— Скажи, пожалуйста, только честно, я очень противен? Тебе я очень противен?
— Что за глупости? — эти его резкие перемены в настроении постоянно ставили меня в тупик. — Речь не о внешности, а о том, как ты себя ведешь. Все эти твои стихи, темы про смерть, провокации и кривляние. Ты же и сам всё это знаешь.
— Нет, не знаю. Я даже внутри себя ничего не понимаю.
— Всё ты понимаешь. Ты же умный, только придуриваешься много.
— Умный? — он невесело ухмыльнулся. — Традиционные слова утешения для уродов.
— Никакое это не утешение. Наличие ума совершенно не оправдывает идиотского поведения.
— Хорошо. Умный фрик-идиот — это я понял. Но ты не ответила на главный вопрос — я тебе противен?
— Перестань, — я подтолкнула его под локоть. — Что за упадничество? Если бы ты был мне противен, я бы не приходила сюда.
— И ты не испытываешь отвращения, когда сидишь рядом?
— С чего бы это?
— Ну, типа я резаный и от этого больной и мерзкий.
— Пока ты не напомнил, я не думала об этом. Почему это вообще пришло тебе в голову?
— Потому что ты не хочешь меня стричь.
— Я не хочу, потому что не умею, а вовсе не из-за того, что ты там себе надумал.
Тогда он медленно и лукаво улыбнулся, придвинулся ближе и, осторожно пробежавшись по спине пальцами, обнял за плечо.
Я моментально вскочила. Наушник беспомощно повис у него на шее.
— Боже, Амелин, как ты умеешь всё испортить! — мой возмущенный голос заглушил музыку. — Нормально же сидели.
Его брови жалобно и чересчур наигранно взлетели вверх.
— Просто хотел проверить, что ты не обманываешь.
— Вот поэтому ты идиот и фрик. Не смей меня больше трогать.
— Теперь убедился, что обманываешь.
— Думай, что хочешь. Мне плевать.
— Почему ты всегда так напряжена? Один сплошной комок нервов.
— Да потому что постоянно кто-нибудь напрягает. Достало уже.
— Иди сюда.
Он быстрым движением смахнул с ковра недоделанные оригами, но я не сдвинулась с места.
— Глупенькая, не буду я тебя трогать, — с тяжелым вздохом, он отполз в сторону. — Только расскажу кое-что. Честно. Просто сядь так, чтобы удобно было. Куда хочешь. И хватит уже всего бояться.
Послышавшаяся в его голосе интонация теплого участия, задела меня ещё сильнее. То был прямой вызов моему самолюбию. И я, преисполнившись решимости, всё же вернулась на ковер. Ещё раз сунется, получит хорошую затрещину.
— Закрой глаза и дыши одним животом, — сказал он, когда я уселась, откинувшись на руки и вытянув ноги вперед. — Прислушайся к дыханию.
Представь, что напряжение, с каждым выдохом, точно маленькое облачко, вылетает из твоего тела. Вдохни и не дыши, досчитай до четырех. Давай ещё раз.
Это было любопытно и необычно. Размеренный негромкий голос гипнотически успокаивал. И я послушно выполняла все его задания.
— Теперь представь, что в центре твоей груди стоит прекрасный белый замок, в котором живет прекрасный, оберегающий твой покой белый рыцарь. Представь, как он спокойно выходит из замка и медленно движется по твоему внутреннему пространству. Он заботливо собирает всю боль, весь негатив, попадающиеся по дороге, и прячет их под свой защитный плащ покоя и безопасности. И там, где рыцарь прошел, всё вокруг становится кристально-чистым и лёгким, как снег у нас в лесу. Так, он идет и, шаг за шагом, очищает тебя от всего темного, злого и страшного, что накопилось.
Когда я открыла глаза, Амелин смотрел с таким внимательным ожиданием, словно я вернулась из космического полета.
— Ну, что? Мой психиатр говорит, что в девяти случаях из десяти это помогает снять внутреннее напряжение и избавиться от дурных мыслей.
— Психиатр?
— Каждый должен наблюдаться у психиатра даже после одной попытки.
— Попытки?
— Тоня, мы сейчас вообще о другом. Что ты чувствуешь?
— Не знаю. Может то, что перестала злиться на тебя.
— Ну, хоть что-то, — он удовлетворенно кивнул.
— Ты тоже так делаешь?
— Нет. Я тот самый десятый случай. Мой рыцарь калека и выродок. Куда не пойдет, сам всё перепачкает.
— Опять ты всё придумываешь. Ну почему тебе так нравится прикидываться больным на голову? Что ещё говорит психиатр?
— Что агрессию нельзя вытеснять в бессознательное, заглушать окружающее плохо, а эмоции нужно освобождать. То есть открыто делиться с людьми чувствами, которые они в тебе пробуждают. Ну, к примеру, если тебе противно тут сидеть со мной, то ты должна так и сказать. Или если ты меня боишься, то тоже должна сказать.
— Боюсь? Вот ещё. И про то, что ты не противный я тоже уже сказала.
— Значит, ты не думаешь, что я психопат, монстр и всё такое?
