Вовремя — это значит до того, как Торкиль Торласиус и Анафлабия заметят нас. И не только они. За их спинами возникают Ларс с Катинкой, и хотя они держатся за руки и в их глазах светится доказательство того, что с тех пор как мы с Тильте несколько часов назад помогли им встретиться под акацией, они значительно продвинулись в развитии своих чувств, это тем не менее не усыпило их бдительности, они ястребиным взглядом сканируют зал, и ставлю десять против одного, что ищут они, конечно же, нас.
Ясно, что всё может очень плохо кончиться. Но в этот момент лама Свен-Хельге и Синдбад Аль-Блаблаб демонстрируют исключительное сострадание и понимание ситуации, они как будто случайно перегораживают Катинке, Ларсу, Торкилю Торласиусу и Анафлабии путь и обзор зала. Мы с Тильте пригибаемся, совершаем стометровый подводный заплыв через море людей — и вот мы уже за дверью.
В помещении, где мы оказываемся, сумрачно и прохладно, а в воздухе витает запах еды. Из полутьмы проступают контуры сервировочных столиков, на которых стоят дополнительные закуски для фуршета, ящики пива и лимонада, батареи винных бутылок. На отдельном столике стопками сложены салфетки. На следующем лежит что-то непонятное, я приподнимаю это и разворачиваю — это ткань. Не обычная ткань, а нечто среднее между брезентом и театральным занавесом, из неё сшиты портьеры Финёхольма, которые уже закрывают здесь одно из больших окон.
Висящая на окне портьера заканчивается позолоченными сигнальными фалами и огромными кистями размером с малярные, в них вплетены золотые нити. Но, очевидно, тому, кто её вешал, не удалось закончить работу до начала вечернего пира, и он и оставил на столе рулон ткани. Можно догадаться, что человеком этим был Херман Молестер из мастерской «Установка штор-плиссе и жалюзи», наш сосед и отец Кая Молестера Ландера — уже одно это последнее обстоятельство может стать достаточно веской причиной, чтобы в конце дня внезапно озаботиться состоянием своего собственного дома, вот он, всё бросив, и поспешил домой.
Я прекрасно понимаю, что действовать надо быстро и что дело за мной, ведь Тильте всё ещё пребывает в своём вдохновенном ауте.
Осмелюсь предположить, что маленьким зверюшкам, которые помогали Золушке перед её встречей с принцем, с которым она жила счастливо до конца дней своих и так далее, до меня далеко. Я делаю для Тильте тюрбан и что-то вроде римской тоги, специалист по шторам Ландер, к счастью, пребывал в таком замешательстве, что позабыл и портновские ножницы, и булавки. Потом я и себе сворачиваю тюрбан, и мастерю что-то вроде длинного платья, и под конец создаю для Тильте вуаль из того самого материала, который вешают ближе к стеклу, — это что-то среднее между больничными бинтами и мелкой рыболовной сетью.
Мы изменились до неузнаваемости — и заняло это меньше пяти минут. Тут дверь открывается, и перед нами возникает хозяин сегодняшнего мероприятия, строительный подрядчик и член фолькетинга, помещик Шарль де Финё.
Ситуация не из простых, но, похоже, Тильте по-прежнему летит на облаке светлых мыслей.
— Мы очень надеялись, что удастся с вами поговорить, — шепчет она.
Глаза Калле Клоака ещё не привыкли к темноте, но он узнаёт нежный голосок Тильте.
— Фрёкен Алевельд-Лаурвиг!
Тут Калле замечает наши костюмы, и мы понимаем, что он испытывает некоторую растерянность.
— Мы представляем общество Адвайты-веданты острова Анхольт, — говорит Тильте. — Это одна из высших неортодоксальных форм медитации в мире.
Конечно же, Адвайта-веданта известна всем на Финё и на материке в большой степени благодаря Рамане Махариши, чей портрет висит в комнатах многих датских тинейджеров, так что других объяснений не требуется. Калле Клоак облегчённо вздыхает.
— Нам нужно обсудить с вами один важный вопрос, — продолжает Тильте. — Крайне важный. Это вторая и главная причина нашего приезда. Но мы вынуждены просить вас о том, чтобы всё осталось исключительно между нами.
Калле Клоак кивает. Взгляд его приобретает, я бы сказал, отсутствующее выражение, это верный знак того, что он всё более и более подпадает под обаяние Тильте.
— И мой брат, и я, — говорит Тильте, — и наши родители в родовом замке на Анхольте все силы отдаём изучению одного явления, о котором в Дании пока что известно немного. Мы называем его «скрытая аристократия». Дело в том, что в больших дворянских семьях нередко вне брака рождались дети, которые на самом деле имели полное право на титул. Родня пыталась это скрыть. Чтобы ни с кем не делиться своими богатствами. Но мы считаем, что все эти факты следует обнародовать. Мы начали поиски этих детей и их потомков. И пришли к выводу, что есть две особенности, которые характеризуют истинного аристократа — пусть даже он сам об этом и не знает. В первую очередь это то, что мы называем «внутренним благородством», — ощущение естественной принадлежности к дворянской среде. А также физиогномическое сходство.
Не могу сказать, что я понял всё, о чём говорит Тильте. Но уверен, что последнее мелководье ею уже пройдено и она окончательно потеряла почву под ногами.
