– Вы что, поссорились с Каролиной? – спросил однажды Роланд.
– Нет. Почему ты так решил?
– У тебя такой странный вид, когда мы о ней говорим.
Меня это задело за живое, а тут еще Надя, впившись в меня взглядом, добавила:
– Раньше у тебя что ни слово, то Каролина, а теперь только эта Ингеборг…
– Но послушайте… Что я могу сейчас сказать о Каролине? Ее же здесь нет.
Надя с Роландом посмотрели на меня осуждающе.
– Вот как? Значит, можно не говорить о своих друзьях только потому, что их сейчас нет? Вообще забыть о них? Ты это имеешь в виду?
– Нет… конечно, не это.
Но Надя не сдавалась, она решила меня доконать.
– Ты больше не скучаешь по Каролине?
Ну что я могла на это ответить! Мы все были привязаны к Каролине. Но если ей нечего сказать нам, кроме того, что было в открытках, то она могла бы и вовсе оставить нас в покое. Зачем ей нужно, чтобы о ней постоянно вспоминали?
Я теперь дружила с Ингеборг. Мы были знакомы не больше трех месяцев, но казалось, что знали друг друга всю жизнь. С тех пор как подружились, мы каждый день проводили вместе.
Ингеборг никогда бы себя так не повела, как Каролина. Сначала совсем забыть о нашей семье, а потом забрасывать ничего не значащими открытками!..
Как-то в пятницу, в начале декабря, я была дома у Ингеборг. На чердаке дома, где она жила, была каморка, которую нам разрешили использовать для наших благотворительных целей. Мы называли ее штаб-квартирой. Сюда мы стаскивали все, что Ингеборг удавалось раздобыть. Частью это были непригодные вещи, мы откладывали их в сторону и только что разобрались с последней рождественской посылкой. Большой ящик стоял готовый к отправке. Нужно было успеть до того, как все ринутся посылать подарки. Ингеборг сказала, что займется этим сама. Как правило, мы помогали друг другу и ходили на товарную станцию вместе. Но в этот раз она заявила, что я не понадоблюсь. Ей помогут родственники. Она настаивала на этом. Я могу совершенно не беспокоиться.
Уже потом я припомнила, что в тот вечер она вела себя как-то иначе. Когда я собралась домой, она пошла меня провожать. В этом не было ничего необычного. Но теперь она вдруг взяла меня под руку, крепко сжала ее и не отпускала всю дорогу. Мне подумалось, это должно что-то значить. Но, поскольку в остальном все было как всегда, я не стала об этом размышлять.
Я помню, мне показалось, что она серьезней обычного. Торжественней, что ли. Как всегда, дойдя до крепостного моста, мы остановились попрощаться. Сняли варежки, и она взяла мои ладони в свои. Это был наш ритуал.
– Черный! – сказала Ингеборг.
– Черный! – повторила я.
Это означало, что мы обещаем сдержать слово и быть на конфирмации в черных платьях.
Она торопливо поцеловала меня в щеку и побежала домой.
Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть ей вслед.
Я ничегошеньки не заподозрила.
Когда на следующий день я пришла на урок катехизиса, ее в классе не оказалось, и учитель коротко сообщил нам, что Ингеборг на занятиях больше не будет: она уехала домой, в Портланд.
Это было непостижимо. Как гром среди ясного неба.
Лишь спустя несколько дней я нашла в своей парте маленький запечатанный конверт. Он лежал между страницами географического атласа. Что удивительно – рядом с картой Парижа – из всех возможных стран и городов! В конверте было письмо от Ингеборг, написанное, судя по всему, второпях.
«Берта! Дорогая подруга!
Эти несколько строчек – на случай, если сегодня вечером, когда мы увидимся, мужество мне изменит. Я должна сказать тебе, что уезжаю домой, в Вестерботтен. Сейчас я в таком же замешательстве и недоумении, в каком, наверное, будешь и ты, когда узнаешь об этом. Но на то не моя воля, а Божья. Не будь я убеждена в этом, я бы ни за что не подчинилась – ведь ты это знаешь, правда?
Большего я не могу тебе сказать. Мне горько оттого, что приходится покидать тебя без объяснений. Но это не значит, что я с тобой расстаюсь, ты не должна так думать. Я навсегда останусь твоей подругой и знаю, что ты всегда будешь моей. Вверим же наши судьбы Господу.
Письма я писать не люблю, поэтому и не обещаю, что буду это делать.
Да благословит тебя Господь.
Прощай и будь счастлива.
Навеки преданная тебе подруга,
Ингеборг».
Я остолбенела. Ингеборг никогда не вернется. Это было ясно. Не знаю почему, но я не сделала ни единой попытки найти ее. Потеря с самого начала показалась такой безвозвратной, что мне это даже не пришло в голову.
Но, как ни странно, я могла думать о ней без горечи. Я поверила в ее слова о том, что мы не расстаемся. Между нами образовалась как бы тайная связь. Словно в то время, что мы провели вместе, нам посчастливилось найти волшебный источник, из которого теперь я могла черпать силы.
