— В прошлом, — подсказал Петров, но Якушин только метнул в его сторону гневный взгляд.
— В Пскове тоже полиция есть, если будет плохо, пойдем и сдадимся сами, — здраво рассудил Марков. — Они позвонят моему папе, и нас люксом довезут до Москвы.
В этот момент Якушин обнаружил, что его бумажник тоже забрали, и он снова начал страшно ругаться, и все опять завели старое. Оказалось, что в бумажнике у него кроме денег был ещё и паспорт, и теперь остались всего три тысячи рублей и водительские права.
— Давайте же, — вкрадчиво произнес Амелин, — решайтесь. Сейчас девять, если ехать часов семь, то к четырем-пяти утра уже приедем. Это же совсем мало, только подумайте. Даже, если твой дядька нам рад не будет, то хотя бы даст переночевать.
— А с тобой я вообще никаких дел иметь не собираюсь, — ни с того ни с сего заявил Герасимов.
— Почему? — широко распахнутые глаза Амелина выражали искреннее недоумение.
— Потому что ты конченый придурок. Суицидник. Небось, ещё и наркоман.
Амелин равнодушно пожал плечами:
— А если и наркоман, то что?
— Что, правда? — испугалась Настя.
— Думаешь, это я простыл? — сказал он доверительным тоном, подходя к ней вплотную. — Ничего подобного. Это у меня ломка такая. Мне очень плохо. Очень.
И вдруг скрючив пальцы и скрестив на груди руки, медленно опустился на колени, прямо в кучу с вещами. Немного постоял так с жертвенным лицом, а потом свалился набок, и задергался, точно эпилептик.
И все мы в немом недоумении застыли, глядя на это тупое кривляние. А затем вдруг перестал идиотничать, совершенно нормально сел и, глядя на нас снизу вверх, спросил:
— И что, вы теперь бросите меня на улице?
Все были так удивлены, что даже и не знали, что ответить.
— Это правда? — настойчиво повторила я Настин вопрос.
Амелин сначала медленно и театрально обвел взглядом всех, и только потом остановил его на мне.
— Конечно, нет, глупенькая, у меня даже на алкоголь аллергия, честное слово. Один раз еле до больницы довезли, но, как видишь, откачали. К сожалению.
Он протянул руку Маркову, чтобы тот поднял его, но Марков лишь недоверчиво смотрел.
— Алкоголь — это другое, — сказал Якушин. — Слушай, ты же видишь, как нам всем тяжело, если ты ещё того, ну, реально, наркоша, то давай, прям сразу здесь и разойдемся. Хочешь, мы посадим тебя на поезд?
— Лучше сразу под поезд.
— Да чего ты с ним разговариваешь? — опять попер Герасимов. — Просто он с нами не едет и точка.
— Тоня, — казалось, особое удовольствие Амелину доставляло цепляться именно ко мне. — Ты останешься здесь со мной?
— Ну, вот ещё, — тут же ответила за меня Настя. — Кому ты такой недоделанный нужен? Наркоманы ещё хуже алкоголиков.
— А я не понимаю, в чем проблема, — неожиданно серьёзно выступил Петров. — Человек же сказал, что он чист, как стекло, так почему бы нам его не взять?
— И ты ему веришь? — поморщился Марков.
— У меня нет причин не верить, — я в первый раз видела, чтобы Петров ввязался в спор. — И чего, что у него там какие-то шрамы? При чем тут наркотики? У меня вон, ухо проколото, но я же не голубой. Откуда эти штампы? Что вы как безмозглая интернет-толпа? Дети Шини — банда убийц.
— Ладно, — Якушин протянул Амелину руку. — Петров, прав.
— Спасибо, — сказал Амелин Петрову, поднимаясь. — Но имейте в виду, что колеса вы мне сами дали.
— Какие ещё колеса? — моментально вспыхнула Настя.
— Откуда я знаю, Тоня целый пакет из аптеки притащила, — он быстро наклонился, подцепил с самого верха кучи белую футболку и швырнул прямо в меня.
Я сразу же отбила и попала в Герасимова. Тот её поймал, развернул и со словами «не моя», отправил в Петрова, который мельком взглянув, перебросил Маркову, и все снова завелись и стали кидаться этой несчастной футболкой.
========== Глава 14 ==========
Я никогда не сидела за рулем, но знаю, что это довольно утомительно. Когда мы с родителями ездим за город и стоим по два часа в пробке, папа приходит домой, сразу же падает на диван и делает вид, что иссяк. А тут целых восемь часов! На этот раз по трассе ехали осторожно, не торопясь.
Якушин заметно повеселел и всё-таки рассказал, где был.
Оказывается, он заметил машины скорой помощи возле того кирпичного здания, которое мы проходили, когда искали его, и решил, что там находится больница, поэтому пошел туда, чтобы ему «посмотрели нос».
Но, выяснилось, что это детская поликлиника и закрылась она в шесть часов. Однако в одной из машин скорой сидели двое санитаров, Якушин разговорился с ними и попросил «глянуть».
