— В одном я с тобой согласен, — признал Марков. — Еда у нас действительно заканчивается.
— Так ты не ответила, как ты это себе представляла? — прицепился Амелин.
Это был дурацкий, очень неудобный вопрос, потому что я никак себе этого не представляла. Думала только о том, как вернусь.
— Или, может, ты хотела на вокзалах ночевать с наркоманами и бомжами? Останавливать дальнобойщиков и всячески умолять их добросить тебя хоть куда-нибудь, чтоб в дороге немного отдохнуть, греться в магазинах и караулить в Маке недоеденный гамбургер? — Амелин развернулся и смотрел на меня так, словно я одолжила у него миллион, а теперь уверяла, что ничего не брала. — Я, вот, например, это себе так представлял.
— Когда я убегала, у меня были деньги.
— Ты права, — поддержал меня Марков. — Без денег мы никто.
— Да мы так и так никто, — вздохнула Настя. — Мы не дети, потому что нас уже никто не жалеет и не любит, и не взрослые, потому с нами ещё никто не считается. Так, не пойми что.
— Ты, Осеева, что-то конкретное предлагаешь? — сощуренными глазами и, подперев голову, Марков вопрошающе смотрел в мою сторону.
— Ты же у нас самый умный. Вот ты и предлагай, откуда еду брать и деньги, и вообще, что нам теперь делать.
— Главное до весны протянуть, — с серьёзным лицом сказал Амелин. — А там подножный корм пойдет. Грибы, ягоды. Можно будет огород вскопать и картошку выращивать. Тоня, ты умеешь картошку выращивать?
— Иди нафиг.
— Нет, правда, если умеешь, то я на тебе женюсь, потому что если есть картошка, то можно даже не уметь готовить.
— Твой тупой юмор уже достал.
— А ты сходи, пожалуйся Якушину, — он вдруг спрыгнул с подоконника, ухватил Настю за руку и резко стянул с сундука, чтобы танцевать дальше. От неожиданности Сёмина громко взвизгнула. Марков засмеялся.
Я ушла, громко хлопнув напоследок дверью.
Всё, что я сказала в запале, не успев даже хорошенько обдумать, было реальным положением дел. Мы сбежали из дома девять дней назад, а складывалось ощущение, что вечность. Да, действительно, в Капищено было относительно спокойно, если не считать все эти странные нереальные вещи с тёмными комнатами, белыми фигурами, бродящими по коридорам, пакетами и привязыванием к кровати.
Но и они принимались всеми, как нечто должное, как необходимое условие проживания здесь. Ведь нельзя приехать в чужой дом, беспрепятственно жить в нем и полагать, что такая жизнь будет протекать совсем без происшествий. А для того, чтобы вернуться в реальность, чтобы зажечь свет в темноте, нужно было проснуться.
Якушин нашелся в беседке. Он сидел на перилах, вытянув ноги вперед, и курил сигару, одну из тех, что мы нашли в библиотеке, потому что сигареты у него кончились ещё пару дней назад. Увидев меня, он как-то беспокойно заерзал, так что чуть было не свалился с перил, точно хотел уйти, но меня это не смутило.
— Что делаешь?
— Ничего.
— Разве ты можешь ничего не делать?
— Как выясняется, могу.
— На тебя не похоже, — я подошла и встала, опершись о столб так, чтобы видеть его лицо.
— Да чего-то надоело всё, — он всё время почему-то избегал смотреть на меня. — В конце концов, живут же люди, не напрягаясь. И мне надоело.
Сигара разгорелась красным огоньком.
Она пахла сладкой вишней. Чужой, густой, незнакомый запах.
— Ты о чем?
— О том, что, может, всё должно идти, как идет. Природа вон, живет себе и живет спокойно, а мы чего-то с ума сходим, дёргаемся без толку.
— Природа, она, между прочим, всегда. Чего ей торопиться и дёргаться?
— А, может, нужно просто ловить момент? Отпустить, и пусть будет, как будет? — он расстегнул молнию на куртке, достал свой кулон и посмотрел на него. — Просто здесь и сейчас.
— Значит, и ты не хочешь уезжать?
— Я ничего не хочу.
— А как же твоя мама?
— Уверен, они прекрасно и без меня справляются. Да и вариантов у нас нет.
— Мы можем поехать в какую-нибудь деревню и попросить помощи.
— Какой такой помощи? — Якушин прищурился от дыма.
— Да любой. Ты сам говорил, что можно попроситься на работу или хотя бы за еду что-то сделать.
— Это я фигню говорил. Сейчас зима. Что в деревнях зимой можно делать? Ты разве не знаешь исконный русский уклад? Только водку пить. Все от безделья дуреют, не только мы. Да сейчас в деревнях уже и людей-то наверняка не осталось.
— А сколько там бензина? Может, до города, какого или поселка доехать получится?
— В баке чуть меньше половины, километров на сорок-пятьдесят, видимо. Но, даже если хватит туда и обратно, а денег не найдем, то вообще не на чем ездить будет. А как раздобыть деньги за одну поездку я без понятия. Единственное, что я могу предложить, так это выехать куда-то подальше, туда, где связь есть, и тупо вызвать полицию.
— Нет, это ужасно, — я вспомнила наши фотографии по телевизору. — Давай ещё что-нибудь придумаем?
