— Нет, по-настоящему. Далеко и надолго, — глаза Петрова азартно загорелись.
— Это ты серьёзно сейчас сказал? — в голосе Маркова послышалось недоверие.
— Конечно. Я уже давным-давно об этом мечтаю, но одному стрёмно как-то.
— Ну, уж нет, — после некоторого задумчивого молчания произнес Марков. — Я бы, может, и сбежал, но не с такой компанией, как вы.
========== Глава 7 ==========
В том, что мои родители такие деловые и занятые люди, есть и свои плюсы.
Вечером мама мельком спросила, всё ли у меня хорошо в школе, потому что когда ей звонила наша Инна Григорьевна, она не могла разговаривать, а позже голова уже была забита другим. Папа тоже вспомнил, что и ему звонили, но он был на переговорах.
Пришлось сказать, что это, вероятно, насчет родительского собрания. И они оба изобразили кислые мины и отмахнулись.
Но, кажется, мне повезло больше всех.
Потому что после ужина, часов в девять, опять заявился Якушин. Но я отлично понимала, что его приход не сулит ничего хорошего, поэтому особо не радовалась и лишнего себе не воображала.
Зато мама, открыв дверь, послала мне такой многозначительный взгляд, что пришлось пригласить Якушина войти.
Он выглядел очень расстроенным: лицо красное, глаза опущены, губы плотно сжаты, что-то постоянно отвечал невпопад. Садиться не стал.
— Я уезжаю. У меня дома скандал и разборки. Так что, если хотите, можете всё на меня свалить. По-любому теперь из колледжа отчислят, и весной в армию пойду. А дома не могу, там сейчас отвратительная обстановка. Мама всё время плачет и говорит: «как ты мог?», потому что тётя Надя считает, что Кристина была в меня влюблена, а я как-то не так с ней поступил. Дядя Паша прибежал к нам и орал, как полоумный, что он меня кастрирует, а мой папа наехал в ответ, что может я и подонок, но если Дядя Паша хоть пальцем меня тронет, то он кастрирует его самого. И они очень сильно поругались. Все вокруг кричат, что мы банда Детей Шини, но мои упорно уверены, что дело только во мне. Как так? Почему они не хотят ничего слушать?
Якушин ходил туда-сюда по комнате и размахивал руками, он весь вспотел от нервов и смятения.
Мне очень хотелось его пожалеть, но ему как будто это было и не нужно, просто искал кого-то, чтобы высказаться.
К тому же, я всё равно не могла подобрать никаких подходящих слов, потому что двухчасовая психотерапия с Сёминой по телефону вымотала меня окончательно. Её маму положили в больницу, Настя осталась дома одна, и я очень боялась, что не дай бог, ей тоже взбредет в голову какая-нибудь ерунда.
— Никто на тебя ничего сваливать не будет, — уверенно сказала я, но Якушин отмахнулся, показывая, что ему безразлично. — А куда ты собрался уехать?
— В деревню пока рвану. У меня там машина. Газель. Летом сосед продал. Возьму её и поеду в какой-нибудь небольшой город, искать работу. Потому что денег у меня особо нет. Но если на работу не возьмут, то вернусь в деревню и постараюсь протянуть до весны.
Я тут же представила, как останусь здесь одна с вечно ноющей Сёминой, легкомысленным Петровым и тормознутым Герасимовым, как меня будут таскать на допросы и, может быть, даже держать в сырой одиночной камере без света и вайфая. И что Якушин больше не зайдет меня навестить тогда, когда я уже начала привыкать к этим его внезапным появлениям.
— А если тебя будет искать полиция?
— Пусть ищет. Главное, не слышать всего, что говорят дома.
Он, наконец, остановился, сел на кровать и закрыл ладонями глаза. Но даже этот драматический жест был не способен испортить его замечательного мужественного образа, прямо подталкивающего меня к каким-то решительным действиям.
— Саш, а можно с тобой? — мне казалось, что это говорю не я, а какой-то отвлеченный персонаж. — Деньги у меня есть.
Якушин немного подумал и решил, что это даже неплохо, потому что жить одному зимой в деревне, должно быть, очень скучно.
Тогда я зачем-то сказала, что могу делать всё, только не умею готовить, и мы одновременно так изучающе посмотрели друг на друга, что опять повисла тягостная неловкая пауза, как в тот раз, когда он принес холодец.
— А давай позовем ещё Петрова, — вдруг предложила я. — Он сегодня говорил, что хочет сбежать, но ему не с кем.
Якушин сначала пожал плечами, точно ему без разницы: что я, что Петров, а потом согласился, сказав, что Петров, наверняка, будет полезен, ведь за городом полно снега, и машину, возможно, придется расталкивать.
В итоге мы договорились встретиться в восемь утра возле автобусной остановки.
Когда же дверь за ним захлопнулась, мама вышла ко мне и, многозначительно кивая, сказала, что одобряет мой выбор, но я ей ответила, что это не то, что она думает.
