— Ну, вот ещё, — фыркнул он. — За кого ты меня принимаешь?
Мы прошли немного вперед, и, сквозь деревья сада, увидели большой трехэтажный особняк.
— Это Капищено? — на всякий случай уточнила я.
— Похоже, — ответил Якушин.
— О, класс! — в калитку заглянул Петров.
Я обернулась, рядом с ним стоял ещё и Герасимов.
========== Глава 15 ==========
Это была величественная и впечатляющая картина — белое на белом. Как «Первое причастие» Альфонса Алле. Белый широко раскинувшийся трехэтажный особняк с конусообразной крышей, полукруглыми мансардными окошками и массивными колоннами под балконом, белые скамейки вдоль главной аллеи, которая угадывалась только благодаря посаженым вдоль неё туям, белый фонтан в виде обнаженной античной девушки с кувшином на плече. Вокруг них черными паукообразными монстрами будто бы осторожно подкрадывались к дому черные деревья и кустарники.
Кое-как дотащившись до высокого крыльца, мы с Петровым тут же рухнули на его широкие ступени, пытаясь отдышаться. Герасимов же принялся яростно барабанить в дверь, хотя признаков жизни ни в доме, ни в его округе по-прежнему не наблюдалось. А потом ему это надоело, он развалился рядом с нами, сказав, что больше не сдвинется с места, и что выполнил свою мечту — попасть сюда, а теперь может спокойно умереть.
Но ни мне, ни Якушину, ни Петрову умирать не хотелось и, недолго посовещавшись, мы приняли единогласное решение всё же проникнуть в дом. Поскольку вероятность нашей скорой смерти от переохлаждения была не менее высока, чем вероятность того, что дом поставлен на охрану.
Обойдя по периметру, тщетно ткнулись в каждое окно, в каждую дверь.
Парни очень смешно, но безрезультатно попытались влезть на балкон. Якушин залез на Герасимова и, пыхтя, как паровоз, принялся карабкаться по широкой и скользкой колонне, немного приподнимаясь, но потом снова съезжая вниз. Затем они поменялись, и Герасимов, не удержавшись, с первой же попытки улетел вниз, прямо с плеч Якушина, в сугроб возле крыльца. И это происшествие было единственным, что смогло хоть немного улучшить настроение. Петров так хохотал, что едва успел увернуться от смачного пинка благополучно восставшего из снега, но жутко разозленного Герасимова.
А через несколько минут в серой пелене сгущающихся сумерек от корявых стволов деревьев отделилась одинокая фигура и, мерно покачиваясь, минут пять неуклюже, но зловеще ковыляла к дому. И явился нам разозленный Марков с запотевшими очками и очень грубо обозвал нас скотами и тупыми детьми. И что наш дикий гогот слышно за версту, и что мы бесполезная амебоподобная масса, которая ни во что не ставит интересы других людей, и что ему противно оттого, что ему приходится иметь с нами дело. А когда, наконец, его богатый лексикон несколько поисчерпался, Якушин предложил подсадить его на столб, чтобы тот доказал собственную состоятельность и принес пользу обществу. Тут уже развеселился Герасимов, припоминая успехи Маркова на уроках физкультуры и красочно описывая его эпилептические конвульсии на турнике и жалкие подергивания на канате.
И всё же, хотя на балкон Марков лезть действительно отказался, свою состоятельность он доказал. Походив вокруг дома, постояв под окнами, полазив по сугробам центральной аллеи, он неожиданно обнаружил подземный гараж, въезд в который был так засыпан снегом, что в наступающей темноте даже не угадывался.
Кое-как раскопав руками узкий проход, мы пролезли под навес. Шансов открыть гаражные ворота было столь же мало, как и открыть двери, но иногда в жизни происходят странные, счастливые стечения обстоятельств, потому что при ближайшем рассмотрении оказалось, что створки гаражных ворот смыкаются неплотно из-за образовавшейся между ними наледи. И Якушин, достав зажигалку, стал растапливать и отбивать ледышки. Нам повезло ещё и потому, что замка на воротах с той стороны не было, и когда всё же удалось пробраться внутрь, Якушин сказал, что, видимо, гараж и не был заперт, точно кто-то вышел и просто прикрыл ворота за собой. Но это уже никого не интересовало.
Герасимов, потыкал настенные выключатели и объявил, что электричества в доме нет. Тогда Якушин зажег яркий фонарик на телефоне, а Петров подсветку на камере, и мы пошли обследовать огромный гараж, забитый всякой всячиной от инструментов и старых колес до груды пустых пластиковых бутылок и стеклянных банок. В глубине обнаружили металлическую печь с большущей стальной трубой и два огромных, присоединенных к ней бака, а в другом углу здоровенный генератор. Герасимов сказал, что если попробовать запустить этот генератор, то, возможно, появится свет, а если затопить печь, то к утру нагреется весь дом.
И, к моему неописуемому восторгу, у них действительно получилось зажечь свет. Тусклый, мерцающий, темно-желтый, но принесший мне огромное облегчение и некоторую надежду, что нам всё-таки удастся выжить.
В самом конце гаража мы увидели две расположенные друг напротив друга двери, одна из которых была приоткрыта, за ней оказалась лестница. Один за другим, мы осторожно поднялись наверх.
