— Видимо, всё-таки из-за девчонок? — не без задней мысли пошутила я.
Якушин кисло поморщился.
— У родителей какое-то стойкое убеждение, что я жуткий бабник.
— И что, есть причины?
— Это они из-за тех малолеток, которые одно время обрывали нам городской телефон и писали стишки с признаниями в подъезде.
Я прекрасно знала, о ком он говорит, и до сих пор ненавидела этих блондинистых идиоток из моего класса всей душой.
— Интересно, а почему я тебя не помню по школе? — неожиданно спросил он, чем немного смутил.
— Наверное, по цвету волос вспоминаешь?
Якушин добродушно рассмеялся.
— Вообще-то, да.
— Раньше у меня были обычные светло-русые волосы. Так что не вспомнишь.
Повисла затянувшаяся пауза. Затем я неловко попыталась возобновить разговор, спросив про его кольцо на мизинце, но он ответил, что не хочет говорить про это, и мы опять замолчали.
Якушин сосредоточенно смотрел в темноту, курил и, невзирая на перебитый нос и постепенно проступающие под глазами синяки, выглядел очень привлекательно.
И всё это безумное приключение вдруг начало казаться мне каким-то воображаемым и ненастоящим, какой-то очередной фантазией из прошлого, несбыточной, скоротечной и проходящей.
— О! — неожиданно громко воскликнул он. — Это ведь ты дружишь с тем отвязным пареньком Подольским?
— Нет, — сказала я. — Не дружу.
— Но ведь это ты ходила с ним везде? Я неожиданно вспомнил, как однажды зимой, кажется, классе в восьмом, мы закидали шестиклашек снежками. Он самый борзый был. Все уже смотались, а один остался. Мы его втроем к сетке стадиона уже приперли, как вдруг из школы выскочила мелкая девчонка и давай на нас кричать, кусками льда бомбить, пришлось оставить его в покое. Это ведь ты была, да? — он тепло и весело рассмеялся.
— Да. Я тоже помню тот момент, — снова смутилась я. — Вы были старше и втроем на одного. Так не честно.
— Мы над тобой долго ещё смеялись.
Тогда мне пришлось намекнуть, что я тоже помню его. А когда спросила, почему он так неожиданно ушел из школы, Якушин ответил: «были кое-какие обстоятельства». И дальше мы просто ехали и слушали музыку.
«Will you still love me
When I» m no longer young and beautiful?
Will you still love me
When I got nothing but my aching soul?»[4]
Мимо монотонно пролетали дорожные указатели, рекламные щиты, запрещающие знаки и столбы, мелькали, словно бессвязные кадры кинофильма, словно нескончаемая карусель, словно затянувшийся навязчивый сон, и я сама не заметила, как бессовестно и очень крепко уснула.
А когда проснулась, то уже рассвело. Мы стояли на какой-то проселочной колее, а с двух сторон высился лес.
Сзади, вылезая, кто-то громко хлопнул дверью. Якушин спал, уронив голову на руль, Сёмина — привалившись к двери.
Ноги страшно затекли, и я поняла, что если сейчас же не выпрямлю их, то они останутся такими скрюченными навсегда. Настю будить было не так жалко. Она тихонько застонала и сказала «ещё пять минуточек», но потом резко распахнула глаза и заметно погрустнела.
— Я надеялась, что мне это всё приснилось.
Стоило только выбраться из кабины, как меня тут же затрясло от холода. В первый раз за эти дни я почувствовала себя обессиленной и несчастной. Больше всего на свете хотелось сделать хотя бы глоток кофе и залезть в теплую ванну, а ещё хорошо было бы съесть чего-нибудь, например, горячий бутерброд с сыром или подогретый в микроволновке круассан с ванильным кремом, или пусть даже кукурузные хлопья с молоком. Да, сейчас подошла бы любая еда, хоть чипсы. Но кругом не было и намека на спасение, повсюду опять белым-бело, пусто и тихо.
Псковская область почти ничем не отличалась от Подмосковья, только снег казался чище, березы прямее, а ели пушистей.
Петров выпрыгнул из кузова, умылся прямо снегом и вытерся той самой неизвестно чьей белой футболкой.
— Вот это природа! — отвратительно жизнерадостно воскликнул он и полез через сугробы в лес.
— Куда это он? — ужаснулась Сёмина, обхватывая себя руками так, чтобы перестать беспрерывно трястись.
— Настя! — она порой приводила меня в полное замешательство своей несообразительностью. — В туалет, конечно.
— А нам куда? — черно-белые уши на её шапке мелко дрожали вместе с ней.
— Тут кругом лес. Иди куда хочешь.
— Это ужасно. Всё то, что сейчас ужасно, — захныкала она. — А вдруг там медведи? Или кабаны?
Но не успели мы отойти и на пару шагов, как вдруг из леса, оттуда, куда ушел Петров, раздался громкий протяжный крик. Не было никаких сомнений, что вопил он.
Герасимов и Марков нехотя вылезли из машины и застыли, настороженно переглядываясь.
— Чего вы стоите? Что-то же случилось!
Они оба посмотрели на меня, но с места не сдвинулись.
