е соседи, поэтому собрала все свои сбережения и выкупила ту часть дома. Мы просто заперли её и спокойно жили, как раньше. Так что никакой призрак мне не являлся. Всё было как всегда. Просто я до сих пор иногда слышу, как он кричит.
— Это всё? — как-то разочарованно протянула Сёмина.
— Всё. Потом просто так сложилось, что я уехал из этого дома и больше никогда не возвращался.
— Про девушку на кладбище мне больше понравилось. Эту историю ты как-то недосочинял. Придумай ей какой-нибудь интересный финал, — предложила Настя. — Что-то яркое, например, что этот мальчик теперь приходит к тебе по ночам с тем самым ножом и режет тебе руки, за то, что ты не выполнил его просьбу.
— Какая глупость, — Амелин неодобрительно поморщился.
— Всё, идем, — Настя подскочила и потянула меня за собой, — мы хотели пять минут, а прошло двадцать пять.
— Тоня, — окликнул меня Амелин уже в дверях. — Но ты же вернешься? Я ведь подохну здесь один со скуки.
— Терпи, — поучительно сказала Настя, — болеть всегда неприятно.
— Да я задолбался уже болеть, — он машинально вскочил с кровати, и пластиковый стакан всё же опрокинулся. — Честное слово, Тоня, если ты не придешь, я умру.
========== Глава 17 ==========
В четыре часа уже стемнело. И весь дом погрузился в тихую таинственную темноту. И от этого стало казаться, что он ещё больше и страшнее, чем на самом деле. Все коридоры превратились в темные бесконечные тоннели с тысячью дверей. Я таскалась за всеми по пятам, будто бы просто так, но на самом деле, панически боясь, что неожиданно наступит такой момент, когда внезапно все исчезнут, и я останусь совсем одна.
У нас не было ни компов, ни телефонов, телеков тут тоже не было, так что все бесцельно ходили из комнаты на кухню, с кухни в комнату и не знали, чем заняться. Я даже поднялась к Амелину, как и обещала, но он крепко спал.
В конечном счете, все собрались в зале.
— Делать совсем нечего, — пожаловалась я.
— А ты вышиванием займись, — предложил Герасимов. — Знаешь, девки раньше в деревнях только так вечера коротали. За работой. Возьмут пяльцы и давай вышивать и песни петь. Вышивают и поют, вышивают и поют, и так, пока сон не сморит.
— Нет, — закричал вдруг Марков громко. — Только не это. Тоня, пожалуйста, вышивай, что хочешь, но только не пой.
— Почему это? — возмутилась я.
— Я уже слышал, как ты в машине подпевала.
— И что?
— Это ужасно.
Марков был прав, поэтому я не обиделась, у меня действительно не было музыкального слуха.
Затем мы попытались играть в города и в слова, но почему-то ничего не получалось. Хоть и отвечали на вопросы, но мысли каждого были где-то далеко. Даже Петров не сильно усердствовал. Никто не хотел разговаривать обо всем, что случилось. Словно сговорились. Каждый держал это в себе и впервые, с того момента, как мы уехали из дома, я вдруг отчетливо поняла, какие мы все разные, и что мы тут делаем вместе, вообще не понятно.
И вдруг неожиданно, ни с того, ни с сего Семина по-деловому заявила:
— Мы должны поговорить. Обсудить то, что произошло. Я имею в виду Кристину. Так ничего и не поняли, не разобрались.
— А чего тут разбираться? — сказала я. — Кристина и так пребывала в подавленном настроении, а тут ещё мы со своими проблемами. Когда все вокруг талдычат, что всё плохо, то волей неволей, и сам начинаешь так считать.
— Ты это сейчас о чем? — насторожился Марков.
А я и забыла, что про Линор не все знают. То был, конечно, не лучший момент для открытия истин, но в глубине души я была даже рада. Ведь, у каждой правды есть свой срок годности, и чем свежее она, тем меньше горчит. И я рассказала обо всём, что мы выяснили с Герасимовым про Линор.
— Ты какая-то дура, Осеева, — вспыхнул Марков. Он даже попытался вскочить, но потом вспомнил про якобы больную ногу и не стал. — Чего молчала-то? Я бы хоть посмотрел, что у меня там в этой переписке было.
— А я с Линор очень много общалась, — Настя приняла эту новость, как само собой разумеющееся. — Теперь я знаю, что точно виновата. Линор — единственный человек, который терпеливо слушал о том, какая я толстая.
— Ты толстая? — удивленно воскликнул Петров и начал дико гоготать. И он так заразительно хохотал, что всем тоже стало смешно.
Так что мы какое-то время просто тупо смеялись, переставали, а когда Петров, глядя на Сёмину, снова делал удивленные глаза, закатывались в новом приступе.
— Нужно рассказать правду, — упрямо сказала Настя, когда стало чуть тише. — О чем каждый из нас переписывался с ней. Помните, мы клялись?
— Зачем тебе это? — спросил Герасимов. — Меня лично объяснение Осеевой вполне устраивает.
Но я уже в достаточной степени изучила Настю, чтобы понять, что всё только начинается.
— Нет, вы не подумайте. Я ни в коей мере не снимаю с себя вину, но у меня всё равно в голове не укладывается, как можно обвинить человека, который делится с тобой своими несчастьями именно за то, что он это делает?
