— Против собак только один верный способ есть, — в своей манере заметил Марков. — Увесистый камень.
— Есть ещё один, — подал голос Амелин. — Когда на меня как-то раз стая бродячих собак напала, я им врубил плеер на полную мощь. Они сначала оторопели, начали головами крутить, прислушиваться, да как завоют дружно. Так увлеченно и вдохновенно, что до меня им уже не было никакого дела. Я потом понял, это на Апокалиптику они так отреагировали. Виолончель — душераздирающий инструмент.
— Вечно у тебя какие-то сказочные истории, — Настя на миг отвлеклась от сковородки. — Лучше передай мне сахарницу.
— А что? Собаки тоже могут через музыку переживать боль и тоску. Это же генетическая память. Всё то ужасное, что происходило с их предками на протяжении веков, мучительно отзывается в их собачей душе, — говоря это, Амелин то и дело подтягивал длинные растянутые рукава свитера, отчего безобразные сетки его белых и розовато-бурых шрамов постоянно маячили у нас перед глазами.
— Генетическая память — это вам не воспитание. В ней всё честно. Собаку можно выдрессировать не шарахаться от выстрелов, но ей нельзя внушить доверие к ним. Инстинкт самосохранения не позволит. В этом смысле животным гораздо больше повезло, чем нам.
Он взял со стола круглую стеклянную сахарницу и протянул мне, но потом, пристально глядя на мою распростертую в ожидании ладонь, неожиданно замедлился и, едва я успела коснуться стекла, разжал пальцы.
Сахарница глухо стукнулась. Крохотные сладкие кристаллики разлетелись по всему полу.
Все тут же начали кричать, что он криворукий, и что у нас почти не осталось продуктов. Я пошла за веником, а когда вернулась, на кухне его уже не было. И к обеду он даже не соизволил спуститься, хотя Петров звал.
После обеда я зависла в библиотеке, нашла там «Жизнь Дэвида Копперфильда», потому что это была мамина любимая книга, и бездумно читала, снова и снова возвращаясь к фразе: «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой — должны показать последующие страницы».
Сосредоточиться никак не получалось. В голове крутилось сначала только утреннее лесное происшествие, потом сцена с сахарницей, затем вспомнилась московская квартира, мама с папой и школа. Интересно, кто-нибудь ещё скучал по дому? Если бы я могла хоть как-то дать знать родителям, что со мной всё хорошо, то чувствовала бы себя гораздо лучше.
А когда начало темнеть, я забрала книжку и уже собиралась спуститься в залу, как вдруг мерный тягучий покой погружающегося в сумерки дома безжалостно нарушился громким отрывистым криком. Затем ещё одним.
Я попыталась сообразить, откуда идет звук, но уже всё стихло, и на долгую минуту наступила напряженная тишина. Словно весь дом глубоко вздохнул и затаил дыхание, прислушиваясь.
Однако оцепенение схлынуло мгновенно, когда со всех сторон послышались взволнованные голоса и шумное хлопанье дверей. Я кинулась по коридору к лестнице, и тут, из крайней спальни правого крыла, на меня вывалился Петров.
Догадаться, что это Петров, можно было только по голубой спортивной толстовке и зажатой в руке камере, потому что на голове у него был надет плотный мусорный пакет. Неожиданно Петров вытянул перед собой свободную руку, и я даже пикнуть не успела, как он молча схватил меня за ворот свитера и припер к стене.
— Отпусти, козел, — прохрипела я, задыхаясь. — Тупые шутки.
Но тот лишь тяжело сопел внутри пакета и продолжал держать меня за ворот.
Недолго думая, я с силой ударила мыском ему по лодыжке. Петров жалобно заскулил, однако хватку не ослабил.
Из нашей комнаты выскочила Сёмина, но вместо того, чтобы помогать мне или Петрову, выхватила у него камеру и стала снимать.
— Сёмина, убери его, он правда меня задушит.
— Да, да, конечно, — промурлыкала Настя, не шевельнув и пальцем.
А Петров, точно по мановению волшебной палочки, вдруг упал на пол и принялся дергаться, судорожно пытаясь освободится от пакета. В этот момент к нам уже подлетели Герасимов с Якушиным и помогли ему.
— Она хотела убить меня, — едва слышно прошептал Петров.
— Это он хотел убить меня, — закричала я. — Сёмина видела.
— Я думала, вы играете, — растеряно захлопала глазами Настя.
— Дура, ты!
— Осеева, зачем ты хотела меня убить? — Петров, всё ещё сидел на полу, жадно хватая воздух ртом.
— С ума сошел? Это ты набросился на меня.
— Ты первая начала.
Мы ещё какое-то время препирались, пока Якушин не потребовал, чтобы все успокоились и рассказали всё по порядку.
С горем пополам выяснилось, что кто-то напал на Петрова сзади, когда он снимал из окна, набросил на голову пакет и стал душить, сильно, чуть ли не до потери сознания. Но он всё же вырвался и попытался схватить нападавшего. Выскочил в коридор, наткнулся на меня, и сам уже не понимал, что делает.