Тогда я, подобрав по пути толстую ветку, полезла по оставленным Петровым следам.
— Тоня, не ходи! — закричала Настя.
Но я только отмахнулась, кто-то же должен был ему помочь. Однако в тот момент, когда я добралась до первой ёлки, мне навстречу, оживленно размахивая руками, выскочил сам Петров.
— Вы не представляете, что я видел, — орал он, при этом его курносое лицо буквально светилось от счастья. — Я видел настоящего лося! Представляете? Живого! Огромного такого. С рогами.
— Идиот, — рявкнул Герасимов.
— Зачем ты нас так пугаешь? — возмутилась Сёмина. — Мы думали, на тебя медведь напал.
— Я так не думал, — сказал Марков.
— Как же жалко, что я не взял камеру, — Петров кое-как выбрался на колею и стал искать свою камеру. — Сейчас, я на пять минут. Надеюсь, он меня дождется.
После того, как мы с Сёминой благополучно вернулись из леса, не встретив ни одного медведя или кабана, я заглянула в кузов, проверить Амелина, чересчур притихшего со вчерашнего вечера.
Он лежал лицом к бортику, под ватным одеялом, которое мы взяли с собой и, закрыв глаза, слушал музыку. Я залезла и потрясла его за плечо.
— Один только Петров за меня заступился, — сказал он обиженным тоном, не поворачиваясь, и даже не открывая глаз. — А ты даже не захотела остаться со мной.
— Как ты понял, что это я?
Я села на чьё-то спальное место позади него, по-турецки скрестив ноги.
— От тебя пахнет блондинкой, — охотно пояснил он.
— Блондинкой?
— Духами, глупенькая. Версаче. У Милы были такие.
— Кто такая Мила?
— Сестра моя.
Больше я не знала, что спрашивать, но раз он находился в сознании и не умирал от высокой температуры, то этого было вполне достаточно.
— Почему ты меня бросила?
Вопрос прозвучал капризно и требовательно одновременно.
— А разве я должна с тобой нянчиться? Я что тебе, мамка?
— Не говори ерунды, — он закутался ещё сильнее, и от этого жеста меня тоже пробил озноб. — Но я тут мог спокойно умереть, и тебе было бы всё равно. Ты бы даже не узнала об этом.
— Температура есть? — эти его тоскливые стенания меня не трогали.
Я потрогала его лоб, он был горячий.
— Ты таблетки пил?
— А смысл? — Амелин продолжал играть в мученика. — Всё равно всё заканчивается одинаково — «я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь». Или наоборот, точно не помню.
— Не будешь пить лекарства — поедешь в больницу. Очень нужно нам с тобой возиться. Ты одним только этим нескончаемым кашлем уже всем надоел. А теперь тебе ещё и особое внимание подавай. Хотел, чтобы о тебе заботились, оставался бы дома.
— Неправда, — твердо заявил он. — Я всю ночь сдерживался, чтобы не кашлять, очень сильно терпел, чуть было даже не задохнулся. А сейчас уже думаю, что зря не задохнулся, ведь тогда не пришлось бы видеть этой твоей пренебрежительной холодности и циничного равнодушия по отношению к больному человеку.
— Прекрати ныть и нести бред, — я разозлённо шлепнула его по плечу, — иначе я тебя сама задушу.
— О! Это была бы лучшая смерть, о которой только можно мечтать, — с этими словами он перевернулся на спину и выжидающе уставился на меня.
— Иди в баню, — сказала я и вылезла из машины.
Ситуация была хуже не придумаешь: воды нет, из еды — только то, что нужно готовить, да ещё, как выяснилось, Герасимов точно не может сказать, куда ехать. Знает только, что место называется Капищено и что оно расположено в каком-то Пороховском районе, но где конкретно, и как туда добраться, ему неизвестно.
Петрова не было минут двадцать. Уже проснулся Якушин, мы кое-как разделили на семерых, купленную на последние деньги, оставшиеся после заправки машины, плитку шоколада, уже успели заскучать и окончательно продрогнуть. Якушин заикнулся было о том, чтобы пойти поискать его, но вспомнив об итоге вчерашних поисков, мы решили, что лучше будем терпеливо ждать и искать пойдем только в самом крайнем случае.
И вдруг из леса, где-то совсем неподалёку вновь послышался громкий, истошный ор Петрова.
— Ну, слава богу, — сказала Сёмина. — Нашел-таки своего лося.
Однако через пару минут крик повторился, потом снова и снова. И судя по тону, Петров уже явно вопил не от восторга. И это поняла не только я.
Якушин взял ту самую, найденную мной дубину, и, прикрикнув на Маркова с Герасимовым, чтобы тоже шли, полез выручать Петрова.
Марков поморщился, но пошел, а Герасимова пришлось ещё и подтолкнуть.
Однако вернулись они довольно быстро, кое-как волоча под руки Петрова.
Оказалось, что он по пояс провалился в сугроб и никак не мог вылезти. Но хуже всего было то, что пока он сам пытался освободиться от снежного плена, с него слетели оба кроссовка, и сколько их потом н