— Знаешь, — задумчиво сказал он. — А я ведь тоже уже передумал умирать. Из-за тебя, кстати, передумал. Раньше я считал, что смерть — это то, что может остановить каждодневный ужас, отнимающий всё человеческое, что есть в нас.
Когда понимаешь, что кругом только страх, стыд и боль и никогда не будет иначе. Можно жить, взрослеть, терпеть, открывать каждое утро глаза и продолжать пустую борьбу с самим собой и миром. Можно до самой старости закатывать этот камень в гору и снова спускаться за ним, можно надорвать пупок, но невозможно переродиться, стать другим человеком, забыть всё, что так мечтаешь забыть.
Только если умереть и родиться заново. Но сейчас я не хочу перерождаться, больше не хочу этого. Не хочу забывать. Тебя не хочу забывать.
И он поднял голову к звёздам и громко завыл тоскливо и протяжно, точно знал, как это делается, или в прошлой жизни уже делал именно так. И тогда я тоже глубоко вдохнула и завыла вместе с ним, и это был настоящий дикий вой полный отчаяния, горечи и боли.
========== Глава 43 ==========
Я решительно встала, подошла к стене с выступами и полезла наверх. Я обязана была идти до конца и спасти нас всех.
— Умоляю, не лазь, — закричал Амелин, как только сообразил, что я делаю, попытался встать, но сразу повалился назад. — Пожалуйста.
— Если у тебя не получилось, это не значит, что не получится у меня.
Я наступила ногой на один камень, ухватилась за другой и повисла. Это было очень похоже на то, как я тогда перелезала стену. Вот только падать, в случае чего, будет гораздо больнее.
Он попробовал подползти боком:
— Стой! Подожди.
Но мне было не до него. Я сказала себе, что не буду его слушать, и оглядываться тоже не буду.
— Тоня, я забыл. Вернись, это очень важно.
Искушающий голос демона.
— Я тебе кое-что дам.
Я непроизвольно замерла. Спасительная, но при этом жуткая по своей сути догадка.
— Ключ?
Он помедлил с ответом, потом едва слышно, но многообещающе произнес:
— Да.
Мгновенно спрыгнув, я бросилась к нему. Ослепляющая ярость застилала глаза, на секунду даже показалось, что убью его прямо на месте.
— Какой же ты больной жалкий урод! — с силой пнула ногой.
Защищаясь, он закрылся, скрестив руки над головой, и этот механический, затравленный жест, тут же отрезвил меня. Столько раз я видела его, но никогда даже предположить не могла, что он на самом деле значит.
— Давай сюда быстро, — я протянула ладонь к зажатому кулаку, но Амелин ловко, точно играя, уклонился в сторону, так что пришлось нагнуться и пытаться поймать его за шиворот.
Но он оказался проворнее. Свободной рукой быстро схватил за болтающуюся на мне одежду и дернул. Потеряв равновесие, я беспомощно повалилась вперед. И он крепко прижал меня локтем к снегу, так что аж дыхание перехватило.
— Я не хочу и не могу с тобой драться. Пожалуйста, не лазь туда сама.
— Так у тебя есть ключ или нет? — гневно прохрипела я.
Он разжал пальцы и из кулака выкатился перепачканный кровью белый бильярдный шар.
И тогда я расплакалась от бессилия и собственной глупости так, как не плакала с самого глубокого детства. Навзрыд и в голос.
А Амелин даже не пытался меня утешать, даже не пожалел, вместо этого начал по-деловому объяснять, что необходимо сделать, чтобы привести в чувство Герасимова. Что нужно растопить снег и отпаивать, а ещё эффективнее засыпать его снегом с головой, чтобы уж наверняка.
Приступ горького разочарования в том, что ключа у него не было, и одновременно облегчения, по той же причине, позорно душил слезами.
Тогда он вдруг высказался, что те решения, которые я принимаю в одиночку — глупые, и что я строю из себя «суперменшу», хотя на самом деле боюсь собственной же тени, и что я ещё маленькая совсем и беспомощная.
Но это было не обидно, напротив, я даже оценила его попытки разозлить меня, однако накопившиеся за эти дни переживания, постепенно превратились в глупый, непрекращающийся рев.
В конечном счете, он замолчал и стал ждать, но потом я вспомнила про маму с папой, про Детей Шини, про Якушина, про Павлика, про то, как нас ограбили в Волоколамске, про охотников, про много чего ещё, и всё пошло по новой.
И тогда, когда конца и края моей истерике не было видно, он взял и поцеловал меня. Быстро и очень точно, так, что от неожиданности я позабыла всё, о чем убивалась минуту назад.
Было ясно, что это провокация, но зато она подействовала мгновенно и весьма эффективно, моментально приведя в чувство. Возможно, он рассчитывал на то, что я тут же вскочу и убегу, но у меня даже нормально возмутиться не получилось.
— Ты же говорил, что…
— Я передумал, — тут же перебил он меня. — В конце концов, не такой уж я и урод.
От него слышать такое было довольно необычно и забавно, так что я, утираясь рукавами, не удержалась:
— С чего вдруг такая уверенность?
