— Раз ты её так хорошо знал, то можешь объяснить, что именно её не устраивало? Раньше же она была нормальная, — сказала я.
— Раньше всё было по-другому, — улыбаться Амелин не перестал, и от этого каждое его слово звучало как издевка. — Когда маленькому ребенку больно, он истошно орет, но его учат терпеть боль и не жаловаться. Поэтому повзрослев, он уже кричит молча, беззвучно, внутри себя так, чтоб никто не услышал.
— Но всегда же есть какая-то основная причина, — у меня было стойкое ощущение, что он морочит нам голову.
— А если тебя спросить, почему ты любишь того, кого ты любишь, ты бы смогла назвать всего одну причину?
Мало того, что от каждой его фразы несло чистейшей показухой, я вообще терпеть не могу подобные разговоры. Особенно, если они касаются меня. Понятное дело, что я люблю родителей, потому что они родители. Но для этого не нужна никакая причина. Да и с какой стати я должна обсуждать это с придурком, которого вижу в первый раз в жизни?
— Я никого не люблю.
— Всего одну причину?
В какой-то момент мне даже показалось, что он просто насмехается.
— С первого раза плохо понимаешь?
— Просто хотел объяснить, что не бывает никакой «одной» причины.
Вся эта чушь постепенно начинала меня бесить, Герасимов тоже не скрывал неприязни.
— Ладно, кончай нам мозги полоскать. Плевать на все твои тупые философии. Я только хочу знать, какого хрена мы попали в этот ролик.
— Ну, это не ко мне, — Амелин поднялся. Джинсы у него были потертые, застиранные, уже совсем белесые на коленках, об их первоначальном цвете можно было сказать только по ярким черным полоскам от подворотов в самом низу штанин. — Вы просили рассказать про Кристину. Я думал, вас интересует она.
— Мне интересен только я сам, — в серых глазах Герасимова застыла упрямая непоколебимость. — И меня бесит, что с какого-то перепугу какая-то сумасшедшая решила навесить на меня свои заморочки. По мне, если бы вы всей толпой сиганули с высотки или утопились, нормальным людям дышать стало бы значительно легче.
Амелин изобразил удивление. Именно изобразил, потому что в голосе слышалась ирония.
— Ты же, Влад, добрый. Помню, в детском саду как-то принес коробку карандашей двадцать четыре цвета, и все подходили к тебе и просили дать карандашик, потому что детсадовские были все сточенные и погрызенные, а у тебя новенькие и блестящие. И ты давал. Каждому. Так, что потом у самого только коробка осталась. Все дети стали рисовать, а ты сидел один, просто смотрел на них и ни капли не обижался. Не знаю почему, но мне очень запомнился тот момент. И я тогда подумал, что вот это и значит быть добрым.
Герасимова прямо-таки физически передернуло от этих слов.
— А теперь я недобрый. Потому что задрало всю жизнь без карандашей оставаться.
Наконец, Амелин развернул к нам ноут, и мы увидели там открытую страничку. Хозяин профиля — Линор Идзанами.
Я её знала. Не лично, конечно, но этот персонаж был у меня «в друзьях». Этакий случайный сетевой друг, какие бывают у всех. Очень много схожих мыслей и взглядов, общее мироощущение. Единственный, наверное, человек, с кем я была довольно откровенной именно потому, что не была знакома в реале. Ведь как можно быть откровенным с теми, с кем встречаешься в обычной жизни? Это всё равно, что дать им в руки нож и сказать: прирежь меня.
В первые секунды на лице Герасимова совершенно отчетливо отобразилось узнавание, а потом он снова сделал «морду кирпичом»:
— И что?
И тут вдруг Амелин, пристально глядя на нас своим темным глубоким взглядом, медленно и негромко проговорил стих. Не читал, не декламировал, а именно говорил, точно это были его собственные слова:
— Лжецы! Вы были перед ней — двуликий хор теней.
И над больной ваш дух ночной шепнул: Умри скорей!
Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,
Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,
О той, что дважды умерла, невинно-молодой…
А когда закончил, то вся пугающая зловещая серьёзность мигом слетела, словно сорванная страшная маска, под которой вдруг обнаруживается ребенок. И прежде, чем мы успели прийти в себя после такого выступления, он поспешно произнес.
— Линор — это Кристина.
— Как? — я чуть со стула не упала.
— Вот, блин, — выругался Герасимов.
— Видите, жизнь полна разных сюрпризов, — необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. — И, как правило, не очень приятных.
— Я не знал, что это баба, — как-то странно попытался оправдаться Герасимов.
— Что? — большего тормоза я не встречала. — Ты думал, что переписываешься с парнем по имени Линор? Герасимов!
— Отвали.
И тут меня осенила догадка:
— Это значит, что Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Сёминой, и у Маркова?