Я не размышляла о причине, из-за которой она исчезла. На то воля Божья, написала она. Во всяком случае, она так считала. Сама я не поняла ничего, но для меня это было неважно. Божья это воля или нет, главное, что Ингеборг я больше никогда не увижу. Единственное, что я могла сделать, это попытаться жить дальше – так, будто ничего не произошло.
Я подолгу молилась за Ингеборг каждый вечер, и мне казалось, я чувствую, как она молится за меня. И в то же время мое религиозное рвение стало быстро убывать. Да и какой смысл был теперь в конфирмации, если Ингеборг не будет рядом?
В школе после ее отъезда, как водится, поползли слухи.
Повсюду шептались о том, что она ждет ребенка. Потому и уехала в такой спешке. Но в нашей школе всегда было так: чуть что – сразу ребенок.
Объяснение не менялось из года в год, и я не думаю, чтобы кто-то действительно в это верил.
Ингеборг забыли на удивление скоро.
Пошел снег, наступила зима, начались праздники. После рождественских каникул, когда мы пришли в школу, о ней больше никто не говорил.
Постепенно даже мои воспоминания стали тускнеть, я вспоминала об Ингеборг с грустью, но без особой тоски. Зато ощущение внутренней пустоты вернулось, и мало-помалу я снова начала думать о Каролине.
ГЛАВА ЧЕРВЕРТАЯ
Моему терпению пришел конец. Я просто обязана была выяснить, каким образом Каролина очутилась в Париже, с кем она там была. И почему она уехала из Замка Роз.
Поразмыслив, я решила написать Акселю Торсону [5]. Он-то должен был знать. Но это было нелегко: ведь я понятия не имела, что могло произойти в замке. Возможно, Каролина просто сбежала оттуда. Или, может, ее разоблачили и выставили за дверь. К тому же нельзя было забывать, что она представлялась моим «братом», и возникал вопрос: неужто мне так мало о брате известно, что приходится спрашивать?
Аксель Торсон обещал напомнить о себе, когда это «потребуется». То есть когда мать Арильда и Розильды, которую считали умершей, почувствует себя в силах открыться перед детьми. А до этого, как было сказано, я должна держаться в стороне.
Стало быть, для письма к нему нужна причина. Но какая?
С грехом пополам я решила эту головоломку. После вступительных фраз о здоровье, погоде и тому подобном я написала следующее:
«Карл в Париже – подумать только! Хотя чему тут удивляться! Это у девочек одни обязанности, а мальчики всегда делают что хотят. Мы получили от Карла кучу открыток, но ни одного письма, и боюсь, он забыл, что нужно дать свой адрес. Он, вероятно, считает, что достаточно послать открытку с видом улицы и поставить крестик у дома, где живешь.
Так вот я и подумала: может, кто-то из вас знает сто адрес? И в таком случае не могли бы вы его дать? Дело не в том, что мы беспокоимся. Карл нигде не пропадет. Но как-то глупо, когда не можешь написать собственному брату».
Я положила письмо в конверт и отослала.
В ожидании ответа я не находила себе места. Из Парижа открытки приходили что ни день, а из Замка Роз не было ни строчки. Я уж и в самом деле начала бояться, что Каролину разоблачили. В таком случае Аксель Торсон, скорее всего, мне не ответит, а обратится прямо к моим родителям, и эта безобразная история выйдет наружу. Родители узнают, что за обманщица у них дочь.
Все это мучительно долгое время почтальон был самым важным человеком в моей жизни. Мне приходилось следить за тем, какие письма получают родители, сторожить у почтового ящика всякий раз, когда приносили почту. Ох, как это было тяжело! Я довела себя до того, что стоило мне завидеть почтальона, как сердце начинало бешено колотиться… Время шло, приближалось Рождество. А письмо все не приходило!
Утро выдалось чудесное. Ветра не было, медленно падал снег. Снежинки мерцали в мягком свете, льющемся от газовых фонарей. Тишина стояла полная, не слышно было даже собственных шагов. Все дышало покоем. Мы читали в школе утреннюю молитву, на партах горели свечи. А меня терзала тревога. Каким оно будет, это Рождество?
Так долго тянуть с ответом – это не похоже на Акселя Торсона. С его-то обязательностью… Да и требовалось от него всего одна строчка – сказать мне, есть у него адрес или нет. Значит, что-то все же произошло! Наверное, нас разоблачили, но Аксель не решается написать. Характер у него миролюбивый, и не в его привычках затевать скандалы. С другой стороны, как человек чести он наверняка счел бы своим долгом так или иначе поставить моих родителей в известность. Поэтому, когда придет письмо, я должна перехватить его любой ценой.
Теперь до меня дошло, что имела в виду Каролина. Она говорила: то, что я тайная дочь твоего отца, касается не только нас двоих, но и всей семьи. И эта история, разумеется, тоже станет известной. Пошатнется одна карта – рушится весь домик. Потянешь за одну ложь – размотается весь клубок. Вот в чем дело.
Словом, я приготовилась к худшему. И мне даже поделиться было не с кем. Ах, если бы со мной была Ингеборг! Она единственная, кому бы я смогла об этом рассказать. Она бы выслушала и поняла меня как никто другой.