— Ну, вот и думай, а я уже устал. С этими раздолбаями даже за дровами нормально не сходишь. Дети Шини, блин. Монстры и демоны. Да это даже не сгущение красок, это просто глум. Вы все, как выпускники детского сада. Совершенно неприспособленные к жизни. Оторванные. Только разговаривающие взрослыми заумными словами, а на самом деле — ничего, кроме своих компов не видевшие.
— Не знаю, что ты там за свои восемнадцать успел увидеть, но если бы не был таким же, то не сидел тут с нами.
— Девятнадцать.
— А то я не в курсе, сколько тебе лет.
— Значит, не в курсе.
— Что, правда? Получается сегодня двадцатое января?
— Так и есть.
— Круто, я тебя поздравляю, — я сделала шаг к нему, но он, со словами «Только никому не говори. Ненавижу этот день», перекинул ноги через перила и прыгнул в сугроб.
В ту же секунду раздался страшный треск, и на моих глазах Якушин начал медленно проваливаться под снег.
Я и предположить не могла, что умею так быстро преодолевать барьеры, вот бы наш физкультурник порадовался. Даже через коня я так не летала.
Упала рядом с Якушиным и ухватила двумя руками за куртку на плечах. На какое-то время он перестал сползать вниз. Снег вокруг него быстро осыпался, и моим глазам предстала глубокая и черная дыра, дна которой видно не было, и в которую, Якушин вот-вот мог сорваться. Хорошо, что он сам этого не видел.
Повиснув на локтях, где-то на уровне груди, он рывками подтягивался, но снег под его руками и животом скользил, и он снова и снова плавно съезжал обратно. С каждым следующим разом всё ниже и ниже.
Говорят, в критических ситуациях у людей просыпается сверхсила, и в тот момент я испытала это на себе. Потому что Якушин был уже нормальный взрослый парень, килограмм восемьдесят, наверное, вместе с одеждой, а я, по данным полицейских, «на вид пятнадцать».
Когда же до меня вдруг жаркой головокружительной волной накатило осознание того, что любая следующая попытка может стать последней, я инстинктивно сгруппировалась и дернула его на себя с такой силой, что чуть было не вырвала себе руки, но зато у него получилось вылезти по пояс, а я, потеряв равновесие, упала назад.
Якушин, наконец, выбрался и остался лежать возле той ямы лицом вниз, а я подползла к ней на четвереньках и заглянула внутрь. Пустота и чернота. По краям гладкие каменные выступы. И стены тоже серые, каменные.
— Это колодец, — сказала я ему, словно это должно было успокоить.
В ответ Якушин горестно застонал и нехотя поднялся.
— Что же это я такой неудачник? Почему это всё со мной происходит? Почему постоянно так: либо по морде, либо в колодец?
Он был весь с ног до головы в снегу, даже на лице снег. Пластырь отклеился и потерялся. На носу осталась небольшая ссадина.
— Ерунда. У всех случаются неприятности, — дрожащими руками я помогла ему отряхнуться. — Петров вон кроссовки в сугробе посеял, нас с Марковым гопники поймали, а Герасимову собственный отец в глаз дал.
— Зря ты меня спасала, — с тяжелым вздохом произнес он. — Умереть в свой день рождения довольно эпично.
Если бы это сказал Амелин, я бы пропустила мимо ушей, но слышать подобное от Якушина было более, чем странно.
— Ничего эпичного не вижу. А ещё говоришь, что ты взрослый.
— Ладно, в следующий раз моя очередь спасать. Увидишь призрака — зови, — он весело усмехнулся своим словам о призраке, дружески похлопал меня по плечу, и вскоре окончательно вышел из того уныло-задумчивого состояния, в котором я его нашла.
========== Глава 28 ==========
Амелин приперся внаглую среди ночи, словно это было уже в порядке вещей, и предложил спрятаться в «красной» спальне на третьем этаже, и оттуда наблюдать за коридором, потому что именно там призрак появлялся в прошлые разы. И он таким громким шепотом уговаривал меня, что пришлось быстро согласиться, чтобы не разбудить Настю.
Та комната была самой холодной из-за углового расположения, но при этом самой светлой, из-за двух больших окон. А когда Амелин поставил на подоконник толстенную ароматизированную свечку «белая роза» из мансарды, там стало возможно даже картины рассматривать. Чем он и занялся минут через пятнадцать нашего бессмысленного торчания возле распахнутой двери.
Вначале мы действительно постояли несколько долгих минут друг напротив друга, поочередно выглядывая в коридор, но Амелин пребывал в очередном дурашливом расположении духа и явно пытался подыгрывать, нарочно вздрагивая от любого звука в доме, испуганно хватая меня за руку, и прячась под капюшоном Герасимовской толстовки. Однако потом ему это надоело, и он стал бесцельно ходить по комнате, сказав, чтобы я звала, если увижу что-то страшное.
Здесь стояла широкая квадратная кровать с высоким мягким изголовьем, обитым темно-бордовым материалом, внешне напоминающим кожу. Такой же тканью была обтянута и маленькая прикроватная банкетка, и штук шесть декоративных подушек, раскиданных до нашего прихода по всему полу, а теперь наваленных на одном из гарнитурных кресел возле двери. И из-за этого густого винного цвета, мы называли эту спальню «красной».