Я протягиваю ему букет роз. Он машинально берёт его.
— Это от короля Азиза и Великого Синода, — говорю я. — В преддверии получения медали. С наилучшими пожеланиями. Осторожно, не уколитесь.
Он смотрит на Ханса, на Якоба, на меня. Смотрит на «ягуар». Пробует оценить соотношение сил. Потом садится в «мазерати», двое лысых — вслед за ним, и машина отъезжает.
У дверей склада отсутствует звонок, есть только табличка с надписью «Судоходная компания Беллерад». Я прижимаюсь ухом к двери. Слышны какие-то звуки, похожие на рыдание. Я стучу в дверь. Рыдания замолкают. Дверь приоткрывается на два сантиметра.
— Розовые посыльные, — говорю я.
Дверь приоткрывается чуть больше. У мужчины, который смотрит на меня, в глазах стоят слёзы.
— Ты не похож на посыльного, — говорит он.
— Тем не менее я посыльный, — говорю я. — И я принёс плохие новости.
Тут Ханс бьёт ногой в дверь.
Если Ханс бьёт ногой в дверь, то стоять за ней никому не рекомендуется. Но этот человек стоит за дверью.
Не знаю, разделяете ли вы мой интерес к технике ударов, но если да, то могу сказать, что с этой точки зрения удар Ханса имеет много общего с длинной подачей. Но эта подача уж очень длинная — она снимает дверь с петель и отправляет человека вместе с дверью к противоположной стене.
Мы с Хансом и Якобом Бордурио следуем за дверью. И оказываемся в большом помещении, которое занимает большую часть здания, на бетонном полу стоит автомобиль-фургон: больше тут ничего нет.
— В Новом Завете нет примеров насилия, — замечает Якоб Бордурио.
Многие игроки защиты мечтали бы о том, чтобы Якоб придерживался таких взглядов, когда играл в основном составе, они бы тогда пореже виделись с травматологом, а у Якоба было бы поменьше удалений с поля и дней дисквалификации. Но я вежливый человек, я ему об этом не напоминаю.
Хозяин дома поднимается с пола и направляется к Хансу.
Нет сомнений, что это он плакал: на лице его следы слёз, и при других обстоятельствах я бы попытался расспросить его, узнать, в чём дело: на Финё всем известно, что сын священника Питер — благодарный слушатель, многие жители были бы рады ему исповедоваться.
Но мне не представляется такой возможности, он вскакивает на ноги с элегантностью, достойной танцевальной школы Ифигении Брунс, и бьёт Ханса ногой по колену.
Это грамотный удар, и если бы он достиг цели, то нам бы потребовался гипс и шины.
Но удар приходится в пустоту — Ханс не стоит на месте.
Человек этот не может знать, что моего брата поддерживают сейчас те силы, о которых я вам уже рассказывал, они проявляются в нём, когда он чувствует необходимость защищать женщин от драконов. Так что когда противник наносит удар, Ханс находится уже не перед ним, а сбоку, кладёт руку ему на лицо, поднимает его и швыряет на стену.
Стена металлическая. Однажды Гитте Грисантемум привезла с Бали металлический гонг, а мама сделала для него подставку. Гонг этот до сих пор используется, чтобы созывать обитателей ашрама на занятия йогой и медитацией, и звук у него глубокий и красивый, он долго висит в воздухе.
Очень похожий звук издаёт сейчас стена пакгауза, взгляд человека тускнеет, ноги подгибаются, он опускается на пол и временно покидает нас.
Требуются секунды, чтобы обследовать машину, маленькую конторку, туалет, кухню. В здании никого нет. Мы чувствуем, как подползает отчаяние. Надо подождать, пока человек, лежащий на полу, придёт в себя, чтобы узнать у него, где Тильте. Но даже если он придёт в себя, как-то не верится, что он что-то расскажет. На мой взгляд, он даже с заплаканным лицом похож на тех, кто, если пользоваться полицейской терминологией, «отказывается сотрудничать».
Я раздвигаю жалюзи и смотрю на мол. Хорошо там матросам на причале — живут своей сладкой портовой жизнью и знать не знают, как страшна действительность.
Прямо передо мной оранжевый буксир. Он собирается отдавать швартовы, человек на причале в комбинезоне того же цвета, что и буксир, снимает последний канат и держит его в руке, в рубке у штурвала стоит женщина. Кажется, они чего-то ждут.
И тут я замечаю кое-что — и чуть не падаю на месте. Они оба плачут. Не то, чтобы у них истерика, нет, они льют тихие слёзы.
Что ж, бывает, что моряки, отправляясь в море и прощаясь со своей любимой, могут обронить слезу. Но чтобы двое работяг из портовой службы рыдали перед небольшой прогулкой по акватории порта на буксирчике Тугги — это удивительно. Я оборачиваюсь. На лежащем на полу нашем знакомом тоже оранжевый комбинезон. Не исключено, что он вместе с ними.
— Посмотрите на то судно, — говорю я. — Думаю, Тильте у них на борту.
На причал ведут ворота, они не заперты. Ханс касается их кончиками пальцев, они с грохотом открываются, и мы выходим на солнце.