Моему звонку Петров очень обрадовался и сказал, что готов сбежать хоть сейчас, потому что мать и тётка собираются самолично отвести его завтра в полицию. Я, конечно же, не стала выяснять, почему у него такие злые родители, но попросила потерпеть до восьми утра. Он поинтересовался, кто ещё с нами едет, а когда узнал, что никто, будто бы даже огорчился.
И я тут же подумала про Сёмину. Как я могу её здесь бросить?
Настю я просто поставила перед фактом, была уверена, что Якушин не станет возражать, и Сёмина покорно согласилась, с условием, сначала предупредить маму. Я объяснила, что нужно просто оставить записку, но она уперлась, что из-за больного сердца маму волновать совсем нельзя. Но она точно не будет возражать, потому что сама сказала Насте: «теперь, если не спрячешься, они тебя съедят».
Я помылась, написала в Скайп своему репетитору по физике о том, что в ближайшее время не смогу ходить на занятия, и собрала обычный школьный рюкзак. Взяла только одежду, паспорт, три тысячи рублей и банковскую карточку, на которую немецкая бабушка перечисляла мне деньги, когда хотела сделать подарок. Но я ничего не тратила, поэтому там скопилась довольно приличная сумма.
Это были волнительные, страшные, но больше даже приятные мысли. Я представляла, как через года три вернусь домой — откуда, не важно, что я там делала, не важно, об этом думать было неинтересно, важно было, что возвращаюсь вся такая взрослая и независимая.
Родители в шоке — говорят: «боже, Тоня, ты так изменилась, повзрослела», а я им: «да, я отлично справляюсь одна». И уже даже почти заснула, когда телефон вдруг бешено завибрировал, чуть не свалившись с кровати.
Очередная смска от Амелина, с самого утра забомбившего меня ими: «всё ли хорошо?» и «куда ты пропала?». Но я не ответила ни на одну, потому что вообще не до него было.
В этой новой он писал: «Тоня, пожалуйста, скажи, что происходит. Я сижу тут один и не знаю, что делать. Умоляю, ответь хоть что-нибудь». Пришлось ответить.
Сказать, чтобы он больше не писал, и сам думал, что ему делать, потому что мы завтра с ребятами уезжаем насовсем. Телефон под подушкой потом ещё несколько раз вибрировал, но я уже засыпала, а читать всякую ахинею было лень.
В восемь утра в январе ещё совсем темно и безлюдно, и я ушла из дома в эту темноту и холод с острым волнением и ноющим замиранием сердца. А когда выходила из квартиры, никто даже не заметил, потому что мама была в ванной, а папа ещё валялся в кровати, я просто крикнула «всем пока» и захлопнула дверь.
На автобусной остановке с квадратной сумкой через одно плечо и камерой через другое уже ждал Петров и, к моему огромному удивлению, Герасимов собственной персоной.
Оказывается, вчера, после моего звонка, Петров ему сразу же всё и выложил. Причём, когда я спросила, с какой стати он растрепал? Петров, совершенно не чувствуя за собой никакой вины, ответил, что было бы несправедливо сбежать одним. И, что чем нас больше, тем веселее.
Однако весь вид Герасимова выражал всё, что угодно, но только не благодарность.
Он стоял ссутулившись, в этой своей дутой укороченной серой куртке, засунув руки в карманы, хмурясь ещё больше, чем обычно, и усиленно пряча лицо под козырьком светлой с черной надписью «Носkey» бейсболки. И на все вопросы отвечал лишь неохотным бурчанием, а потом и вовсе набросился на Петрова, чтобы тот убрал свою «хренову» камеру, иначе он разобьёт её ему о голову.
Зато сам Петров, напротив, находился в весьма приподнятом настроении.
— Нет, ребят, серьёзно. Это была моя мечта. И я реально сейчас счастлив!
Сёмина притащилась с дурацкой, чересчур громоздкой для побега сумкой на колёсиках.
Однако я лишь подумала об этом, а Герасимов высказался, причем в весьма грубой форме, так что Настя тут же расстроилась и заявила, что никому не навязывалась. И пока я её успокаивала, мы не заметили, как сзади подошел Якушин.
Он скинул на снег спортивную сумку и озадаченно смотрел на нас. На нем была всё та же длинная куртка хаки, чем-то напоминающая мою собственную, широкие штаны с кучей боковых накладных карманов, которые, кажется, называются карго, и высокие непромокаемые сапоги.
Стоял, смотрел и наверняка думал, что я болтливая дура.
— Саш, прости. Настю никак нельзя было оставлять, — попыталась оправдаться я.
— Круто! — фыркнул он. — Я что, теперь вожатый?
— Да ладно тебе, — беспечно махнул рукой Петров. — Мы ненадолго. Пару дней только. Пока решаем, что делать дальше. Может, вообще кто-то передумает и вернется. Просто то, что сейчас — это безумие. А вместе — веселее.
— Обхохочешься, — процедил сквозь зубы Якушин, но видимо смирился, потому что замолчал.
И когда уже собрались уходить, Петров вдруг настороженно остановился и, пристально глядя в сторону автобусной остановки, тихо сказал:
— Чего вон тот чувак так уставился?
Мы все превратились в тихих параноиков, вполне допускающих, что наши лица могут быть опознаны даже в реале.