Но я не стал питать ложных надежд. Слишком часто обжигался.
— С этого момента, — продолжила она, — будем проверять друг друга каждый час. Если я уйду куда-нибудь... сегодня воскресенье, так что я буду дома почти весь день, но если уйду, то скажу вам.
— Тебе завтра на работу, — сказал я.
— Значит, важно, чтобы вы с Пич держались вместе.
— Да! — выкрикнула Пич, подпрыгнув на сиденье.
Я посмотрел на нее с улыбкой. Странная атмосфера на кухне немного рассеялась. Мне не нравилось, что мама внезапно взялась играть роль домовладелицы, но, может, это было частью ее восстановления. Я по-прежнему в него не верил, она уже клялась исправиться раньше, но, говоря, что нам делать, она чувствовала, что контролирует происходящее. Я это переживу. Желтая пелена в небе подсказывала, что погода испортится. Я был уверен, что друзей тоже посадили под замок. Что еще оставалось делать? Бродить по Шэйдленду и надеяться, что зловещий «мустанг» Эрика Блэйдса не вырулит из-за угла, чтобы размазать меня по улице?
— Покачай меня на бу-бух, — попросила Пич.
Я хмыкнул.
— Конечно.
«Бу-бухом» Пич называла веревочные качели, которые я повесил на толстой ветке платана на заднем дворе. Дерево стояло в двадцати футах от леса, рядом с кладбищем, но за окном день, и мы будем вдвоем. Я вел себя так, словно смеялся над Пич, но и сам ждал этого. Мне нравилось раскачивать ее, глядя, как ее волосы развеваются на ветру. Она издавала восторженный громкий писк, и это тоже было забавно.
Мама улыбалась нам, стоя у раковины. Она держала чашку кофе, пар клубился у ее лица.
На секунду я почувствовал, что мы снова семья.
Это мгновение я вспоминаю, оглядываясь в прошлое, теперь, когда все хорошее в жизни уничтожено.
— Выше, — потребовала Пич.
Я понял, что задумался. Я смотрел на кладбище, вспоминая сумасшедший бег к дому прошлой ночью. Несмотря на то, что мы с Пич проспали до полудня, я все еще был сонным и, как всегда в таких случаях, чувствовал себя другим человеком. Во-первых, тише. Миссис Герберт назвала бы меня молчаливым. Во-вторых, более эмоциональным, и это тревожило. Я ненавидел слезы, но, честно говоря, плакал чаще, чем другие парни. Крис и Барли знали эту мою особенность и надо мной не смеялись, но все равно я злился, когда это случалось. Словно я был дефективным. Мне оставалось гадать, плакал бы я реже, если бы вырос с отцом. Люди, у которых он был, считали это чем-то само собой разумеющимся, я же чувствовал его отсутствие каждый день.
Впрочем, сейчас я плакать не собирался. Напротив. Я толкнул Пич сильнее и отступил в сторону, чтобы она не пнула меня в лицо. Вспомнил о Кайли Энн, о руке, метнувшейся из темноты прошлой ночью и зажавшей ей рот.
Мне не очень нравилась Кайли Энн. Ладно, мне она совсем не нравилась, но это не значит, что я хотел, чтобы ее похитили. Часть меня желала включить телевизор, посмотреть новости, но я не стал делать этого — возможно, потому, что чувствовал свою ответственность за ее похищение. Я знал, что сделал все, что мог, бросился за ними в погоню, получил по носу, но все равно чувствовал, что подвел ее. А теперь она...
Я вздрогнул, отбрасывая ужасные варианты случившегося.
Поднял голову и увидел Пич. Она скривилась от боли.
— Что такое? — спросил я.
Сестра пролетела мимо, ерзая на бу-бух.
— Животик болит, — простонала она. — Кажется, мне надо в туалет.
— А.
Когда она пролетела мимо меня снова, я схватил веревку, остановил ее так быстро, как мог, не раскручивая качели, и спустил ее с бу-бух. Держась за живот, она побежала к задней двери.
Я остался один во дворе. Вспомнил указание мамы: «Не спускайте друг с друга глаз», — и пошел к дому. Я знал, что реальной опасности не было. Кто бы ни похитил Кайли Энн, даже если Карл Паджетт, он не объявится среди бела дня. Паджетт был Лунным Убийцей, в конце концов. А у другого преступника духу не хватит похитить парня вроде меня, старшеклассника. Только не днем.
Я на это надеялся.
Мой взгляд упал на нишу между крыльцом и окном маминой комнаты. Это был маленький закуток, в котором мы хранили тачку и старые игрушки. Я двинулся к нему, бесцельно, надеясь только, что Пич добежала до ванной прежде, чем живот ее подвел. Убирать пришлось бы мне.
Дойдя до закутка, я посмотрел на ржавый трехколесный велосипед и потрескавшуюся биту.
Справа от них поросшая мхом лестница уводила в подвал.
Я уже год туда не спускался. И тогда был там, только чтобы включить запальник на нашем древнем водонагревателе. Но сегодня у меня было другое настроение. Возможно, из-за того, что случилось за последние пару суток. Из-за угроз Брэда и его приятелей. Из-за похищения Кайли Энн. Из-за того, что преступник ударил меня по лицу.
Я подумал, что никто не поинтересовался, как я себя чувствую. Если на тренировке мяч попадет тебе в голову, с тобой проведут дюжину тестов, чтобы понять, что обошлось без сотрясения. Тебе врезал опасный преступник — и никаких проверок. Где логика?
