Герасимов произнес это, и сразу наступила душная, гнетущая тишина. Амелин молчал, его глаза в свете свечи казались пустыми глазницами черепа.
— Эй, — позвала я. — Так, что? Значит, реально ты?
— Нет, — отозвался он на удивление очень серьёзно. — Не я.
— Но ты что-то про это знаешь?
— Я знаю, Тоня, что проблема не в призраке. На самом деле ты боишься не его. И даже не темноты.
Это, определенно, был очередной вызов, столь же неуместный, как и всегда.
— Аллилуйя! У меня появился собственный психолог. Это именно то, чего здесь в подвале, мне так не хватало. Чего же я, по-твоему, боюсь?
Он переложил свечку в другую руку так, чтобы лучше видеть меня.
— Ты боишься собственной беззащитности и одиночества.
— Что за чушь? — его слова прозвучали как диагноз. — Ты меня сейчас специально злишь и унижаешь?
— А что в этом унизительного? Всего лишь естественные человеческие страхи. И если бы я даже сказал, что призрак — это мой прикол, то тебя бы это не успокоило. Поэтому я говорю, что когда мы туда пойдем, ты будешь с нами, и мы будем тебя охранять.
— Глупо было ожидать, что ты сознаешься, — сказал Герасимов.
Но Амелин проигнорировал его.
— Скажи, Тоня, только честно, тебе станет легче, если я сознаюсь в том, что это мой прикол?
— Нет, — неуверенно проговорила я, — не станет. Тогда я буду думать, что ты сумасшедший и вообще с тобой никуда не пойду. Хотя, я уже давно нечто похожее думаю.
— Вот видишь, — бросил он Герасимову. — Она не хочет, чтобы я сознавался.
— Зашибись, — фыркнул тот. — Тогда сидите оба здесь и помирайте.
Однако меня этот разговор задел, а недосказанность взбудоражила.
— Я хочу, чтобы ты сказал правду. Амелин, пожалуйста, скажи правду. Я уже не понимаю, чего я больше боюсь: того что мы здесь заперты, темноты, призрака или тебя. Пожалуйста, мне нужна хоть какая-то ясность. Мне даже лица не нужно видеть твоего, чтобы понимать, что ты сейчас чего-то недоговариваешь.
— Хорошо, — он сел на корточки возле меня. — Это не я. Честно. И ты не должна меня бояться. Мне физически плохо от одной мысли, что ты можешь меня бояться. Хочешь сидеть здесь? Я готов остаться с тобой. Если боишься меня, я могу уйти. Пусть Герасимов останется.
— Ничего я не останусь, — пробурчал Герасимов.
Я схватила Амелина обеими руками за воротник:
— Если ты сейчас же не скажешь, что ты об этом знаешь, я всё же задушу тебя. Клянусь. У меня уже не осталось ни сил, ни нервов. Пожалуйста! Прекрати надо мной издеваться.
— Ладно, — сдался он. — Я знаю, кто это делал и зачем. Но я обещал не говорить и если расскажу, будет нечестно.
— Ты в своем уме? — облачка пара из моего рта яростно вылетели прямо ему в лицо.
— Мы все из-за этого спать спокойно не можем, а ты плетешь о какой-то честности.
— Блин, у нас нет времени на загадки, — Герасимов опустился на подлокотник моего кресла. — Сейчас же говори.
— Я обещал, что не скажу, — упрямо произнес Амелин. — Просто поверьте, здесь нет никакой мистики.
— Это кто-то из наших? — осторожно поинтересовался Герасимов.
— Типа того.
— Да он опять всё наврет. Ему нравится постоянно морочить людям головы, чтобы заставлять их делать, то, что удобно ему. Прикидываться больным и несчастным. Входить в доверие, а потом обманывать, — я разошлась не на шутку.
— Тоня, как ты можешь так говорить? — Амелин возмущенно отшатнулся, и если бы я не продолжала держать его за ворот, то наверняка упал бы назад, — Я никогда нарочно тебя не обманывал.
— Да? Я прекрасно помню, как ты «типа» прыгал из окна!
— Это было другое.
— Короче, — сказал Герасимов. — Лично мне плевать на всяких там призраков и на тебя, Амелин, плевать. И на то, что ты там задумал тоже. Я просто хочу жрать и поскорее выбраться отсюда. Ты, Осеева, можешь оставаться — твоё дело.
— Нет, я пойду. Только он сначала должен сказать, кто это был.
— Тоня, — Амелин искренне возмутился, — это же шантаж!
— А я быстро учусь.
— Ладно, — после некоторого раздумья сдался он. — Торговаться, наверное, уже поздно, но вы мне даже тридцать сребреников не предложили.
— Костя!
— Это Петров.
— Что? — я аж чуть с кресла не свалилась.
— Он кино своё снимает. Страшилку. Ему нужно было. Живые эмоции и всё такое.
— Вот скотина, — от души выругался сразу же принявший в эту версию Герасимов.
Я же привыкла относиться ко всем его словам с недоверием:
— И ты ему в этом помогал?
— Помнишь, тогда когда ты в первый раз призрак увидела? Когда на весь дом кричала? Он прятался на третьем этаже в боковой спальне. Я нашел его и пообещал, что не расскажу.
— Как ты мог пообещать такое? Ты же знал, что я схожу с ума из-за этого?
