— Ребята, извините меня, пожалуйста, — просто и по-детски сказал он.
И Якушин не сдержался, туго схватил его за ворот, точно намеревался задушить, а потом с силой притянул к себе и обхватил голову руками.
— Ты что, устраиваешь? Так же нельзя с людьми поступать.
Петров в кои-то веки убрал камеру, растопырил руки и обнял их обоих.
— Нужно было просто поговорить с нами. Мы что, не люди, что ли?
И Настя начала шмыгать носом, а Герасимов недоуменно скривился и покачал головой:
— Ну, вы, блин, даете.
А когда всё закончилось и все разбрелись по своим делам, Якушин подошел ко мне и сказал:
— Это твоя вина.
— Почему это?
— Всё тебе игрушки. Забыла, что ты в ответе за того, кого приручаешь?
— Я не приручаю. Мы друзья.
— Он из-за тебя то на топор лезет, то из окон бросается, а у тебя всё — друзья. Я думал, Тоня, ты умнее.
========== Глава 35 ==========
А ночью я проснулась от едкого запаха гари, вскочила с кровати и, с трудом растормошив Сёмину, выглянула в коридор.
Действительно, повсюду висела мутная сероватая пелена, и свет, который мы оставляем на лестнице, казался неясным и очень далеким.
Я добежала до лестницы, обнаружила, что дым валит сверху, из мансарды, и с криками: «Подъем!» и «Пожар!», бросилась наверх.
С трудом поднялась по ступеням. Двери даже видно не было. Я только смогла нащупать ручку, толкнуть дверь, и едва различила красноватые языки пламени, как у меня начала кружиться голова. Но в спину уже кто-то бесцеремонно толкал:
— Что стоишь? Вали отсюда.
Я протерла слезящиеся глаза и увидела, как Якушин, нацепив на голову футболку, пробивается сквозь дым в мансарду. Подоспели и остальные.
— Нужно смочить одежду, чтобы дышать через неё, — начал поучать Марков, когда Герасимов, по примеру Якушина стянул через голову рубашку и ломанулся внутрь.
— Что же делать? — закричала Настя. — Сейчас весь дом загорится.
Я слышала, как они звали Амелина и ругались, что ничего не видно, и что огонь разгорается сильнее, а Марков бубнил, что Амелина нужно найти, потому что при большой концентрации угарный газ убивает человека в считанные секунды.
И тогда я тоже полезла туда, пришлось встать на четвереньки, потому что на ногах меня шатало.
Кое-как я доползла до его кровати, обшарила там всё вокруг, потом проверила овечий коврик, где мы обычно сидели, и почти уже добралась до сундуков, как вдруг кто-то сильно наступил мне на руку, и я так заорала от боли, что у меня самой чуть барабанные перепонки не лопнули. Герасимов запаниковал, дернул ногой, и, не удержавшись, с грохотом рухнул, где-то справа от меня.
— Что там? — закричал Якушин, продолжая сбивать огонь покрывалом. В оранжевых отблесках я смогла различить, что горел один из сундуков.
— Костя! — отчаянно закричала я.
И тут вдруг, откуда ни возьмись, явился Петров с двумя спасительными ведрами воды, хорошенько залил ими всё кругом, и стало ясно, что пожар потушен. Дым понемногу рассеивался, кто-то зажег свет.
Герасимов кое-как поднялся и, добравшись до окна, распахнул створки.
Амелина в комнате не было.
Я выбежала на площадку, перегнулась через перила и снова растеряно крикнула:
— Костя!
И тогда он неторопливо вышел из темноты за дверью.
— Повезло, что сегодня ты меня не заперла.
— Ты где был?
— Раз не заперла, то, как обычно, — он смущенно улыбнулся.
— Но почему ничего не сказал? Ты же слышал, что мы тебя ищем? — я была готова расплакаться от негодования и обиды.
В то время, как он, в одной футболке, не вынимая оголенных изуродованных рук из карманов, продолжал нагло улыбаться.
— Извини, но никак не мог поверить, что ты за меня волнуешься. Надеюсь, панда не пострадала?
— Козел! — выкрикнула я и уже даже замахнулась, но тут из комнаты решительно вышел Якушин, который всё слышал, и все слышали, и, ни слова не говоря, просто взял Амелина за шкирку и со злостью швырнул с лестницы.
Настя ойкнула.
Тот скатился вниз и остался сидеть там, на площадке, между мансардой и третьим этажом, закрывая голову этими своими безобразными руками, точно мы сейчас все слетимся и будем бить его. Но мы лишь стояли в недоумении и смотрели на него сверху.
— Зачем ты поджег комнату? — требовательно спросила Настя.
Тогда он осторожно поднялся по стене, утерся локтем и, глядя то ли на нас, то ли Петрову в камеру, сказал:
— Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим.
— Сейчас убью, — озверевший Герасимов ломанулся по лестнице, но Якушин удержал его.
— Мы его по-другому накажем.
Они заперли Амелина в подвале и объявили, что с этого момента он будет жить там, потому что психов нужно держать подальше от нормального общества. И если уж ему сильно приспичит, то может хоть о стену убиться.
