ающая действительность уже почти незаметна, а дверь оказывается совсем рядом.
И вот мы с Тильте стоим, на лбу выступил пот, за спиной у нас космический корабль Бермуды, и мы, обратившись внутрь себя, бросаем взгляд на другую сторону Рыночной площади Северной Гавани. Там обосновался крупный игрок ведущих бирж мира — финансовая компания «Банк Финё».
Наши головы одновременно посещает одна мысль. Тут нет ничего необычного, как я уже говорил: когда начинаешь великое духовное странствие внутрь себя, очень часто наталкиваешься на какую-нибудь идею. В идеале следует отрешиться от самой идеи и постараться понять, откуда она пришла. Но эта идея так хороша, а сложившаяся ситуация — это я вынужден признать — несколько напряжённая, поэтому я засовываю голову в машину.
— Гитте, — говорю я. — Мы обещали маме с папой оплатить один их долг.
— Наверное, за аренду банковской ячейки, — говорит Гитте. — Их ячейки. Но сегодня между прочим воскресенье.
Гитте — дама решительная. Если задуматься о том, что она управляющий Банком Финё, руководит ашрамом, мужем и тремя сыновьями, которые входят в основной состав команды Финё по гандболу, выделяясь среди других своими неандертальскими манерами, то, может быть, даже мало сказать, что решительная. Одно ясно — если Гитте по причине воскресенья не захочет сдвинуться с места, потребуется подъёмный кран.
Кран материализуется в виде Тильте, чья голова тоже появляется в окне.
— Гитте. — говорит Тильте, — а я-то надеялась, что в этом мире есть хоть что-то вечное. Во-первых, вселенское сострадание. А во-вторых, неустанная забота Банка Финё о своих клиентах.
Входная дверь банка закрыта на два замка, к тому же Гитте приходится отключать сигнализацию, банк, разумеется, подключён к Охранному агентству Финё — это обнадёживает, в случае попытки ограбления клиенты и персонал могут не беспокоиться, спасатель Джон в своих сапогах ядовитого цвета и в сопровождении Графа Дракулы будет на месте не позже чем через три четверти часа.
Банковские ячейки находятся в специальном отсеке величиной с больничный лифт, и дверь в него открывается бесшумно, похоже, в ней пневмодемпфер. Гитте не зажигает свет, наверное, чтобы жители соседних домов не начали беспокоиться — в отличие от нас, жителей города Финё, обитатели Северной Гавани, по слухам, довольно пугливы, — но света от уличных фонарей всем достаточно.
В банке можно арендовать ячейки разного размера, есть такие, в которых с лёгкостью может поместиться чья-нибудь тёща, а в другие с трудом можно втиснуть коробочку с обручальными кольцами. Ячейка, которую сейчас открывает Гитте, размером с иллюстрированную Библию для детей. Я засовываю руку внутрь и нащупываю нечто узкое и твёрдое, упакованное в полиэтиленовый пакет, стянутый резинками.
Снаружи нас с нетерпением ждут наши ближние. И тем не менее Гитте не торопится, она хочет нам что-то сказать.
— Как дела у мамы и папы на Ла Гомере?
— Прекрасно, — отвечаю я. — Жаркое солнце, ледяные коктейли «Маргарита», прогулки босиком вдоль моря.
— Наверное, это здорово. Уехать от всего. Мы все так загружены. И ваши родители тоже.
С Гитте Грисантемум мы знакомы всю жизнь, но прежде нам не доводилось видеть её такой. На мгновение всё затихает. Но не надо недооценивать тишину.
— Банк, — говорит она. — Ашрам. Семья. Это нелегко…
Для трёх сыновей Гитте забивать голы всё равно что дышать. Но на всех троих сыплются, как конфетти, предупреждения и удаления с поля, их игра похожа на участие в вооружённом конфликте, и я никогда не мог понять, почему так — ведь они выросли с йогой, промыванием кишечника и развешанными по стенам картинками, изображающими богов со слоновьими хоботами. Но вот сейчас становится заметно то, чего я раньше не видел, — в Гитте постепенно проступает её внутренний слон. И мне приходит в голову мысль, что один смотритель слонов может узнать другого: возможно, Гитте чувствует родственную душу в наших родителях.
Она хочет сказать что-то ещё, но почему-то останавливается. И закрывает дверь отсека с банковскими ячейками.
Мы едем на юг, из Северной Гавани и через Северные песчаники — это гигантская заросшая дюна с круто спускающимися к воде склонами, и трудно поверить, что мы в Дании, да мы и вправду не совсем в Дании — мы на Финё.
Не знаю, доводилось ли вам находиться в одной машине с духовными лидерами, представляющими разные религии, думаю, вряд ли, потому что обычно такие выдающиеся личности готовы на всё, лишь бы быть подальше друг от друга, и скажу вам по правде, что ничего приятного в этом нет. Синдбад, Гитте Грисантемум, Свен-Хельге и их спутники до сих пор не обменялись ни словом, более того, каждый из них делает вид, что остальных не существует, а такое поведение не способствует созданию хорошей атмосферы в замкнутом пространстве автомобиля Бермуды.
Но тут Тильте придумывает один трюк, чтобы как-то развеять тягостное настроение. В том месте, где дорога подходит к самому краю обрыва и где у нас с правой стороны оказывается пропасть, а далеко внизу, в пятидесяти метрах под нами, виднеются барашки прибоя, — в этом самом месте Тильте, наклонившись к Бермуде, хватает руль и резко поворачивает его вправо, так что катафалк оказывается у самого ограждения дороги — на пути к бездне.