Но тут становится ясно, что нет никаких оснований для беспокойства. Дыхание Калле Клоака учащается, глаза его мутнеют, и если бы на его месте был кто-нибудь другой, то можно было бы опасаться нервного срыва, но этот парень — старый дорожный и строительный рабочий, он вынослив как ломовая лошадь.
— Мы с Питером, — говорит Тильте, — выросли среди сотен семейных портретов. И когда мы впервые увидели вас, мы оба были просто поражены. Дело в том, что сразу же бросается в глаза насколько вы, Шарль, похожи на Алевельд-Лаурвигов Финё.
И снова перед нами с Тильте пример того, что если обращаться напрямую к глубинным пластам в человеке, то всякая разумная мыслительная деятельность за ненадобностью прекращается. В это мгновение Калле Клоак превращается в воск в её руках, и шанс получения каюты на «Белой даме», кажется, обретает реальность.
Так что представьте себе мой ужас, когда из полумрака комнаты слышится голос:
— Чем похож, лопоухими ушами?
Мы оборачиваемся. В глубине комнаты сидит женщина с волосами соломенного цвета, уложенными в причёску, похожую на стог сена, подвергшийся химической завивке, руки её напоминают о лежащих на фуршетных столах окороках, а рядом с ней стоит запотевшая бутылка пива. Мы с Тильте сразу же понимаем, кто это. Это жена Калле Клоака, Буллимилла Мадсен, которую мы видели в карете рядом с Калле и которая, по слухам, в прошлом буфетчица, отказавшаяся менять фамилию на де Финё, и она-то уж точно гораздо щедрее своего мужа, потому что на следующий день после того как мы с Тильте безуспешно пытались продать лотерейные билеты в Финёхольме, туда отправился Ханс, и оказавшаяся дома Буллимилла купила целую пачку.
Вот почему нам представляется, что это человек, обладающий множеством положительных качеств.
Шарль де Финё приходит к заключению, что нас следует представить друг другу.
— Тильте и Питер Алевельд-Лаурвиг, — говорит он. — В костюмах ордена Высшей Веранды.
Женщина подносит ко рту бутылку.
— Вообще-то, милый мой, эти костюмы похожи на наши занавески.
Это очень меткое наблюдение, но Калле пропускает его мимо ушей. У него на повестке дня стоят более важные вещи.
— Как мы можем это выяснить? — спрашивает он. — Про возможное — очень даже вероятное родство?
— Генеалогические исследования, — отвечает Тильте. — Вот что нам поможет. Нам нужно посмотреть ваше генеалогическое древо. А потом нам надо попасть в Копенгаген. В Государственный архив. И в Дворянское общество. К сожалению, паром будет только в среду. Так что придётся подождать.
— «Белая дама» отправляется сегодня вечером, — говорит Калле. — Мы найдём вам каюту. А сейчас я разыщу моё генеалогическое древо.
Он засовывает голову в какой-то ящик. Буллимилла задумчиво заливает в себя оставшееся пиво и протягивает руку за следующей бутылкой.
— Очень похоже на правду, мой дорогой, — говорит она. — Конечно же, ты из дворян. У тебя такая прекрасная семья, с традициями. Четыре поколения говночистов в городе Финё. А дальше историю рода трудно проследить — там одни пастухи и полуобезьяны.
Вообще-то в голосе женщины слышна любовь. Но и усталость тоже. Мне вдруг начинает казаться, что она сама живёт в доме со смотрителем слонов.
— За сегодняшний вечер, — говорит она себе под нос, — я увидела больше психов, чем за все те годы, пока заведовала кафетерием в ратуше Кольдинга. А вечер ещё только начался.
Тильте, как нередко бывало и прежде, выбирает прямой путь.
— Фру Мадсен, — говорит она, — что бы вы сказали, если бы действительно оказалось, что вы графиня?
— Я бы кому-нибудь приплатила, лишь бы не быть графиней, — отвечает Буллимилла. — потому что иначе, боюсь, нас ждут очередные идиотские банкеты, такие, как этот.
Калле Клоак протягивает нам диск и книгу в золочёном переплёте, это, конечно же, его генеалогическое древо во всех подробностях. Времени мало, нам надо идти.
— Есть ли какая-нибудь надежда, что занавески вернутся из этой самой высшей, как там она называется?
Это вопрос Буллимиллы.
— Не сомневайтесь, — отвечает Тильте. — Более того, их благословят и окропят святой водой ведущие религиозные деятели.
Калле Клоак открывает дверь. Мы растворяемся в толпе. Последнее, что мы слышим, это голос Буллимиллы.
— Совершенные психи, мой милый. Как и все твои друзья. Хотя ещё и дети.
Мы снова пробираемся сквозь толпу, но на сей раз это проще, потому что нас прикрывает Калле Клоак. В толпе мелькнули Торкиль Торласиус, Анафлабия, Ларс и Катинка, но они нас не замечают, и единственная неприятная неожиданность — это неизвестно откуда взявшийся Александр Финкеблод, чему я, впрочем, быстро нахожу объяснение: он ведь представитель министерства и на нашем острове относится к цвету общества. Мы добираемся до двери в противоположном конце зала и оказываемся, если можно так сказать, у последней черты, но тут возникает небольшая задержка.