Санитары подтвердили, что нос сломан, но вправлять отказывались. Дескать, это нужно, чтобы специально обученный хирург-лор делал. Но Якушин стал их уламывать, что если нос не поправить в самое ближайшее время, то он криво срастется. В общем, так им надоел, что они согласились. Один держал, а другой дергал. И что это было ужасно больно, и что он орал, возможно, похлеще, чем вчера Амелин.
А когда закончил рассказывать, я услышала сзади шумное сопение. Парни дружно отрубились. Настя привалилась к моему плечу и тоже уснула.
Глаза у меня отчаянно слипались, но я решила, что хоть кто-то должен разговаривать с Якушиным, иначе, не дай бог, его тоже потянет в сон.
— А что это за штука у тебя на шее? Почему вдруг эта тётка стала так возмущаться? Что значит DNR?
Вокруг нас стояла ночь. Морозная, глухая, непроглядная. Лишь изредка проносились мимо ослепляющие желто-белым светом встречные машины и редкие, одинокие, но отчего-то из этой кромешной темноты, кажущиеся очень уютными, бензоколонки. По радио тихо мурлыкало:
«You went straight for the knife,
and I prepared to die.
Your blade it shines.
Looked me straight in the eye,
you turned the gas on high.
Held the flame alight».[3]
— Тётка эта вообще дура, — насмешливо фыркнул Якушин. — Кто же дает аспирин человеку с кровотечением? А супрастин вообще к чему? Это же от аллергии.
Он сунул руку в карман, нашел таблетки, которые она ему дала, и бросил их в бардачок.
— DNR — это: do not resuscitate. Значит — не откачивать.
— В каком это смысле?
— Да, в самом прямом. Отказ от реанимации.
— С чего вдруг? — удивилась я. — Я понимаю, у кого-то вроде Амелина было бы такое. Но ты? Зачем?
— Это не совсем то, и в нашей стране всё равно не работает, — сказал он. — Просто была одна история, я ещё в школе учился. Поехал в центр, в район Боровицкой, меня отец попросил в один офис заехать, бумаги отвезти. В общем, отвез, возвращаюсь.
Поздний август, жара. Тихий такой, настоящий уютный московский дворик. Народу — никого. И тут смотрю, на лавочке, на детской площадке, седой мужик лежит, а рядом бабулька, его жена, суетится, голову пытается приподнять. Подхожу, спрашиваю, нужна ли помощь, а эта старушка, маленькая коротко стриженная, в очках и кедах, вдруг как начнет мне что-то по-немецки втирать. Трещит, трещит на своем и на сердце ему показывает.
Я сразу понял, что дело плохо, у чувака приступ, они иностранцы, вокруг никого нет. Он такой полноватый, но располагающий, дышит часто и тяжело, как будто совсем воздуха не хватает. Я дал им бутылку воды. А как только жена его напоила, наверняка, жена, он открыл яркие, нереально голубые глаза и так ей подмигнул, что у меня у самого сердце сжалось. Типа успокаивал.
Я вызвал скорую. Старушка же всё это время, что-то пыталась объяснить, даже за руку держала, точно боялась, что уйду. Потом врубился, чего она хочет.
Приподнял его за плечи, а она на лавку села, положила его голову к себе на колени и стала гладить. Затем достала свой фотоаппарат и давай показывать мне фотографии из их путешествия.
Они оба, старые, но счастливые, на фоне прекрасных живописных видов из разных стран. И умирающий мужчина этот казался на тех фотографиях удивительно жизнелюбивым и бодрым человеком. Не знаю, зачем она это всё мне показывала, но это было жестоко, потому что я чувствовал, что хочу им помочь, но не могу.
А потом приехала скорая. Врачи подбежали, согнали старушку с лавки и, к моему облегчению, начали производить какие-то манипуляции. Но тут внезапно женщина начала громко кричать, ругаться на них и оттаскивать от мужа. Хватала за руки и причитала, один доктор попросил меня убрать её подальше.
Я попытался отвести её в сторону, но она всё равно вырвалась, кинулась к мужу, расстегнула ему рубашку и начала совать врачам в нос этот вот кулон. Они по очереди посмотрели на него, усмехнулись и, у нас на глазах сняв его, швырнули в песочницу.
Через минуту все уехали, а я пошел, поднял кулон и забрал себе. Только потом отец рассказал, что это значит. Теперь ношу, чтобы не забывать, что каждый день имеет значение.
— Получается, что тот человек хотел умереть? И его жена знала об этом?
— Да не хотел он умирать. Просто когда приходит время, и тело уже не справляется, лучше помереть счастливым на свободе, чем в больничных застенках. На коленях у любимой жены, летним днем на лавочке в парке.
— Круто, — сказала я, пытаясь осмыслить услышанное. — Но зачем ты пошел в Мед, если должен будешь заниматься откачиванием?
— Конечно, клятва Гиппократа и всё такое. Но я пошел в Мед, чтобы научиться управлять этим. Биологической жизнью. Как пилоты, огромным сложным самолетом. Понимать всё и контролировать. Хотя, мои родители смеются над этим объяснением и говорят, что я пошел туда только из-за блата и девчонок.
— У тебя есть блат?
— У меня папа врач.
— А зачем тогда колледж? Шел бы сразу в институт.
— Вот именно, что блат тут ни при чем. Я сам выбрал и сам пошел. И вовсе не из-за папы.