Она заглянула мне в глаза.
— Уилл... что так напугало маму?
Я молчал, решая, что бы ответить. Пич была очень умной, и я знал, что она спросит об этом. Но легче мне не стало. Я думал солгать ей, но на ум не приходило ничего правдоподобного.
— Очень плохой человек сбежал из тюрьмы этой ночью, — сказал я.
— Кто? — Голосок Пич был очень тихим.
— Ты его не знаешь, но сейчас важно...
— Да что с тобой не так? — прошипел голос из коридора. Мы с Пич подскочили.
Мама смотрела на нас из теней.
Я сглотнул.
— И долго ты там стоишь?
Она двинулась к нам.
— Достаточно, чтобы понять, как сильно ты пугаешь ее. Господи, Уилл.
В горле у меня пересохло. Я почувствовал тошнотворный прилив гнева и угрызений. Часть меня была в ярости оттого, что мама считает себя правой, но, хотя мне и не хотелось этого признавать, она действительно была права. Не стоило говорить Пич о Лунном Убийце.
Мама приблизилась, сложив на груди руки со вздувшимися венами.
— Я поставила в известность родителей Дэйла и Криса, и вы втроем расскажете о том, где были.
Я уставился на маму. В эту минуту я ее ненавидел. Ненавидел кудрявые каштановые волосы, на окраску и укладку которых она тратила так много денег. Ненавидел покрасневшие глаза и проколотые мочки — в каждой болталось по четыре или пять колечек: она думала, что это делает ее моложе. Ненавидел глупый пушистый розовый халат. Она купила его в «Викториа'с Сикрет». Потратила больше сотни долларов, хотя мы с Пич редко получали обновки.
Но больше всего я ненавидел ее обвиняющий, полный превосходства взгляд. Ненавидел ее ничем не обоснованную веру в то, что она может обращаться со мной как с ребенком, может наказывать, хотя давно уже перестала быть родителем. Сколько она готовила для нас? Раз в неделю, в лучшем случае. Когда последний раз купала Пич или заботилась о ней? Без меня у сестры давно бы уже сгнили зубы. Черт, да у нее кожа бы сгнила.
Но я не хотел говорить это сейчас. Не перед Пич.
Я сказал:
— Я ходил купаться с друзьями.
Издевательская улыбка скользнула по маминому лицу.
— Правда? Купаться с друзьями? Как мило! Я полагаю, там были только друзья-мальчики?
Я приложил все силы, чтобы мой голос звучал ровно.
— Там были парни и девчонки.
Я не хотел упоминать Мию или Ребекку. Только в самом крайнем случае.
Маму раззадорило мое признание. Она гадко улыбнулась.
— А у этих девчонок есть имена?
Я с тревогой заметил, что ее глаза уже несколько недель не были такими ясными, а речь — четкой.
«Она провела ужасную ночь, чтобы мыслить трезво», — подумал я.
Я знал, что так будет только хуже, но все равно проговорил:
— Я не скажу, как их зовут.
Ее улыбка исчезла, во взгляде появилась сталь.
— Скажешь. А я позвоню их родителям: уведомлю, где были их ненаглядные дочери.
Вот и все. Я подумал о Мии, о том, как она коснулась меня. Между нами было притяжение, да. И да, мы почти поцеловались. Но это не объясняло всего, что я тогда чувствовал и что, я надеялся, Мия чувствовала тоже. Мама бы не поняла этого, даже бы не стала меня слушать. Все, что она в этом увидит, — пару подростков, обжимающихся в воде: одного — без футболки, другую — в бюстгальтере.
Легче умереть, чем сказать ей.
Так что я встал с дивана и помог Пич подняться на ноги.
— Пойдем, малышка. Пора в кровать.
Изумленный взгляд матери обжигал мне лицо, горел на коже, словно луч солнца, упавший сквозь ветровое стекло.
— Ты скажешь, как их зовут. Немедленно.
Пич дрожала. Мы с мамой ругались нечасто, но, когда это случалось, крик был на весь дом. Сегодняшняя ссора грозила перерасти в настоящую бурю, и Пич это почувствовала.
Нужно было как-то это предотвратить.
— Мама, — сказал я, с усилием на нее посмотрев. Я был намного выше, но в этот момент, охваченная яростью, она будто бы возвышалась надо мной. — Мне жаль, что я ушел, не спросив. Это было безответственно. Но я устал, и Пич нужно в кровать.
Я подсадил сестренку к себе на бедро. Она прижалась ко мне, пристально следя за мамой.
Нехорошо.
— Не смей от меня уходить! — выкрикнула мама, когда я именно так и поступил. Следуя за нами по коридору, как зловещая тень, она продолжала:
— Я задала тебе вопрос и, черт побери, жду ответа. Немедленно, Уилл Берджесс.
«Как ты смеешь на меня орать?» — подумал я, сжимая зубы.
В коридоре у спален было очень темно, и я пытался не запнуться об игрушки Пич. Не хотел отправить нас в больницу со сломанными шеями. Но разглядеть что-либо было трудно, а еще трудней — не послать маму к черту, не назвать ее ленивым мешком мусора: именно им она и была.
Но если я это сделаю, то причиню боль сестре.
Мама проследовала за нами в спальню.
— Имена, Уилл.
— Не помню, — сказал я, опуская Пич на кровать. На покрывале сидели две дюжины мягких игрушек, так что пришлось поднять ее снова и убрать мини-зоопарк. Уложив сестру, я поцеловал ее в лоб и сказал, что скоро вернусь.
Она следила за мной большими глазами, когда я прошел мимо мамы — в коридор.
Мама вышла со мной.