— Наивная, — с выражением глубокого жизненного опыта вздохнул Марков. — Ты только сейчас поняла, что люди специально сближаются друг с другом, чтобы потом сделать какую-нибудь гадость? Чтобы знать все больные места и посильнее в них ударить?
— Всё равно не понимаю, — горестно вздохнула она. — Вот и била бы в больные места, если мы ей не нравились.
— Ничего подобного, — ответил Якушин. — Это исключено. Кристина не такая.
— Ты просто не хочешь верить в то, что ты ей не нравился, — не удержалась я.
— Если знаешь о бедах другого человека, ты ему сострадаешь и хочешь помочь, — продолжала взывать к нам Настя.
— Не суди обо всех по себе, — отрезал Марков.
— Правильно, — откликнулся Герасимов. — Марков, например, слово «сострадание» вообще не знает.
— Слушай, заткнись, — фыркнул Марков. — Спорим, ты просто боишься?
— Чего это мне ещё бояться?
— Боишься рассказать, о чем переписывался с Ворожцовой.
— Ничего я не боюсь. Мне просто нечего рассказывать. Не знаю, чего рассказывать. Просто тупо не помню, и всё.
— Я так и думал, — на лице Маркова заиграла довольная ухмылочка.
— Просто тупо не помню, — передразнил он.
— Тогда давай ты расскажи, если такой честный и открытый, — с вызовом бросил Герасимов, и все затихли, ожидая ответа.
Марков задумался.
— Я понимаю, — согласилась Настя. — Самому очень трудно найти главное, но вместе у нас может получиться. Мы просто должны задавать друг другу вопросы и отвечать честно. Так, мы сможем разглядеть то, что самому не видно, это как с соринкой в глазу.
— О, прикольно, — вдруг оживился Петров. — Отличная тема. Можно классное кино сделать.
— Я не думаю, Петров, что вопрос «твой любимый цвет» входит в список этих вопросов, — сказала я.
— Ладно, — согласился Петров. — Хотя, любимый цвет очень многое может сказать о человеке. Всё, отличная идея, Настя! Я буду задавать вопросы и снимать. А потом посмотрим и поржем.
— Ты лучше себя снимай и ржи, — оборвал его Герасимов. — Я лично в этом деле не участвую.
— Вообще, мысль интересная, — признал Марков. — Но я против того, чтобы ты снимал. Какое нафиг кино? Потом возьмешь и в сеть выложишь.
— Я же исключительно в целях искусства. А если никому не показывать, то это уже не искусство.
И снова завязался спор, в котором Петров потерпев полный крах и, по-настоящему расстроившись, сказал, что будет снимать, что захочет, кого захочет и когда захочет, но камеру всё же спрятал.
— Когда ты начал переписываться с Линор? — спросила я Маркова.
— Точно не помню. Что-то около года назад.
— А кто первый написал?
— Глупый вопрос. Конечно не я. Это была группа типа «Логика и Дедукция» или «Логические загадки». Но дело не в группе. Я сразу скажу, о чем мы разговаривали, только попрошу воздержаться от комментариев, потому что они будут бессмысленны, и моего мнения не изменят. Я рассказывал Линор, что мои одноклассники — тупые и прогнившие амёбы. И что у всех кого я знаю, ай кью ниже плинтуса, а я единственный, кто имеет цели в жизни, и способен находиться вне стада. А то, что у меня нет друзей, это даже отлично, потому что дружба — это взаимоотношения интеллектуально равных людей.
В его словах не было ничего неожиданного. Марков никогда не скрывал своего отношения к обществу.
— И что? — заинтересовался Петров. — Линор поддержала тебя?
— Сложно сказать, в чем-то да, но мы спорили. Она продвигала тему, что все люди на самом деле не такие уж плохие, как это часто выглядит со стороны.
— Вообще странно, — сказала я, — если Кристина действительно верила в людей, то почему говорила «никто никому не нужен»?
— А ничего странного, — подал голос Герасимов. — Она-то верила, а Марков убедил её в обратном. Доказал, что все кругом чмошники и сволочи. И это, пожалуй, единственное, в чем я с ним полностью согласен.
— Это правда? — спросила Настя Маркова.
Марков сделал постное лицо и закатил глаза.
— Я знаю, что прав. Взять хотя бы случай, когда мои ублюдские одноклассники заперли меня в лаборантской перед олимпиадой по математике. А я к ней, между прочим, две недели готовился, ночей не спал и всё такое. Я два часа там просидел, потому что это было после уроков, а физичка ушла куда-то. Прошло три года, а мне до сих пор обидно, и не понятно, как можно быть такими жестокими тварями.
И он так это мерзко говорил, что мне очень захотелось встать и треснуть его по очкам.
— Звучит очень трогательно, — проигнорировать эту тему я не могла, — но почему же ты не вспоминаешь о том, какую подлянку сам перед этим всей параллели устроил? Когда нажаловался, что тебе на физре всё время в портфель тухлятину подкладывают. Всех тогда согнали в класс, пришел твой папаша, тётка полицейская, обе наши классные, завучиха и устроили жуткий разнос. А затем взяли и, не иначе как по твоему наущению, назвали имена шестерых человек, заставили их встать и начали бездоказательно обвинять в том, что это сделали именно они. Разве это справедливо? Тётка полицейская грозила постановкой на учёт, а их родителей вызывали в школу. Из-за какой-то фиговой тухлятины в сумке! Даже не зная точно, кто это делал! И ты ещё что-то там бухтишь, что все кругом уроды?