Ясно, что три беззащитных молодых человека не должны нападать на взрослых мужчин. Но мы боимся за Тильте. А Ханс уже утратил управляемость. И у меня тоже возникает ощущение, что я пришёл в движение, которое прекратится только когда я дойду до цели — живой или мёртвый. И даже в Якобе Бордурио Мадсене проснулась энергия, которой я не видел в нём со времён его первого призвания, но которая — ставлю двадцать против одного — говорит о его true love.[29]
И тем не менее всё чуть было не кончается плохо.
Когда человек, держащий в руках канат, видит нас, он достаёт носовой платок, вытирает слёзы, а потом делает незаметное движение — и в руке у него оказывается оружие.
Это вызывает уважение. Никакой там возни с комбинезоном, никаких угроз или демонстративного расстёгивания кобуры, просто откуда-то возникает компактное огнестрельное устройство, пусть и имеющее короткий ствол, но зато длинный магазин и эргономичный приклад.
Восхищает также выражение его лица. Думаю, что если бы мне пришлось размахивать автоматом средь бела дня в час пик в районе Фрихаун, то я бы смущённо оглядывался по сторонам и ещё десять раз бы подумал, — но ему колебания не свойственны, он бросает взгляд на соседние суда, он уже принял решение.
Мы так никогда и не узнали, на что он решился, потому что в этот момент ему что-то кричат с буксира — это кричит Тильте.
Он слышит крик и оборачивается. Но повернуться полностью ему так и не удаётся. Он замечает Баскера.
Должно быть, Баскер выскочил из машины — и вот он тут, я и глазом не успел моргнуть.
Всем известно, что фокстерьеры любят детей. И почти все понимают, что это умные животные. Но не все осознают, что у этих животных изначальные инстинкты не подавлены. Хотя Баскер и похож на плюшевую собачку, генетически он скорее волк весом восемь килограммов. Сейчас в этом не приходится сомневаться. Я успеваю только увидеть его жёлтые глаза, они очень редко приобретают такой цвет, но если приобретают, я бы посоветовал окружающим запереть двери и окна и забаррикадироваться в подвале.
К сожалению, нет времени объяснить всё это человеку на причале. Он явно не лучший друг животных и не знаток собак, он лягает Баскера ногой — это всё равно что попробовать напугать саблезубого тигра аэрозолем с духами.
И тут Баскер кусает его за икру.
У Баскера есть три типа укуса: лёгкий захват; укус, показывающий, кто тут хозяин; и укус, сравнимый с действием дисковой пилы, совмещённой с медвежьим капканом. Вот именно этот третий укус Баскер сейчас и демонстрирует. Человек издаёт вопль, и ноги под ним подкашиваются.
Если бы он к этому моменту отбросил в сторону своё оружие, то возможно, дело приобрело бы более гуманный оборот. Но он этого не сделал. И поэтому следующими на него нападают Ашанти и Афина Паллада. Или, точнее, на него нападает красный «ягуар».
Эта очень приёмистая машина, она мгновенно разгоняется до 90 километров в час и сметает стоящего на коленях человека прямо в воду.
Буксир тем временем отчаливает, между ним и берегом уже метра полтора. Но палуба немного ниже причала, так что «ягуар» разбивает ограждение, выходит в свободный полёт и приземляется поперёк бака судна.
Это небольшое судёнышко, автомобиль, стоящий поперёк него, оказывается длиннее — выглядит всё это как-то странно и противоестественно. Я замечаю, что для женщины в рубке — «ягуар» тоже оказывается большой неожиданностью.
Афина медленно выходит из машины, обходит её, подходит к двери рубки, заходит внутрь и бьёт женщину по щеке.
Удар по щеке может быть разным, но скажу вам, что там, где побывала Афина Паллада, розы уже не растут. Только что женщина гордо стояла у руля, овеваемая солёным бризом, и вот она уже как тряпка валяется на полу.
И тут в дверях появляется Тильте.
Наши с Тильте изыскания показали, что если уж в чём великие святые и исследователи человеческого сознания всегда были едины, так это в том, что всякий человек живёт в своей собственной реальности, и я нисколько не сомневаюсь в том, что Баскер, Ашанти, Якоб Бордурио, Ханс и я по-разному представляли себе нашу встречу с Тильте. Но объединяло нас ощущение, что мы спасаем принцессу, и уж как минимум мы рассчитывали на потоки слёз, объятия и вечную благодарность. Но вместо этого Тильте встаёт в дверях рубки, где нам всем хорошо её видно, делает глубокий вдох и очень громко сообщает нам следующее:
— Знаете, вы кто? Вы просто кучка тупых дремучих идиотов!
Мы сидим за столом в салоне буксира, и перед нашими глазами разыгрывается сцена, которую надо видеть, чтобы поверить в неё. И наблюдают эту сцену Ханс, Ашанти, Афина Паллада, Якоб Бордурио, Баскер и я. И видим мы, что женщина из рубки, мужчина со склада и человек, который был сбит «ягуаром», сидят с нами за столом, и они свободны как птицы, потому что Тильте запретила нам с Хансом связывать их, и к тому же приказала Хансу сделать кофе, и он безропотно подчинился, и мало того, что этих троих «планеристов» потчуют, так Тильте ещё и перевязывает укушенного Баскером, успокаивая его при этом и приговаривая «бедный Ибрагим».