Герасимов предложил его ещё и на цепь посадить, но Якушин ответил, что это слишком, хотя, перед тем, как запереть, недвусмысленно намекнул, что теперь вся мистическая ерунда с призраком и странными нападениями точно прекратится.
Я находилась в полном замешательстве. Мне очень не хотелось верить в то, что Амелин ненормальный и специально проделывал все эти страшные штуки, но я неоднократно слышала, что многих психов с первого раза невозможно распознать, они отличаются редкостным обаянием, и нарочно очаровывают людей, чтобы использовать их в своих целях.
Это вполне могло бы объяснить то странное темное, магнетическое воздействие, которое он на меня оказывал, заставляя всё время доверять ему, сочувствовать и защищать. Вполне возможно, что он просто от скуки или от своих бредовых фантазий играл с нами. И в первую очередь со мной, зная, что я боюсь темноты и всего необъяснимого. Чего стоил один рассказ про зарезанного мальчика? А разговор про психотерапевта? И, конечно же, вся эта его суицидальная история. И стихи, и неожиданные перемены настроения, и музыка. Всё, буквально всё, кричало о том, что от этого человека нужно держаться подальше.
Однако на следующее утро, после отъезда парней, Петров, которому доверили ключ от подвала, пошел и со словами «у него только что воспаление лёгких было», выпустил, пообещав лично следить за каждым его шагом.
А к обеду повалил густой снег, накрыл дом своим тяжелым пуховым одеялом и за какие-то два часа засыпал то, что мы так старательно расчищали эти дни. И всё кругом, включая нас, немедленно погрузилось в вязкое дремотное бездействие.
Настя сказала, что это давление.
С трудом преодолев желание проспать целый день, а может и следующие два, я пошла в мансарду разбирать пожарище. Нам, конечно, повезло, потому что огонь с сундука мог запросто перекинуться на деревянные балки, а если бы загорелась крыша, то тогда уж точно ничего не потушить. От одной этой мысли, на меня накатывал ужас. Мы были в одном шаге от настоящей катастрофы.
Пару раз ко мне в мансарду сунулся Амелин, выразив желание «помочь», но в первый раз мне под руку подвернулась только панда, которая легонько шмякнулась о косяк, а во второй раз, когда я хорошенько прицелилась и метнула веник, он успел вовремя закрыть дверь.
Я смела отовсюду куски гари, стряхнула с обгоревших поверху книг пепел, протерла подоконник, и когда начала вытаскивать из-под сундука перепачканный, но неповрежденный коврик, вдруг заметила на полу странный сверток, точнее то, что от него осталось.
Плотно закрученные в короткий и толстый рулон газеты, выгоревшие изнутри, а снаружи оставшиеся нетронутыми. Сверток сильно вонял какой-то химией.
Видимо именно из-за этой штуки всё и загорелось. Кто-то же её сделал и подбросил сюда. Зачем же Амелину понадобилось бы себя поджигать? Он мог устроить это в любой точке дома. Даже если он не планировал оставаться в мансарде.
Всё это было очень подозрительным и странным. И даже скорее больше смахивало на подставу.
Но зачем кому-то, рискуя жизнями всех, так подставлять Амелина? К тому же, если бы он действительно оказался в комнате, то вполне мог бы и реально угореть. Все эти мысли запутали меня окончательно. Теперь, кажется, я уже не доверяла никому.
Удивительно, но стоило мне только согласиться с тем, что никакого призрака нет, мои безотчетные, отступившие в эти дни страхи зашевелились с новой силой.
Умиротворяющее ощущение покоя и безмятежности было жестоко нарушено. И от ставшего за эти дни почти родным дома вновь повеяло мраком и тревогой.
Мы ждали возвращения парней сначала после обеда, потом к ужину, потом к девяти, а после девяти часов стрелка остановилась.
Никто не был готов к тому, что может случиться что-нибудь плохое.
За окном продолжался чудовищный снегопад, точно природа решила вывалить всю месячную норму осадков именно сегодня и мы, развалившись в зале у камина, бесцельно спорили о всякой ерунде, лишь бы выгнать из головы дурные мысли и уж тем более не обсуждать их друг с другом.
Я лежала на матрасе Якушина и почти не слушала их болтовню, понемногу проваливаясь в сон.
Лишь, время от времени, до моего сознания доносились странные замысловатые фразы: «монохром в графике — это философский взгляд художников, с самой древности символизирующий двуединую сущность всего», или «мир не разделен только на хорошее и плохое, во всем хорошем есть крупица плохого и наоборот», или «равновесие и гармония появляются в соединении противоположного».
Возможно, это было нечто, что мои уши сами хотели слышать. Одно из тех странных явлений, когда, находясь в полушаге от реального физического сна, мозг внезапно работает сам по себе, без моего на то желания, ни с того ни с сего озадачивая нежданными вопросами.
А что, если мы и не были поводом для Кристининого самоубийства? А что, если повод совсем другой? И мы все только как-то связаны с этим поводом. Просто подобраны по какому-то особому принципу? Может де