Ограждение дороги такое низкое, что, похоже, оно тут поставлено просто для смеха, и мы чуть было не задеваем его, когда Тильте опять поворачивает руль — и машина снова на дороге.
Мы с Тильте, разбираясь в сравнительном религиоведении в библиотеке Финё и в интернете, с удовольствием отмечали, что все духовные учителя едины во мнении: стоит только осознать, что ты смертен, как у вас немедленно появится неиссякаемый источник жизнерадостности и оптимизма.
Во всяком случае, ясно, что сейчас это возымело действие, потому что после этой выдумки Тильте настроение в машине как-то меняется.
Бермуда съезжает на обочину и глушит двигатель, лица у всех такие бледные, что светятся в темноте.
Не знаю, знакомо ли вам выражение «гробовая тишина». Мы с Тильте очень хорошо знаем, что это такое. Познакомились мы с этим явлением, когда Тильте одолжила у Бермуды Свартбаг Янсон гроб — та получает их с фабрики на Анхольте, у них есть двенадцать разных моделей, все они изящно отделаны и блестят полировкой — и вот Тильте выпросила у неё белый гроб, а мы с Хансом помогли дотащить его до её комнаты, весил он, скажу вам, немало. Гроб мы засунули к ней гардеробную в дальней части комнаты — там у неё стоят сконструированные мамой стойки для одежды. И вот что Тильте придумала и успешно осуществила: она приглашала к себе в гости подружек, и, перемерив все наряды, наложив на лицо маски, попив чаю на балконе и посмотрев очередную серию «Секса в большом городе», они шли в дальнюю часть комнаты, где Тильте укладывала их в гроб и закрывала крышку, чтобы они могли попробовать. как чувствуешь себя, когда ты уже умер.
Тильте была очень довольна тем, как всё получилось, она говорила, что у неё с подругами устанавливался глубокий контакт. Когда Тильте использует выражение «глубокий контакт», она имеет в виду то, что происходило после того как подружки полежали в гробу и послушали гробовую тишину. Она потом провожала их домой до калитки и говорила с ними о том, что хотя им сейчас всего лишь четырнадцать или пятнадцать лет, они всё равно, если смотреть в перспективе, через какое-то мгновение умрут, и после такой вот прогулки у них, по словам Тильте, нередко и возникал глубокий контакт.
К сожалению, очень скоро Тильте заставили вернуть гроб, потому что многие из её подруг, а также из друзей после такого вот глубокого контакта вынуждены были по две недели спать в кровати папы и мамы и по неделе не могли ходить в школу, после чего их родители звонили нашим, и отцу пришлось провести с Тильте одну из тех бесед, после которых у него вокруг подмышек образуются большие мокрые пятна, а на лице появляется выражение, как будто это он только что лежал в гробу. В довершение всего произошла последняя, сыгравшая решающую роль, история с Каем Молестером Ландером, к которой я ещё вернусь, — и в результате Тильте пришлось вернуть гроб.
Но мы с Хансом успели полежать в нём, ноги Ханса в гроб не поместились, но когда в гроб залез я, закрыть крышку удалось без труда, и, лёжа в темноте, я старался следовать инструкциям Тильте. Она объяснила, что следует представить себе, будто ты умер и тебя едят могильные черви, она где-то вычитала, что черви эти на самом деле называются ветчинные кожееды, и подробно описала, как они выглядят. И вот что я вам скажу — в гробу действительно было тихо, тут я всё и понял про гробовую тишину, вот почему я и узнаю её, когда она воцаряется в луноходе Бермуды.
Тут Тильте берёт слово.
— Питеру всего лишь четырнадцать, — говорит она, — но у него в прошлом уже и наркотики, и уклонение родителей от своих обязанностей. У него очень ранимая душа, которая отзывается на всякое доброе слово. И сейчас он чувствует вокруг какое-то напряжение. Так что мы с ним хотим спросить вас, не могли бы вы хотя бы поздороваться друг с другом, потому что тогда есть некоторая вероятность, что у Питера в дороге не случится нервного срыва, и мы можем надеяться, что все мы доберёмся до места в целости и сохранности.
Присутствующие ещё не совсем пришли в себя, но теперь они хотя бы смотрят друг на друга, бормоча какие-то слова, которые при сильном электронном увеличении и доброй воле можно было бы истолковать как вежливые приветствия.
Конечно же, это ещё не выражение того, что можно было бы назвать искренним дружелюбием, наверное, это скорее признак того, что они готовы описаться от страха — так они боятся Тильте. Но всё-таки первый шаг сделан.
Тильте постаралась изо всех сил и показала товар лицом, тут ничего не скажешь, так что я даю ей возможность отойти на среднюю линию и беру на себя инициативу.
— Тут вот ещё что, — говорю я, — наши родители исчезли, и их разыскивают. Мы хотели бы найти их до того, как их найдёт полиция. Нам нужно попасть в Копенгаген на «Белой даме». Необходима ваша помощь. Вы знаете Калле Клоака. Ни одного человека, который может обойтись ему пусть даже в пять крон, не пропустят, пока не будет проверена его биография на три поколения назад и не будет подтверждено его законное право участвовать в мероприятии. Как вы думаете, нельзя ли сказать, что мы едем с вами?