Я сказала, что это не могла быть я, хотя бы потому что мне бы не хватило сил кого-либо задушить. Тогда Марков, понятное дело, попер на Герасимова, и тот по-настоящему испугался, что все подумают на него.
— Я же в ванной был, — попытался оправдаться он.
Но, как оказалось, никто никого не видел. Настя сидела в нашей комнате и плела фенечки, Якушин спал, а Марков пересчитывал в кладовке продукты.
— А где Амелин? — подозрительно поинтересовался Якушин.
Все многозначительно переглянулись.
— Он тоже не мог, — убежденно заверила я. — Зачем это ему?
Якушин неодобрительно покачал головой:
— Мне, кажется, ты слишком с ним носишься и чересчур ему доверяешь.
— Глупости. То, что он болеет, не может чистить снег или ходить за дровами, не значит, что нужно приписывать ему дурные поступки.
— Не значит, но он хоть и с нами, и в тоже время его нет. Чем он тут занимается, пока мы на улице? Бродит по дому, переодевается призраком и пугает тебя? Или одевает пакеты на голову Петрову? Мы этого не знаем.
— А я предупреждал, — не преминул вставить Герасимов.
— Вы сами его отселили. Он, между прочим, не виноват, что болеет.
— Но ты не можешь не согласиться, что он странный, — продолжал гнуть своё Якушин.
— А кто из нас не странный?
И тут Петров пристально уставился куда-то наверх, в сторону лестницы, и все остальные тоже обернулись. Там, закутавшись в одеяло, стоял Амелин собственной персоной и, довольно щурясь, слушал нашу перепалку.
— Это ты сделал? — спросил прямо Якушин.
Амелин неопределенно пожал плечами:
— Какой смысл душить кого-то и не довести дело до конца? Или подсыпать соль, вместо крысиного яда, которого, кстати, полно в гараже? Или привязывать к кровати Тоню и даже не воспользоваться этим? Обидно, что вы так несерьёзно ко мне относитесь.
— Вот, Осеева, слышишь, — пихнул меня локтем подслеповатый Марков. — Вот, у него в какую сторону голова работает.
— Он так шутит. Неужели не понятно? — сказала я. — Причем всегда.
— Знаешь, Костя, тут такое дело, что, в общем-то, не до шуток никому, — медленно произнес Якушин с нажимом. — Это ты дома мог изображать придурка и страдальца, когда перед мамой выпендривался. А тут мы все не в шоколаде, поэтому давай заканчивай с клоунадой. Если ты этого не делал, то так и скажи. Просто честно ответь на вопрос!
Амелин с наигранной робостью потупился, помолчал, а затем, решительно вскинул голову и, театрально запахнувшись одеялом, начал медленно спускаться по ступеням:
— Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Души терпеть удары и щелчки,
Обидчицы судьбы иль лучше встретить
С оружьем море бед и положить
Конец волненьям?
Всё это он декламировал с чувственным выражением душевных терзаний, проникновенным, трагическим голосом, вызывающе глядя в глаза Якушину.
— Умереть. Забыться.
И все. И знать, что этот сон — предел
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная?
И, подойдя совсем близко, с мрачной издевкой, проговорил прямо ему в лицо:
— Скончаться. Сном забыться.
Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ.
— Ты меня скоро доведешь, — Якушин несильно отпихнул его от себя.
— Да, брось, — Амелин ласково улыбнулся. — Это ты только угрожаешь, а на самом деле, мухи не обидишь. И уж тем более не станешь пакеты друзьям на голову одевать или к кровати привязывать. Кто угодно, только не ты. Я прав?
Якушин поднял руки, показывая, что сдается:
— Все вопросы снимаются. Иди болей дальше. А то уже осложнение на голову пошло.
— Хочешь, я ему врежу, — беззлобно предложил Герасимов.
— Сам справлюсь. Разбирайтесь без меня, — с этими словами Якушин просто ушел, оставив нас всех в растерянности толпиться в коридоре.
— А я по-прежнему думаю, что в этом доме творится что-то странное, — таинственным тоном произнесла Настя. — И никто из нас тут ни при чем.
— Бред какой-то, — Петров забрал у неё камеру и, криво ухмыляясь, стал просматривать запись. — Вот я чудак. Извини, Осеева. Но ты и меня должна понять. Перепугался насмерть.
И все стали смотреть то, что наснимала Настя и смеяться над сценой моего удушения, отматывая назад и просматривая снова и снова. А потом Амелин не выдержал и попросил:
— Давайте уже дальше посмотрим. Монолог Гамлета. Я очень старался.
========== Глава 26 ==========
Мы облазили дом вдоль и поперек, от гаража до мансарды и библиотеки, внимательно осмотрели все комнаты, все шкафы, заглянули под каждую кровать и за каждую штору.