Но он не моргнул и глазом, видимо радуясь, что я хоть всхлипывать прекратила.
— Милины подруги говорили.
Я искоса взглянула на его довольную ухмылочку, точно мы не сидели в колодце на окровавленном снегу и не подыхали от мороза и голода, а кокетничали друг с другом теплым летним вечером на лавочке в парке.
— Ты целовался с Милиными подругами?
— Давай договоримся так, когда мы выберемся, я должен буду рассказать тебе кое-что очень-очень важное. А сейчас сделай всё, что угодно, лишь бы Герасимов протрезвел.
Для Герасимова я притащила целое ведро снега. Половину распихала по пустым бутылкам. Оставшийся же взяла и безжалостно высыпала прямо ему на лицо а, пока он стонал и отмахивался, засунула пару горстей за воротник и на живот под свитер. После чего он так заорал, что я испугалась, что он сейчас встанет и будет меня бить.
Но Герасимов только неуклюже сполз со стола и принялся трясти головой, стряхивая снег.
— Придурочная.
— Не придурочная, а Ваше величество, алкоголик. Давай, соберись уже.
Но он еле стоял на ногах и сильно покачнувшись, свалился в кресло. Я сунула ему в руки бутылку со снегом.
— Что это? — он, скривившись, посмотрел на бултыхающийся внутри серый из-за остатков вина снег.
— Пей это или ешь, как хочешь. А потом два пальца в рот. И давай быстро.
— Озверела?
— Ты вообще хочешь отсюда выбраться?
— Ну.
— Тогда делай, что сказала.
— Иди нафиг. Я спать хочу.
— Герасимов, не заставляй меня…
Но он демонстративно свернулся в кресле, натянул на голову куртку и затих. Так что мне пришлось снова идти за снегом, а когда я шла обратно, фонарик неожиданно погас, но меня это ничуть не испугало, потому что в данный момент существовали куда более страшные вещи.
В следующий раз я стала растирать Герасимову лицо снегом, и он чуть было не попал мне по уху, когда пытался отбиваться. Но я успела быстро отскочить и снова повторила экзекуцию.
Наконец, он поднялся и, шатаясь, пошел в мою сторону. На долю секунды отрезвление Герасимова показалось мне гораздо опаснее падения со стены колодца. Однако в кромешной темноте он моментально потерял ориентацию.
— Послушай, — я попыталась пробиться к проблескам его сознания. — Там колодец, из него можно выбраться. Тебе будет легко туда залезть. Ведь, турник это твой любимый предмет в школе. Сможешь?
— Пошла к черту.
— Ну, давай же, включи уже мозг! — я снова метнула снежок, и Герасимов кинулся было ко мне, но его тут же повело, замутило и начало тошнить.
Я вспомнила как плохо было мне и на время милостиво оставила в покое.
Постепенно он стал приходить в себя, и сам попросил снега. Протер лицо, виски и шею. Затем, хмуро спросил:
— Куда лезть?
Для начала его нужно было отвести в колодец. Там мороз и свежий воздух. Чтобы посидел, проветрился.
Пришлось заставить его нагнуть голову и тащить за руку, потому что он то и дело задевал косяки и пытался войти в стену. А в тоннель полез, как слон в мышиную нору. Я толкала его сзади, постоянно опасаясь, что он там застрянет.
Наконец, он остановился, обнаружив лаз, но когда начал в него протискиваться, то неловко задел плечом торчащие сбоку камни и сразу же послышался неприятный гулкий стук. Пока до Герасимова доперло, что происходит, пара камней успела свалиться ему на спину, я дернула его назад. И очень вовремя, потому что в следующее мгновение проход стал стремительно засыпаться. Издалека послышался горестный вой Амелина, но мы уже с бешеной скоростью лезли обратно, опасаясь, что обрушится весь тоннель.
Но тоннель не рухнул. Вместо него рухнула я прямо там, на леденеющий пол. И это был конец. Даже Герасимов это понял. Я ему не сказала ни слова, он тоже. Мы просто валялись потрясенные до самого глубокого отчаяния. Одно радовало: от потери крови Амелин умрет быстрее и легче, чем мы от голода.
— Успокойся, — собравшись с силами, проговорил Герасимов, хотя я не произнесла ни звука. — Я сейчас всё разберу. Только умоюсь ещё.
И он ушел, а я подползла к тоннелю и крикнула:
— Эй, Амелин, мы сейчас разберем всё.
Но тот не отозвался.
Зато неожиданно из коридора раздались изумленные крики Герасимова.
— Осеева, Осеева, — вопил он. — Иди сюда скорее.
Было ясно, что что-то случилось, но что ещё могло случиться?
Кое-как поднявшись, я побрела на голос, и по мере того, как подходила к комнате «Килиманджаро» в глазах постепенно светлело. Чернота отступала, тени бледнели, на стенах заиграли световые блики.
И когда я вышла из очередного коридора, то была буквально ослеплена. На потолке горела лампочка.
Заслонив глаза, я побежала в бильярдную, а затем в погреб. Герасимов уже долбил в дверь. Сквозь этот стук я различила уверенные шаги по металлической лестнице.