— Именно, — подтвердил Амелин.
Мы с Герасимовым какое-то время задумчиво пялились в экран. Каждый вспоминал историю своей переписки. Амелин же, облокотившись о комод с книгами, выжидающе смотрел на нас.
— А ты про себя-то хоть знаешь? Какого хрена она тебя туда приплела? — первым подал голос Герасимов.
Но Амелин лишь равнодушно пожал плечами:
— Я знаю только то, что ничего не знаю.
— Так, — сказала я. — Мне нужно срочно домой, читать переписку с Линор за последние два года, а ты Герасимов иди свою читай. Я сейчас всем позвоню и напишу про это.
И сразу после этих моих слов раздалась громкая пронзительная трель дверного звонка. Мы вздрогнули от неожиданности, а Амелин тут же подскочил, выбежал из комнаты и крепко закрыл за собой дверь. Из коридора послышался высокий женский голос.
— Чего у тебя там?
— У меня люди, — сказал Амелин. — Иди к себе.
— Но я хочу посмотреть.
— Я же попросил!
— Тебе жалко? Ну, хоть одним глазком.
— Всё. Иди!
Через полминуты Амелин вернулся.
— Вам пора, — сказал он торопливо.
Упрашивать не стоило. Не говоря ни слова, тихо выбрались в коридор, молча оделись, а когда уже были на пороге, дверь ближайшей комнаты приоткрылась, и в образовавшейся щели показался любопытный женский глаз. Мы быстро попрощались, обменялись на всякий случай телефонами и поскорее свалили.
— Такой козел! — сказал Герасимов, как только мы вышли из подъезда, с недоуменным осуждением качая головой. — В саду вроде нормальный был, стеснительный даже.
Я вспомнила оценивающий взгляд и всю ту вызывающую пургу, которую он нес.
— Спасибо, что пошел со мной.
========== Глава 5 ==========
Мою переписку с Линор можно было бы издать целым бессюжетным романом с нескончаемым количеством глав и пространных отступлений. Всё, о чем мне не с кем было поговорить, обсуждалось с Линор, не то, чтобы очень часто, но зато откровенно.
И ведь мне иногда казалось, что это человек старше меня и опытнее. Да уж, знай я, с кем имею дело, никогда не стала бы раскидываться фразами типа: «чем становишься старше, тем непонятнее, как жить дальше» или «большой город — большое одиночество» и задавать дебильные вопросы вроде: «почему люди так любят показуху?», «что делать, если панически боишься темноты?», «отчего никому нельзя доверять?», «хотела ли бы ты снова стать маленькой, что бы ни о чем не думать?».
А также выкладывать всякие школьные и домашние заморочки. И хотя она тоже говорила о своём, толком понять, чем она живет и как, я так никогда и не могла.
Иногда Линор рассказывала какие-то истории, то ли происшедшие с ней, то ли с кем-то из знакомых, то ли просто взятые где-то в сети. В основном, это были рядовые, жизненные ситуации, когда не знаешь, как поступить и что предпринять.
Или же просто задавала вопросы.
Линор:
Чтобы ты делала, если бы нашла на улице телефон?
Осеева:
Я бы отдала.
Линор:
Я тоже раньше так думала, но никто даже спасибо не сказал. Хозяйка просто забрала и ещё смотрела так, словно его у неё из кармана вытащили.
Осеева:
Ты похожа на карманника?
Линор:
Это неважно. Просто удивляет, почему люди кругом такие. Почему они думают, что им все всё должны?
или
Линор:
Ты у родителей одна?
Осеева:
К сожалению. Я бы очень хотела брата или сестру.
Линор:
А если бы они тебя не любили? Или ты их.
Осеева:
Почему бы им не любить меня?
Линор:
Ну, так же бывает. По всяким причинам. Просто представь, что вот живете вместе, а брат тебя на дух не переваривает, родителей настраивает.
Осеева:
Наверное, я попыталась бы как-то доказать, что лучше. Не знаю. Сделать что-то важное, хорошее, чтобы они поняли, как на самом деле всё обстоит. Или просто наплевала бы, послала всех к черту и жила так, как считаю правильным. По-своему. Сложный вопрос.
или
Линор:
Что бы ты делала, если бы тебя гнобил весь класс? Просто за то, что у тебя есть свои принципы, другие, не такие как у них? Потому что ты умнее и способнее? Просто потому что тебя воспитывали по-другому, потому что ты не умеешь унижаться и приспосабливаться? И тебе за это в спину кидали яйца и рвали карманы в раздевалке?
Осеева:
Если честно, я и сама ни с кем в школе не общаюсь. Но меня никто не гнобит. А если вдруг так случилось бы, то я бы сопротивлялась. Полнейший игнор и газовый баллончик в кармане. Щит и меч. У тебя проблемы с одноклассниками?