Узкие коридоры, множество дверей, мрак, холод, запущенные нежилые комнаты, рождали леденящее, тягостное чувство, а от каждого шороха рождалось жутковатое эхо. Примерно таким мне представлялось мёртвое царство Аида.
На счастье, на первом этаже мы нашли небольшую кухоньку и там, о чудо, — обыкновенную газовую плиту на четыре конфорки, которая приветливо зажглась, стоило Якушину повернуть вентиль и чиркнуть зажигалкой.
Мы тут же слетелись к этой плите, чтобы над её жёлто-синим пламенем отогреть уже почти не сгибающиеся пальцы. Минут десять так стояли, точно совершающие некий страшный обряд сектанты. Темные сосредоточенные лица с прыгающими отблесками огня, зловещие и таинственные черты, блестящие глаза, надвинутые на лбы капюшоны и шапки.
— Дети Шини, — вдруг хрипло прошептал Петров, — готовы ли вы переступить край реальности, чтобы вернуть неприкаянный дух Кристины Ворожцовой и восстановить справедливость?
— Мы готовы, — таким же замогильным голосом отозвалась я.
— А знаете ли вы, что вам предстоят суровые испытания? И есть опасность раствориться, исчезнуть, сойти с ума или навеки самим потерять покой.
— В этом жестоком, полном опасностей мире, нет ничего более ужасного, чем подтягивание на турнике, — Герасимов демонически осклабился, с вызовом глядя на Маркова.
— Или контрольной по математике, когда у тебя все извилины прямые, — в стёклах Маркова, точно в глазницах, мистически трепетали два синих костра.
— Или когда ты стрёмный ботан и очкарик.
— Или примитивный баран и каланча.
— Или сопливый маменькин сынок.
— Или мальчик для битья.
Они оба говорили это очень спокойно, и поэтому получалось смешно.
Но Якушин сказал, что нужно возвращаться к машине за Настей и Амелиным, которым уж точно там не весело. Только вначале Петров должен был отдать Насте ботинки.
И мы пошли обследовать дом, чтобы найти для Петрова если не обувь, то хотя бы чем закутать ноги.
Вначале наткнулись на туалет и ванную. Воды в трубах не было, но на стенах всё равно просматривались темные пятна от плесени и ржавчины. Некоторые двери оказались заперты, но зато в холле, возле центральной двери, Марков отыскал большущую гардеробную с кучей старых курток, телогреек, спецовок, а под ними вперемешку пластиковые синие шлёпки, сбитые грязные сапоги, и, наконец, настоящие серые валенки. Вся эта одежда валялась чересчур небрежно, так что создавалось ощущение, что кто-то специально здесь всё переворошил.
Вскоре выяснилось, что подобный бардак царит повсюду. И на кухне, и в огромной столовой, и в хозяйственной комнате. Дверцы большинства шкафов были распахнуты, а полки пустовали. Стало ясно, что до нас здесь кто-то уже побывал и похозяйничал. Причем достаточно давно, потому что оставшиеся вещи успели покрыться приличным слоем пыли.
Как только мы поднялись на второй этаж, то почти сразу попали в просторную залу с колоннами и большущим камином, обложенным плиткой. И, не сговариваясь, бросились в гараж за дровами.
В итоге ужинали мы, как настоящие дикари, рассевшись на полу возле камина, прямо в куртках, притащив из спален и гостиной всё, что удалось найти: матрасы, одеяла, диванные подушки. И этот ужин, наверное, был самым вкусным в моей жизни. Немного отогревшаяся Сёмина, всё в том же нашем чугунном котле, на кухонной плите, милостиво приготовила странное блюдо — макароны с фасолью.
Амелин же вообще от еды отказался. Как только вошел в залу, увидел камин, так сразу и лег перед ним, точно усталый пёс, и, пока мы ели, всё время мозолил нам глаза, потому что никто не может не смотреть на то, как горит огонь. Всё остальное сразу же отступает на второй план, словно это единственный источник жизни. И он не слепит, подобно белому фонарику на телефоне Якушина, а притягивает взгляд совершенно невольно, даже если думаешь, что не собираешься смотреть, то всё равно смотришь и больше не чувствуешь ни пробирающего холода, ни бессознательного страха, ни мучительного одиночества. Ничего кроме естественной яркости, опасного магнетизма и тепла, будто бы предназначенного только для тебя.
Настроение у всех было подавленное. Не хотелось ни болтать, ни строить планы, ни думать о завтрашнем дне. Мы слишком устали и намаялись.
Я пригрелась и, продолжая глядеть на огонь, уже почти задремала, как вдруг из состояния сладкого забытья меня вырвал лающий хрип амелинского кашля. Он кашлял не прекращая, то и дело пытаясь приподняться, чтобы хоть как-то это остановить, но каждый раз, зайдясь в очередном приступе, падал обратно, уткнувшись лицом в смятый комок своих же вещей, служащих ему подушкой.
— Блин, — не выдержал Герасимов. Он тоже уже почти заснул.
— Давайте, его в другой комнате положим, — простонал Марков из-под капюшона. — У меня такое ощущение, что я ночую в туберкулезном стационаре.