— Я тебе тысячу раз сказал, что это не призрак. А ты не слушала. Ты никогда меня не слушаешь!
— Это подло, — осуждающе заметил Герасимов.
— Не подло, — Амелин высвободился из моих рук и, поднявшись, повернулся к нему.
— Вам с Якушиным ничего не мешало самим озадачиться этой проблемой, а не просто бегать по дому. Но зачем, когда значительно проще просто кого-нибудь бездоказательно обвинить?
— Мы были заняты, — ответил Герасимов. — Для всех, между прочим, старались, а не косили по белому билету.
— А ведь было столько случаев, когда они реально запалились. Этот спектакль с пакетом у него на голове. Как вы могли всерьёз поверить, что призрак душил его пакетом? Я уж не говорю про сцену из «Психо» с Марковым.
— Мы и не верили. Якушин всё время говорил, что нет никакого призрака, — сказал Герасимов.
— Так в чем же дело? Ведь, Петров очень старался и даже хотел, чтобы вы догадались, что это он. Вспомни хотя бы того прекрасного кровавого снеговика. Подобное мог создать только человек с особым художественным видением. Но вы этого не заметили. Да и зачем, когда под боком есть нечто, не вписывающееся в рамки привычного, а значит, дурное и ненормальное. Скрытое зло по определению.
— Кончай грузить, — не очень понимая, о чем он говорит, Герасимов заерзал на подлокотнике. — У нас было полно причин думать на тебя. Ты сам постоянно нарывался.
— Да ладно, к этому-то я привык, — Амелин сделал шаг назад и покинул освещаемую фонариком зону. — Никаких обид.
— Они? — это было главное, что я услышала. — Ты сказал «они запалились».
— Да, потому что Петров не смог бы один организовать все эти штуки. Ему было необходимо, чтобы кто-то помогал, отвлекал, подыгрывал, и иногда брал камеру.
— О боже, — наконец догадалась я. Это всё объясняло. — Сёмина, это она привязала меня к кровати и дождалась пока не прибежит с камерой Петров. Она открыла нашу запертую на ключ комнату. Она была в паре с Петровым, когда появился снеговик. Она пришла первая, когда Петров душил меня и забрала у него камеру. И с Марковым тоже…
— Умница Тоня, — голос Амелина прозвучал одобрительно и довольно, таким тоном хозяин хвалит правильно выполнившую команду собаку.
Я вскочила.
— Какой же ты, оказывается, жалкий тип. Скользкий и двуличный.
— Это не так. Ты меня плохо знаешь.
— Я тебя совсем не знаю. А теперь и вовсе не хочу знать.
Он сделал шаг в мою сторону, но потом, предусмотрительно остановился.
— Успокойся. Я тебя не обманывал. Я просто не говорил. Ведь, это не моя тайна.
— Это тот же обман и предательство. Уж лучше бы ты сам это устраивал. Как же я жалею, что вообще с тобой связалась.
— А я не жалею. С того момента, как мы уехали из Москвы я не жалею ни об одной минуте. Ни о воспалении легких, ни об охотниках, ни о том, что происходит сейчас. Потому что…
— Заткнись! Заткнись уже раз и навсегда.
Меня буквально трясло, а голос срывался.
И, о чудо, он замолчал.
Я так разозлилась, что на копошащиеся в густой темноте углов страхи в моей голове не оставалось места. Столько всего нужно было вспомнить, осмыслить, сопоставить.
И мы пошли. Сначала Герасимов с фонариком, потом я с «белой розой», процессию замыкал Амелин и рассыпал керамзит.
Мы передвигались очень медленно, внимательно осматривая каждую комнату, чтобы не пропустить спасительную дверь со «вторым выходом».
После «Килиманджаро» нам попались только две двери, все остальные помещения соединялись просто черными проходами, и чем глубже, тем уже и ниже становились дверные проемы.
Темнота кралась за мной попятам, но я старалась в неё не смотреть. Ловила глазами светлый луч фонаря или теплое сияние свечи. Смотрела только туда, где было хоть что-то видно. Тем более, что по ходу нашего продвижения, нам стали попадаться разные любопытные предметы, и стало ясно, что в этом подземелье когда-то происходило много всего интересного.
Мы начали нумерацию с левого прохода от «Килиманджаро». Комната номер один была большая, но сквозная. В её дальнем углу мы нашли огромную старую батарею, лежащую плашмя, перевернутый таз и разломанные стулья. Вторая комната через коридоры вела в две другие, одновременно, сообщающиеся между собой, номера три и четыре, и имеющие по своему отдельному проходу. Там было разбросано много всякого барахла: заплесневелые вонючие тряпки, куски досок, коробочки от лекарств и даже шприцы, превратившиеся от времени в некое единое месиво.
Проход третьей комнаты заканчивался тупиком, а четвертой привел в комнату номер пять, где мы обнаружили железную пружинистую кровать и велосипед, а когда кто-то из парней сел на неё, пружины рухнули и всё подземелье потряс жуткий грохот.
В этом же месте у нас закончился керамзит. И Амелин пошел за новой партией, а мы с Герасимовым остались его ждать.
— Очень хочется жрать, — Герасимов влез на велосипед и, опираясь на стену, попытался даже крутить педали. — Между прочим, я со вчерашнего дня толком не ел. Только сухари эти. Или даже с позавчерашнего.