— Амелин, не пойму, ты сейчас специально на комплименты напрашиваешься? Хочешь услышать какой ты милый и распрекрасный?
— Нет, нет, что ты, — он смутился. — Просто уточнил. Ведь ты шарахнулась, как ошпаренная.
Я вернулась к нему и села плечо к плечу.
— Дело не в тебе. Я просто хочу уже домой и часто думаю об этом. Всё, что с нами произошло и происходит, слишком много и тяжело для меня. Мечтаю закрыться в своей комнате и тупо сидеть, чтоб никого не видеть, ни о чем не думать и ничего не чувствовать.
— Хочешь уехать? — глаза его удивленно расширились. — Зачем? Хорошо же живем. Здесь спокойно и весело. Нас никто не трогает, ничего не заставляет, мы сами себе хозяева. Зачем тебе возвращаться?
— Чтобы всё встало на свои места.
— Ладно, — он небрежно отмахнулся, — по-любому это пока нереально.
— Почему же? Если у нас будут деньги и бензин, мы запросто вернемся. Представляешь, как все удивятся?
— И тебя не пугает полиция и сетевое линчивание?
— Нет, не пугает. Потому что мы даже не попытались сопротивляться.
Сумрачная тень проскользнула по его лицу, но я продолжила:
— Мы не можем сидеть тут вечно. Нам нужно учиться, нужно ходить в школу, нужно всех успокоить, нужно доказать, что ничего плохого мы не сделали.
— Мне ничего не нужно, — он весь как-то сразу напрягся и судорожно сглотнул. — Не нужно никуда ехать. Пусть всё будет как сейчас, пожалуйста.
— Не переживай, мы наверняка сможем это как-то решить. Кто захочет, тот останется.
Он беспокойно заерзал, не зная, куда себя деть.
— Зачем тебе возвращаться? Пожалуйста, выброси из головы эти глупости.
— Хотя бы затем, что там родители с ума сходят.
— Ты вроде говорила, что не очень-то нужна им.
— Не совсем так.
— А мне нужна.
Подобный поворот был неожиданный и неприятный. Стоило уйти, чтобы не слышать нелепых, похожих на упрек, признаний, и уж тем более не отвечать на них.
— Зайду попозже.
Я встала с ковра и попробовала отойти, но он стремительно метнулся мне в ноги, с силой обхватив, так, что сдвинуться с места было уже невозможно.
— Пожалуйста, не уходи.
Я машинально погладила его по голове, и от легкого прикосновения он вздрогнул, точно от удара. И даже если это была игра, то настолько правдоподобная, что у меня самой защемило сердце.
Пришлось опуститься на корточки и обнять его, как маленького ребенка. Он же, отчаянно уткнувшись мне в волосы, замер, и сидел, почти не дыша, около минуты. И из-за этого, во мне зашевелилось странное болезненное чувство очень похожее на сострадание, только ещё более острое и жгучее, что аж комок в горле встал.
— Это от нервов. Сейчас все ведут себя глупо и неестественно, — наконец пролепетала я, отстраняясь.
Бездонные темные глаза взволнованно блестели, и на миг мне показалось, что я проваливаюсь и падаю их бесконечную неизвестность, как Алиса в кроличью нору.
— Мы просто вышли из зоны комфорта, — я всё ещё пыталась выдержать этот взгляд, — и пытаемся справляться.
— Да не было никакого комфорта, — грустно сказал он. — Как ты не понимаешь?
— Всё у нас было. Только мы этого не ценили.
— А чем тебе сейчас-то плохо?
— Сидеть тут и прятаться от жизни — безответственно и по-детски.
— По-детски бояться бытовых трудностей и считать, что настоящая жизнь — это механическое выполнение общепринятых порядков. Тупое закатывание камня в гору. Оттого и серость, что всё однообразно и фатально предрешено, — его печальное оцепенение тут же сменилось очередным приступом красноречия. — Всё равно там, куда ты хочешь вернуться, ничего кроме жестокости и зла. Кроме грязи и горя. Ничего, кроме моральных инвалидов и тупых баранов.
— Но мы и сами оттуда. Значит, не всё так плохо, — я с трудом понимала, к чему он клонит.
— Мы — Дети Шини, — сказал он на полном серьёзе, без всякого Петровского пафоса. — Мы — их чахоточный плевок.
— Прекрати. Вот, сейчас ты меня пугаешь.
Его обычно бледное лицо раскраснелось на скулах.
— Ты не должна никуда ехать.
И это наглое требовательное заявление в раз заставило позабыть и о белом рыцаре, и о маленьких облачках.
— Твоё мнение интересует меня в последнюю очередь. Я скажу Якушину, и решать будет он.
— Почему это он должен что-то решать? — Амелин нервно заморгал.
— Потому что только он может вернуть нас обратно.
— Какая же ты упрямая и бесчувственная, — он задохнулся от негодования.
— А ты капризный и жалкий.
От этих слов он аж подпрыгнул, выпрямился во весь рост и, глядя на меня сверху вниз, с укором произнес:
— Это ты про то, как я тут ползал? О, да. Я могу унизиться. Мне несложно. Многие люди это обожают.