, уже не имело никакого значения, казалось, ещё немного, и я могла бы взлететь туда, в зыбкие, озаряющиеся морозным утром небеса и покинуть этот отвратительный, пожирающий сам себя город.
А потом пиликнула смска от Маркова: «Ты где?».
И мы пошли с ним встречаться.
Марков, с непокрытой головой, спрятав половину лица по самые очки под ворот своей блестящей ярко-красной куртки и судорожно подергиваясь от холода, ждал нас за школой, на автомобильной стоянке.
Он рассказал, что полиция всё-таки приехала, но он сбежал через окно в кабинете труда, а тупой Герасимов остался. Типа — на нем нет никакой вины.
Марков был весь дерганый и на нерве, и если Петров меня хоть немного успокоил, то этот снова вернул на землю.
— Короче, пока эта фигня не уляжется, я в школу больше не пойду, — решительно заявил он.
— И что? Будешь взаперти дома сидеть? — поинтересовался Петров, машинально облокачиваясь о ближайшую машину.
— Буду сидеть, пока папа не найдет какого-нибудь грамотного юриста, который научит, что делать в таких ситуациях.
— А твои тебе точно поверят, что ты ни при чем? — Петров с любопытством прищурился.
— Может, и не поверят, но какая разница? — изо рта Маркова валили клубы пара, отчего стёкла очков запотевали, и глаз уже было не видно.
— Потому что мои мне точно не поверят, — сгребая горсть снега с машины, задумчиво произнес Петров. — Скажут, были уверены, что рано или поздно нечто подобное обязательно произойдет. Они всегда так говорят. Типа, раз ухо проколото, значит, наркоман и голубой.
— Больше всего не хочу оправдываться. Потому что ни в чем не виновна, — сказала я.
— А давайте сбежим? — вдруг ни с того, ни с сего предложил Петров, медленно высыпая из кулака снег и внимательно наблюдая, как он развеивается по ветру.
— Так мы уже сбежали, — ответила я, перепрыгивая с ноги на ногу, потому что вместо ступней у меня уже были деревянные колодки.