Как бы там ни было, темная лестница в подвал сегодня не раздражала, и я сошел по крутым ступенькам, чувствуя запах плесени из темного подземелья.
Я открыл дверь, и в нос ударили вонь стоячей воды, грязи и слабый запашок канализации. Заметил одну из своих самых нелюбимых вещей — цистерну для дождевой воды, которая должна была спасти подвал от затопления. А еще черную дыру в цементном полу, из которой, как я всегда воображал, вылезет демон, а может, и сам сатана.
И все же я вошел в подвал, понимая, что Пич просидит в туалете минут десять. Она никогда не торопилась, справляя нужду, а с расстройством желудка могла и час там проторчать. Я бы не волновался, будь у нас две ванные, но приходилось терпеть или идти в лес.
Часто я туда и уходил.
Но сегодня мне это не требовалось. По правде говоря, несмотря на все случившееся, я был даже доволен. Мамин приказ оставаться дома странным образом освобождал меня от ответственности. Я мог лениться, не чувствуя, будто что-то пропускаю.
Но это было еще не все.
Я читал об этих штуках, лозах, с помощью которых люди находят под землей воду, и чувствовал себя одной из них. Кости гудели, словно я поймал остаточное электричество от ближайшего трансформатора. Не знаю, было ли это предчувствием, но, когда я заметил кучу старых коробок на прогнившем деревянном стеллаже в дальнем углу подвала, мысленная лоза дернула меня вниз, предупреждая, что я нашел то, что нужно. Ведомый инстинктом, я шагал мимо обломков, которые мама оставила здесь: мимо собственного игрушечного паровозика, первой колыбельки Пич, микроволновки, сломавшейся много лет назад, — и опустился на колени перед полками.
Их было две. По бокам стояли закрытые жестянки с краской, которая, вероятно, высохла давным-давно. Я выбрал одну из коробок. Она была мокрой. Шесть дюймов высотой и пару футов шириной. Я попытался поднять ее, но она оказалась тяжелой. Я решил, что оторву руки, вынося ее из подвала. Вместо этого я подтащил коробку поближе и опустил ее на липкий пол. Смахнул паутину и сморщился при виде усохших мух и божьих коровок, попавших в сеть. Осторожно открыл коробку, опасаясь пауков-отшельников и других неприятных сюрпризов. Но, кроме затхлого запаха, внутри оказались лишь мои школьные проекты, некоторые из них даже времен детского сада. Кривая черно-зеленая глиняная чашка — подарок на День матери в первом классе. Я нашел целую пачку листов с оценками: орфографические тесты, тесты со сложением и вычитанием, первые сочинения. Одно было докладом о цунами, который я сделал в третьем классе. Другое, как я вспомнил с гордостью, того же года: самодельная книжка о волках, настоящий шедевр с картинками, вырезанными из журналов, и научными фактами, которые я переписал из энциклопедии. Всем плевать, если ты плагиатишь в третьем классе.
Все это было круто и вызывало бы ностальгию, если бы не начало гнить и разваливаться из-за здешней сырости. Меня разозлило, что мама не хранила эти вещи в шкафу дома. С отвращением я запихал все в коробку и сунул ее на полку. Если мои детские воспоминания ничего не значат для мамы, решил я, какое мне до них дело?
Часть меня сказала, что это глупо, но в тот момент я не хотел об этом думать. Мне было больно. Казалось, мама всегда меня ранила. Или я слишком остро реагировал и должен был стать жестче.
Я хотел уйти, но лоза дернула меня снова.
Руки сами потянулись вперед и схватили еще одну коробку, с нижней полки. Она была больше и тяжелее, и, когда я попытался подтащить ее, как первую, от нее оторвался большой кусок. Я наклонился к коробке и очень осторожно потащил ее на себя. Скоро она стояла передо мной на цементе.
Каждая клеточка моего тела гудела. Я раздвинул промокшие лохмотья, оставшиеся от крышки, и сморщился от вырвавшейся наружу вони. Вместо заданий по математике и научных отчетов в этой коробке было полно газетных вырезок. На первой — моя мама, королева Четырехлистника[11]. Или вице-мисс, поправил себя я. Вырезка отсырела, но на ней была абсолютная незнакомка. Эта Мишель Берджесс улыбалась. Она была красивой и, признаю, это меня встревожило... горячей. Четыре или пять фотографий из местных газет. Света хватило бы, чтобы прочитать подписи, но бумага отсырела, и слова размыло. Что ж, по крайней мере, мама и о своем прошлом забыла, раз оставила их гнить.
Под статьями о королеве я нашел несколько других, которые меня озадачили. Там был снимок магазина Барли — с открытия, двадцать лет назад. А еще статья о том, что агент по недвижимости открывает в Шэйдленде дело. Я никогда о нем не слышал.
Я порылся в куче и заметил еще несколько вырезок насчет этого агента. Его звали Тед Декстер. Он выглядел как актер из ситкома восьмидесятых. У него были волнистые волосы и обаятельная улыбка. Много вырезок были рекламой агентства Теда Декстера.
Ниже я нашел другие знакомые лица. Моего тренера. Управляющего школьной системой Джима Блэйдса, тогда — учителя технологии. Мне попалась статья о девочке-подростке, пропавшей шестнадцать лет назад. Действительно старая фотка молодого и стройного Брюса Кавано. Его засняли в прыжке во время школьного баскетбольного матча.