— Ты лжешь! — Ее голос взвился.
Я закрыл дверь спальни и посмотрел на нее.
— Конечно. Можешь хоть раз отстать?
— Хоть раз? — Она презрительно рассмеялась. — Я ведь почти на тебя не кричу.
В висках запульсировала боль.
— И ты почти со мной не разговариваешь.
Она потрясенно уставилась на меня.
— О чем ты...
Я шагнул к ней, сжав зубы.
— Ты почти не готовишь, не убираешь. Когда ты в последний раз стирала? У нас моющее средство кончилось несколько недель назад. Кто, как думаешь, купил новую бутылку?
Она ответила — очень тихо:
— Я была занята... я...
— Глотала таблетки, — сказал я. — Убивала себя. А я присматривал за Пич. Я следил, чтобы она поела. Родители не должны быть настолько заняты, чтобы у них не оставалось времени на детей.
— Как ты смеешь так со мной говорить? Я твоя мать, Уилл!
— Ты — никто, — прорычал я, мой голос готов был сломаться. — Ты ленивая наркоманка и давным-давно забыла, что значит быть матерью. Хватит вести себя так, словно тебе не все равно.
Я протолкался мимо, оставив ее с открытым ртом в коридоре. Выскочил из задней двери, и глаза защипало от слез. Я не хотел, чтобы мама видела, как я плачу, так что я проковылял через двор, зашел за сарай, сел на траву и разревелся. За домом начиналась Лощина, так что можно было не волноваться, что кто-то меня увидит. Я знал, что мама тоже за мной не пойдет. Мои слова ранили ее — возможно, глубже, чем она заслуживала. Но я жалел не о них, только о сестренке, оставшейся в спальне. Велел себе вернуться и помочь ей заснуть.
Но я был эгоистом. Не хотел, чтобы мама знала, что я плакал, и поэтому оставался во дворе еще час, пока слезы не высохли, а огни в доме не погасли.
Когда я зашел в спальню, Пич уже спала. Прижимала к себе куколку-светлячка. В слабом свете из окна я увидел, что щеки у нее еще мокрые.
Волна ненависти к себе нахлынула на меня, и я сгорбился на кровати.
«Ты предал ее, — сказал себе я. — Ты — все, что у нее есть, и ты ее предал».
Я смотрел на Пич — темный холмик под одеялом — и ненавидел себя за то, что не мог быть лучшим братом. Я заснул, когда до рассвета оставалось всего ничего, и спал беспокойно.
Когда на следующее утро мы вошли в кухню, завтрак был на столе. Мама стояла у раковины и мыла посуду. Она улыбнулась Пич и кивком указала на яичницу на столе, но даже не взглянула в мою сторону.
Это меня устраивало.
В тревожной тишине мы завтракали яичницей с беконом и апельсиновым соком. Я больше не мог выносить молчания и спросил Пич:
— Хочешь поиграть с Джулиет Уоллес?
На лице Пич впервые за это утро появилось что-то кроме страха.
— Сегодня суббота, — объяснил я. — Уверен, ее родители не на работе.
Я знал, что мама слушала, стоя у раковины. Она только притворялась, что вытирает тарелки. Пич посмотрела на нее.
— Можно, мам?
Я жевал бекон, ожидая раздраженного ответа вроде: «Кого волнует теперь мое мнение? С каких это пор вы спрашиваете у меня разрешения?»
Но мама вела себя хорошо.
— Я позвоню Уоллесам через пару минут, милая. Если они разрешат, я не против.
По лицу Пич разлилась искренняя радость. Она даже подпрыгнула на стуле. Давно не выглядела такой оживленной.
Даже слишком давно, решил я.
Встав из-за стола, я кивнул в коридор.
— Пойдем, Пич. Соберемся.
— Я сама, — сказала мама.
Я обернулся и посмотрел на нее. Она все еще с каменным лицом вытирала тарелки.
— Все нормально, Уилл, — сказала мама, положив полотенце на раковину и собирая посуду со стола. — Я соберу ее.
Я помедлил еще несколько секунд. Молчание на кухне затянулось. Я не знал, чего ждать. Возможно, наказания за вчерашний проступок. В глубине души я чувствовал, что заслужил его, хотя, конечно, громко бы возмущался. А может, я ждал маминых извинений за то, что она так долго была ленивой засранкой.
Мама помогла Пич слезть со стула и ушла с ней из кухни.
Совершенно изумленный, я отправился к себе — одеваться.
Когда я почистил зубы и оделся для улицы, мама и Пич готовились в маминой спальне к походу в гости. За мной никто не следил, и я спешно вышел из дома. Обычно перед этим я звонил Крису или Барли с домашнего — ни у кого из нас не было мобильников, — но сегодня мне хотелось смыться из странной атмосферы, царившей в доме.
Я шагал по району, и чувство неправильности усилилось. Казалось, я попал в «Сумеречную Зону». Большинство моих сверстников не знали об этом сериале, но мы с Крисом и Барли смотрели его каждую ночь перед рождеством по «Сай-Фай Нетворк».
Словно в эпизоде «Сумеречной Зоны», район казался абсолютно заброшенным. Мой дом был на окраине, и сначала я свернул на Уолнат-стрит. В другие дни она была оживленной: внушительные двухэтажные дома с обеих сторон, раскидистые деревья и ухоженные лужайки делали улицу похожей на первоклассный парк. И все же, несмотря на солнечное субботнее утро — пятое июня, — я не увидел ни одного папочки с газонокосилкой, ни одной мамочки с коляской или на пробежке. Никаких детей на великах. У белого дома с зелеными ставнями я понял почему.